Жорес Алфёров

Няня нанотехнологий, Жорес, друг народа…

 

 

Жорес Алфёров, крупнейшая звезда на российском научном небосклоне, фигура, вызывающая противоречивые эмоции, лауреат и депутат, брат Маркса.

Начнём с Маркса. Отец Алфёрова, коммунист, назвал своих сыновей Жоресом и Марксом. Жоресом в честь Жана Жореса, основателя газеты L'Humanite и лидера французской социалистической партии,  Марксом- понятно, что в честь неудачного могильщика капитализма.

            Жорес Алферов, выпускник нашего ленинградского ЛЭТИ, занимался физикой полупроводников, внёс солидный вклад в свою отрасль знаний, в 2000 году стал девятым  российским учёным- лауреатом Нобелевской премии. Является одним из создателей физики гетероструктур,  man-made crystals, рукотворных  кристаллов, на основе которых ныне функционирует большое количество всяких милых вещиц, сделавших современный мир мобильным и удобным. Современные информационные системы, мобильники, проигрыватели СД, декодеры товарных ярлыков и т.д.-  всё это родом  из открытий физиков, получивших Нобелевскую премию в 2000 году за «работы по получению полупроводниковых структур, которые могут быть использованы для сверхбыстрых компьютеров».

            Когда симпатизирующий коммунистам Жорес Алфёров получил премию, левая интеллигенция, проливающая слёзы по разрушенной советской науке, возрадовалась и возлагала большие надежды на  то, что вот наконец-то в левых рядах появилась сильная фигура, которая будет ратовать за возрождение отечественной науки. На деньги от нобелевской премии Алфёров создаёт Фонд поддержки образования и науки, учреждает  премию «Глобальная энергия», которую пытается получить сам. Это бросает тень на его репутацию в среде учёных.  Затем Алфёров становится руководителем Центра физики наногетероструктур. Опять же в среде учёных Жорес Иванович, использовавший свой вес на добычу инвестиций в эту сферу науки, вызывает ропот неудовольствия. Есть и другие сферы нашей полуразрушенной, нищей науки, нуждающиеся в инвестициях... Жорес Алферов- не только академик, но и парламентарий,  депутат Госдумы. В 2001-2005 годах Алферов возглавлял президентскую комиссию по  ввозу отработавшего ядерного топлива,  он выступил сторонником ввоза ядерных отходов  на территорию России, предложив направить доходы от этого на нужды ученых. В июле 2007 года Алферов стал одним из авторов обращения академиков РАН к президенту России Владимиру Путину против «все возрастающей клерикализации российского общества», против внесения специальности «теология» в перечень научных специальностей Высшей аттестационной комиссии, а также против введения нового обязательного школьного предмета «Основы православной культуры».

 

-Жорес Иванович, наука и использование её достижений- это тема, которая волнует всех сейчас…

-Все современные достижения цивилизации- это, в общем, достижения науки. А современная наука- она молодая, она ровесница Петербурга, она началась с таких имён как Ньютон, Лейбниц, Эйлер. Как они  используются- это другое дело. Такое великое достижение, как деление урана, связано с открытием  самого мощного неиссякаемого источника энергии, ядерной энергии. Ну а первые применения были совершенно другими... Связано это было с политической ситуацией, которая была в то время. Когда  в 2000 году я получал Нобелевскую премию, то от каждой номинации кто-то должен был произнести речь. Я разделил нобелевскую премию в тот год  с физиком Хербертом Крёмером и инженером Джеком Килби. И они попросили меня произнести речь. Я тогда привёл слова Фрэнсиса Бэкона, который сказал: «Знание- сила».  Но в английском языке слово «power»- это и «сила»,  и «власть». Очень важно, чтобы сила была основана на знаниях, и власть должна быть основана на знаниях. Формулировка премии была «за развитие информационных технологий». Мы смотрим ТВ и пользуемся Интернетом. И мы часто недовольны тем, что показывают по ТВ и что всплывает  в Интернете. Однако учёные в этом не виноваты. Электронные системы здесь не при чём. Знания дают нам новые возможности. Но как их использует человечество…

- Вот сейчас, чтобы выглядеть современно и научно, ко всему приставляют словечко «нано».  Что вы думаете о нанотехнологиях?

- У меня двойственное отношение к этому. Вообще активно это стало использоваться, когда в 1999 году профессор Смоли, нобелевский лауреат в области химии,  сделал доклад на конгрессе США. Он объяснил, что такое нанотехнологии, каково их будущее. По инициативе Билла Клинтона была создана национальная программа. Я уверен, что целью  профессора Смоли было увеличение ассигнований на науку, на развитие фундаментальных стратегических исследований. Потом  была наша стратегическая инициатива, программа Путина. Увлечение нанотехнологиями  происходит и в Европе. В 2004 году Европейское общество материаловедов создало Европейский материаловедческий форум с целью развития   науки и технологии в Европе. В Европе очень обеспокоены тем, что Европа- родина науки, а сегодня стригут купоны и получают дивиденды США, Юго-Восточная Азия. В рейтинге университетов  всегда на первых местах были  3-4 университета европейских- Оксфорд, Кембридж, Цюрих, Сорбонна…И вот руководителями форума решили сделать 3 президентов- учёного, политика и бизнесмена. Президентом от науки пригласили меня. Есть смысл в нанотехнологиях, он в том, что  при развитии технологий в  исследованиях химиков, физиков, биологов появляется целый ряд принципиально новых физических явлений, которые связаны с тем, что мы научились строить очень тонкие структуры микроразмеров, нано- размера. Эти исследования нужно развивать. Здесь может быть очень широкий спектр применения. Но после 7 лет исследований в США, когда на исследование наноструктур стали тратить больше денег, оказалось, что ничего особо мощного в науке всё же  не случилось, ничего  принципиально нового изобретено не было. Но зато университеты получили много нового оборудования, были подготовлены замечательные новые кадры- и это прекрасно.

-То есть вы за то, чтобы повсюду появлялись кафедры нанотехнологий?

- Моя кафедра существует много лет, до тех времён, когда появились наноинициативы. Когда решалась ядерная проблема, появилось очень много кафедр ядерной физики. Ничего худого в этом не было. И здесь ничего плохого в этом не вижу. Главное- какого уровня и класса специалисты там будут работать,  а нанотехнологии- это и  химия, и физика, и  биология…

-Не секрет, что наука в России сейчас находится в тяжелейшем состоянии. Стоит сходить в Пулковскую обсерваторию и посмотреть на обшарпанные руины, на научных сотрудников, на профессоров, чья зарплата 8 тысяч рублей в месяц… О каком развитии науки может идти речь при таких зарплатах?  

-У нас есть пилотный проект в Академии  наук, мы хотим, чтобы  наши работники получали 30 000  рублей, хотя и это уже сейчас не деньги. Но стоит  большая проблема с оплатой обслуживающего персонала, лаборантов, инженеров. А большая наука не делается без этих людей. С моей точки зрения надо  учитывать  индекс инфляции, я  взял бы и помножил бы на него существующие зарплаты.

-Вот вы, как учёный, имеющий доступ к высшим эшелонам власти, вы говорили с Путиным о таких зарплатах? Он лично знает об этом?

-Мы об этом неоднократно говорили. Власть об этом знает. С моей  точки зрения, ИДС- это ужасная вещь. Её можно было бы принять, если бы по 18 разряду  получал бы зарплату президент страны. На самом деле, это уму не постижимо… Оклад -5 тысяч рублей  с копейками. Потом идут добавки- за секретность, за то, за сё… Лучше было бы, если бы оклады были нормальными. У меня как у депутата Госдумы оклад 17 тысяч рублей, потом всё это накручивается до 100 всякими этакими способами… В советское время президент Академии наук и председатель Президиума Советского Союза имели одинаковый должностной доклад..

-И результат – наша страна теряет и теряет научные кадры, которые уезжают за рубеж, где их квалифицированный труд достойно оценивается обществом…

 -В 90- е годы мы не препятствовали отъезду наших научных сотрудников за рубеж.  Сохранению научных кадров содействовало международное сотрудничество. Очень часто у нас недобрыми словами поминают Сороса, но я его поминаю добрыми словами. Фонд Сороса сыграл  положительную роль. Не бог весть какие большие деньги он потратил, всего 100 миллионов долларов. В 1990 бюджет одного Физико-технического института был 75-80 миллионов, это был бюджет одного института. Но в 1993 году уже бюджет Физтеха упал в 25 раз, и после МГУ мы были вторыми по величине получения грантов, мы получили от Сороса  2 миллиона долларов, это для нас было существенной поддержкой.

-а сегодня что вы думаете о системе грантов?

-Она нужна. Но всё же важнее базовое финансирование научных учреждений. Я не уверен, что если бы мне сегодня пришли те идеи, которые пришли в начале 60-х по поводу гетероструктур, и которые привели к мировому лидерству и нобелевской и многим другим премиям, я не уверен, что сегодня смог бы так это сделать. Мне пришлось бы беспрерывно искать, где получить тот или иной грант. В советские годы  оборудование и материальное       обеспечение исследований  было достаточными, и это очень важно.

Когда в 90-е  уезжали наши сотрудник за границу- это было научным обменом, они уезжали на короткие времена, но многие не вернулись. Мы понесли большие потери. И сейчас многие из тех, кто уезжают- останутся там.

-Каков выход из этой ситуации?

-Мы здесь должны создать условия  для того, чтобы  они оставались здесь. Но наука должна быть востребованной экономикой, простите за банальные слова. Если наука нужна экономике и обществу, то деньги на неё находятся. И это независимо от политического устройства. В том числе программа нанотехнологий этому способствует. Но возрождать и создавать экономику на высоких технологиях- это очень непростая задача. Мы с ней очень плохо обошлись в 90-е годы. Десяток министерств, военно-промышленный комплекс- известная «десятка»- там были высокие технологии,  и они производили 60 процентов гражданской  высокотехнологичной продукции, и её нужно было перестраивать, но не разрушать. Но сегодня она отстала. Вот возьмём интегральные схемы. Когда была создана первая интегральная схема, она умещалась на керамической пластине площадью полтора-два квадратных сантиметра,  сегодня на ней  размещаются миллионы микросхем, мы уже приближаемся к миллиарду. А мы остались в этом на уровне 80-х годов. Сегодня в России лидер в микроэлектронике -это компания «Микрон», олигарх Евтушенков первым пытался заниматься микроэлектроникой, и  ему удалось сохранить «Микрон», который  сегодня выходит на уровень 18 микрон, через год планирует выйти на уровень 90 нанометров. Задача сложная, отстав от технологического развития на 15 -20 лет, мы должны понять теперь, как  вернуться к мировому уровню, как не отставать. И на это мы должны вкладывать средства от сырьевых источников.

-То есть надежда на то, что мы догоним убежавших вперёд, есть?

-Ситуация сегодня немного лучше.  При всех несуразностях начинают быть востребованы научные исследования, в том числе и фундаментальные. Моему  хорошему  знакомому  Джорджу Портеру, радиофизику, нобелевскому лауреату,  принадлежит  высказывание, что вся наука- прикладная. Разница  в том, что одни открытия в науки находят  применение через 5-10 лет, а другие через 100 лет. В конечном счёте всё, что мы имеем- это приложения к наукам. Поэтому сегодня, чтобы вывести страну на высокотехнологичный уровень- мы должны развивать её науку. Мы промышленность высоких  технологий за последние 15-20 лет не развивали, а разрушали. Мы не можем от этого уйти. Не может страна, которая на что-то претендует, не иметь своей промышленности высоких технологий. Экономика страны должна быть построена прежде всего на этом. 4-5 лет назад я предлагал построить технопарк в Шувалово. Немецкая фирма предлагала нам построить ультрасовременное предприятие микроэлеткроники с топологическим размером 0,1 микрона, которое для 2003 года было верхним уровнем. Что было самым выгодным в этом предложении- немцы готовы были брать 25 процентов нашей продукции, то есть эта компания предлагала выход на мировой рынок с нашей продукцией, но в силу массы причин  оно не прошло. Сегодня оно реализуется на «Микроне», правда  в меньшем масштабе.

- То есть поезд ушёл…

-Нигде я не декларировал, что поезд ушёл. Научный потенциал, благодаря прежде всего сохранению Российской  академии наук как организации и структуры, нам удалось с большими потерями, но сохранить. У нас есть десятки лабораторий, в которых исследования ведутся на высоком мировом уровне и ни в чём им не уступают... Мы многое потеряли в науке и промышленности, но не безвозвратно. Безвозвратно будет, когда мы потеряем людей. Я говорил всегда одну фразу: «Россия страна оптимистов, потому что пессимисты все уехали».

-Учёные, которые уехали, часто были блестящи образованы...

-Я бы не сказал, что уехали лучшие. Уехали хорошие Но звёзды наши остались..

-А вас приглашали остаться за границей?

-Меня первый раз приглашали остаться в 71 году. А вот что касается советской системы образования… В 1970 году в Иллинойском университете я пробыл полгода, я был поражён низким уровнем первых курсов, они не знали физику и математику на уровне средней школы, а были уже студентами одного из лучших университетов.  Потом в лаборатории, работая с ребятами по магистерской программе, я уже не видел никакой разницы с нашими ребятами. Копировать ничего нельзя. У нас была неплохая система образования, особенно в естественных науках, но были и  проблемы о которых мама мне рассказывала. В 20-е годы был бригадный метод обучения, когда если один  что-то знает, то и бригада в полном порядке, много чего было. Потом мы выровнялись, вспомнили о старом, своего нового много сделали, особенно в спецшколах. В высших школах была немецкая методика преподавания. Единственное, чего нельзя делать- это слепо копировать что-то и внедрять в массовом порядке. Двухуровневая система подготовки - она имеет преимущества. Достоинства в том, что не так просто определить, куда ты хочешь идти, а после бакалаваратуры можно пойти в другой вуз, или  на чуть иную специальность.

-Но вот скажите, почему  в России мало Нобелевских лауреатов-учёных?

-В советские времена до 50-х годов у нас были сталинские премии. Между прочим, целый ряд советских учёных выдвигался на Нобелевскую премию. В 1956 году премию получил физик Николай Семёнов. С тех пор никаких ограничений нет. Часто бытовало мнение, что надо кандидатуры согласовывать с ЦК КПСС. Не знаю, как в литературе, но в науке такого не было. Я получил право выдвигать кандидатуры на получение нобелевской премии в середине 70-х годов. Делал это много раз. Там есть правило конфиденциальности. Вы не имеете права никому рассказывать, о том, кого вы выдвинули. В 60-е годы мой старшиё друг и коллега  Александр Михайлович Прохоров выдвигал кандидатуры, и он точно также ни с кем  и никогда ничего не согласовывал. Могло бы быть больше нобелевских лауреатов? Наверное. Но большинство наиболее крупных достижений отечественной науки после середины 50-х были отмечены этими премиями. У нас есть работы ещё советского периода нобелевского класса, и  я до сих пор выдвигаю их. Больше всего нобелевских  премий у американцев. Так получилось, что после войны туда из Европы уехала масса учёных. Когда праздновалось столетие  нобелевской премии в 2001 году, то пригласили всех живых нобелевских лауреатов. Послы стран устраивали приёмы. Прохоров и Солженицын были больны, у российского посла был я один со своей супругой. Мой американский друг спросил у меня, как там у нас всё было, я рассказал. Он и говорит: «А у нас было 100 человек, была такая толкучка!»

-Расскажите о судьбе вами утверждённой премии «Глобальная энергия».

- Когда я получил Нобелевскую премию, то большую часть денег я отдал в Фонд поддержки образования и науки. Когда я создавал  премию «Глобальная энергия», мне хотелось, чтобы она со временем стала чем- то вроде российской нобелевской премии. Я выбрал энергетику как ту тематику, которой нет в нобелевской премии, и как тему, крайне важную для России. Но слишком сильны боковые влияния, так что вряд ли замысел мой осуществится, да  и фонд премии не такой, как у нобелевской…

-А что вы думаете об альтернативной энергетике? Вы занимались солнечными батареями…

-Ожидать снижения цен на нефть и газ не приходится. Менделеев говорил: «Нет топлива- топить можно ассигнациями». И это обретает в ближайшее время какой-то смысл. Топить бумагой- а она делается из древесины, или древесными гранулами, а это возобновляемое топливо- топить этим будет скоро дешевле, чем нефтью. У России тут хорошие перспективы. Возобновляемые источники- это альтернатива нефти. Но у солнечной энергетики есть  гигантское преимущество. Это неистощимый источник, который покрывает нужды человечества на тысячелетия вперёд. Тут может быть соревнование в начальных исходных позициях, в цене батарей. И  тут мы долгое время были лидерами, наша лаборатория. Сегодня этот проект идёт через проект национальной технической инициативы. Вскоре должна появиться фабрика по продаже солнечных батарей, мы будем  продавать батареи в другие страны. У американцев тоже есть подобные проекты, они считают, что в середине столетия две трети энергии они будут производить на солнечных батареях. Будет ли так- не могу сказать, но всё это развивается. Тут существует масса научных проблем. Сегодня рекорд- это 40 процентов КПД преобразования солнечной энергии в электрическую. Он принадлежит американцам, мы же достигли 35 процентов. Теоретически возможны  80 процентов, но это долгая дорога, есть идеи, как туда пойти путём нанотехнологий. Мы должны сегодня заниматься развитием альтернативной энергетики. Всё равно человечество будет всё больше и больше потреблять энергии, особенно развивающиеся страны Востока. Римский клуб, который возник в начале 60 годов- он предупреждал об этом. Идеология солнечной энергетики тогда и возникла.

-Жорес Иванович, возвращаясь к теме «наука и власть», скажите, членом какой партии вы являетесь сегодня?

-Я не являюсь членом никакой партии. Я не имею членского билета, я человек беспартийный. По своей идейной платформе, по своему воспитанию, образованию, я, безусловно, сторонник социализма. Я вырос в семье старого большевика. Мой папа приехал из Белоруссии, когда ему было 17 лет. Бедные люди из Белоруссии ехали тогда  в Питер. Как то я слушал доклад о демографии Петербурга  до революции, в 1914 году численность населения города была 1,8 млн. человек, второй этнической группой после русских были белорусы, их было 200 тысяч, больше, чем украинцев, финнов, немцев. Папа был рабочим,  он пошёл воевать во время 1 мировой войны и там вступил в РСДРП, так что я вырос в семье старого коммуниста, брат мой вступил в КПСС в декабре 1942 года в Сталинграде, я вступил в комсомол в  1943 году, когда мне было 13 лет, хотя принимали с 14. Но меня спросили, пойду ли я в лыжный комсомольский батальон- и я сказал, что «да», и меня приняли. Я считаю, что социальная справедливость- это великое дело, и социализм с человеческим лицом –да, возможен, но он у нас был не с тем лицом. И капитализм у нас не с тем лицом. Не вызывает его лицо симпатию. Что такое социализм? Это от каждого по способности –каждому по его труду. Это гораздо большая общественная собственность на орудия производства, это социальные гарантии, бесплатная медицина, бесплатное образование, социальные гарантии, пенсии. Если вы  сравните 1900 и 2000 годы- несмотря на гибель СССР, когда вся история развивается черт знает как, социализма на планете стало гораздо больше! Я во фракции КПРФ, потому что это фракция меня всегда поддерживала и поддерживает все мои инициативы по науке и образованию. И идеологически я к ней примыкаю.

-Вы вызвали много дискуссий  «обращением Гинзбурга-Алферова».

-Да, я отрицательно отношусь к тому, чтобы идеология была научной специальностью, к тому, чтобы были религиозные предметы в школе,  кроме, разве что истории  религии. Дело каждого- свобода совести и вера. Я понимаю роль православия в важной проблеме объединения славян. Славян разделили, разъединили искусственно. Для меня трагедия, что я должен ехать на могилу брата, погибшего во время Отечественной войны, в другую страну. В этом отношении религия может объединять. Но наука и религия- это совершенно разные вещи.

-Успеваете ли вы сегодня как учёный работать?

- К величайшему сожалению, стало формальных бумаг на порядки больше. Я всерьёз подумываю, с каких бы должностей слинять. За день подписывать приходится сотни бумаг,  всё надо визировать…

-Какова сейчас роль Петербурга в отечественной науке?

-Роль Петербурга значительно упала после переезда Академии наук в Москву. Можно говорить, как сейчас вообще изменилась роль науки. Но наша академическая  доля осталась та же, что и в 80 годы. Тогда это было примерно 10 процентов от численности всех учёных Академии. Сейчас в процентах – то же самое. В Ленинграде была очень мощная отраслевая наука, она пострадала очень сильно за последние годы, но пострадала она и в Москве…

-Что вы думаете о градостроительной политике властей Петербурга сегодня?

-В этом я такой же как, и вы, не специалист. Я очень много времени провожу между Питером и Москвой. И Москва очень сильно изменилась, что то стало лучше, что-то было потеряно. Исторический центр Петербурга – его надо хранить, лелеять, тратить на него как можно больше денег. Месторасположение высотных зданий- их надо чётко определять. Когда на Сене появились высотные здания- это испортило Париж, его старые районы.