НИКОЛАЙ БЛАГОДАТОВ, коллекционер

ПО  ДОЛИНАМ МЕЖ  ГОР АВАНГАРДА

Николай Иннокентьевич Благодатов- личность в Петербурге легендарная. Это единственный человек в городе, который ходит практически на все художественные выставки в течение последних десятилетий. К тому же это один из немногих в городе коллекционеров и знатоков современного живого искусства. В последнее время всё чаще и чаще модно встретить тексты Благодатова- взвешенные, точные статьи о художниках в журналах, с большим знанием дела написанные буклеты для выставок.

Все свои тысячи единиц художественных произведений Николай Благодатов хранит в своей небольшой двухкомнатной квартирке в Купчино, в безликом монстриозном сером доме, чьи бока являют собой полную противоположность  человеческому искусству, наполненному теплом  души и индивидуальности. По сути – это настоящий полноценный музей современного искусства, где все картины, документы, экспонаты подобраны с большим вкусом хозяина и его великим уважением к разнообразным проявлениям творческих личностей. По сути- Благодатов- это ведущий научный сотрудник своего музея, ежедневно и кропотливо занимающийся отслеживанием и осмыслением происходящего художественного процесса. При этом Николай Благодатов имеет техническое образование, он закончил институт инженеров водного транспорта и до сих пор связан с институтом узами труда.

Картины и графика у Благодатова покрывают ковром стены комнат, коридора, туалета и даже потолка (на потолке висят рисунки его внучки). Среди коллекционных картин Николая Благодатова встречаются  картины Иннокентия Благодатова, сына коллекционера, который, насмотревшись на хобби отца, стал живописцем. Висят полотна поверх полок, где в папках хранится графика, буклеты и другие материалы, плотно уложенные в папки. Удивительно, но в центре комнаты ещё помещается старый рояль, тоже сильно заваленный, но на котором можно играть, что хозяин и продемонстрировал.   

-Я начал коллекционировать работы ленинградских художников с 1975 года. Но увлечение началось на год раньше, с 1974 года, с легендарной выставки в ДК Газа. Тогда я был потрясён, открыл для себя целый континент нового искусства, которое создавали художники, которые власти не считали таковыми, и которые сами добились того, чтобы их стали считать художниками. У многих из них не было членских книжек, специального образования, лишь некоторые работали в театрах, в книжном оформлении.

-То есть официальное советское искусство той поры вас  изначально не привлекало?

- С годами я понял, что на официальных выставках тоже были хорошие работы, но они были по углам. В центре- рабочие, вожди, но в углах проскакивали настоящие творческие работы, и знатоки их видели. Я тогда был легкомысленным мальчишкой,  без подготовки. Я сунулся несколько раз на эти официальные выставки, и мне стало скучно. Я весь отдался западным влияниям. Я ездил на знаменитые выставки 58 и 61 года в Москву- на Французскую и Американскую, журналы читал. Американская национальная выставка в Сокольниках была одной их самых потрясающих впечатлений нашего поколения. Там было всё- парфюмерия, автомобили, архитектура. Это был форменный переворот в сознании. Америку нам подавали с отрицательной стороны. Отдел  искусства был, может, не очень богатый, на Французской выставке он был более грандиозный. Но это было потрясающе. Был Полок подлинный.  По  профессии я был инженер, но увлекался западным искусством. После 56 года, когда для нас открылся импрессионизм, Пикассо, Матисс- это всё было новым для нас, это было открытием. Логика требовала продолжения всего этого. Матисс- 1906 год, Пикассо 1914, 1916. А что было потом? Мы же в 1958 уже! Я и мои друзья пытались эти лакуны заполнить. Мы узнали, что то, что было потом- это было интереснейшее искусство- дадаизм, сюрреализм, Сальвадор Дали. В конце 50-х годов  начались новации – поп-арт, оп-арт, перформансы, концепции, которые до сих пор являются для нас новациями. Я пытался за всем этим следить. Мне казалось, что у нас всё это порядком отстало, мне казалось, что у нас открытий быть не может. На наши выставки я не ходил, исключая исторические- Врубель и т.п. И зря, как выяснилось.

-Вы это поняли на выставке в ДК Газа?

-Грянул 1974 год. Я придерживался той мысли, что искусства у нас быть не может, а если оно есть, то только доморощенное, ребята мажут в подражание. Попав на выставку, я был весь перевёрнут. Я увидел искусство зрелое и настоящее. Я не учёл того, что искусство – это не наука. Каждый художник, даже что-то повторяя, открывает что-то новое, потому что это замешено на большой части неизвестного, личного. Художник может заимствовать пластику, стиль, но всё равно он говорит своё. Этот элемент своего и является новым и ценным. К тому же там не было прямых подражаний. Кто-то что-то делал под влиянием Дали или Поллока, искусства 30-х или абстракционизма, но всё же это было самостоятельным искусством. Я стал горячим поклонником современного мне  искусства. За год я перезнакомился со многими художниками и сильно продвинулся в знаниях о них. Поклонников у них было не так уж и много. Крутились девочки-поклонницы, но это другое. Когда я знакомился, художники видели, что я не просто ротозей, что я по-настоящему интересуюсь, они приглашали меня в мастерские, если у кого такие были, или в свои квартиры. И к 75 году я уже ориентировался в современном искусстве. Получилось так, что не я сам стал коллекционировать, а как-то оно само пошло. Кто-то просил выручить- купить работу, кто-то что-то дарил, потом начались отъезды… У меня был оклад 120 рублей, я ничего особенно не мог купить. У нас художникам негде было продавать свои работы. Так у меня в этой квартире в Купчино, где мы с женой живём с 1971 года,  стало что-то скапливаться, ко мне стали проситься – посмотреть на работы.

-Ещё бы! У вас потрясающая коллекция картин!

-В моё время любили покупать декоративные вещи- чеканку, ковры, хрусталь. Но когда я принёс и повесил живую работу, не репродукцию какую-нибудь в золочёной раме, то что-то сильно изменилось в моей квартире. Как будто появился шумный горячий собеседник, который всё время что-то новое говорит. Одна лампочка горит- одно впечатление, вся люстра- другое, просто дневной свет- третье. Кто-то пришёл- ахнул и заметил то в картине, чего я и не видел. Картина живёт, это совершенно потрясающе. В мои годы был лозунг: «Лучший подарок- книга», сейчас я хочу сказать, что лучший подарок- это гравюра, картина или рисунок. Если бы каждый новосёл покупал бы в свою квартиру хотя бы одну картину, как бы процветало наше искусство, наши художники! Но пока это в начале пути, но я уверен, что всё к этому и продвигается.

У меня, конечно, всё это чрезмерно. Это превратилось в коллекцию, места мало, развеска плотная, картины немного друг друга теснят, получается толпа картин. Но это меня не угнетает, все картины у меня с положительным зарядом. Они с добрым нутром. Это не Ералаш, это всё родное, я детально знаком с каждой вещью.

            -Особенно много у вас пейзажей. Удивительно, как пейзаж может передавать ощущение эпохи. Вот ведь этот старый двор из ленинградских советских глубин…

-Это работа Рихарда Васми. Он входил в группу художников, которая творчески работала уже в 40-х годах, ещё до оттепели. Они продолжили ленинградское искусство 30-х годов, достижения группы «Круг», работавшей с пейзажем-настроением. Эта группа сделала после авангарда очень важный и значительный шаг в искусстве, вернулась к реализму. Васми и его друзья продолжили эти открытия в пейзажном искусстве. Они разработали свой колорит, свою пластику. Это всемирное искусство, не только ласкание ностальгии по времени. Я так и представляю, как Рихард сидел в каморке, и как святой молился над своей картиной.

-Теперь вы посещаете все выставки подряд.

-Их не так уж и много у нас открывается. Сначала я посещал только выставки андеграунда- они проходил хоть и трудно, с какими-то срывами, но всегда регулярно. Когда стали запрещать большие выставки, начался период квартирных выставок. Потом я познакомился с художником Гершовым, учеником Шагала. Я понял, что в Союзе художников тоже много интересного. Вот картина Ватенина, её подарила мне его вдова. Он входил в группу «11» и был официальным художником. В союзе тоже были художники, которые хотели работать по новому. Аршакуни подарил мне свой офорт. Это всё художники, которые размывали застойность Союза.

-Наверное, всегда всяческие устойчивые творческие союзы были оплотами консерватизма…

-Консерваторы всегда находятся у власти. Это пожилые, заслуженные люди. Раньше их влияние было 100 процентное, но сейчас рынок, и они уже не так всем руководят. Другое дело, что рынок у нас слабый, и всё равно нужны официальные структуры, поддержка специалистов со званием…

-Вы, при желании, сами могли бы уже защитить докторскую, стать профессором.

-Метафорически- да. Но для официальных званий нужны официальные ходы.

-Но вы же, несмотря на то, что по профессии инженер,  пишите отличные искусствоведческие статьи!

- Я человек абсолютно не творческий. Первый раз я написал текст в 74 году, это было  письмо приятелю в Киев. Я был совершенно потрясён выставкой в ДК Газа. К письму я приложил что-то типа описания прогулки по выставке, нарисовал план. В прошлом  году  Сергей Ковальский, готовя издание книги «Из падения в полёт» спросил у меня, нет ли у меня чего-нибудь о выставке. Я показал ему свои записки, и он их опубликовал. Жаль, что ничего не изменив- там много было всяких глупостей.  Вообще всё время были предложения что-то написать. Однажды я рассказал журналистке из «Смены» о мальчишке-художнике Платонове, очень симпатичном и талантливом, который учился у Геннадьева, который в 19 лет как-то нелепо погиб. Была в ЛОСХе его выставка, журналистка попросила меня написать о нём, так вышла моя первая публикация в газете. Потом ещё были публикация о леваках- выставке прелестной троицы в доме творчества на Рубинштейна- Гаврильчике, Вальране и Полушкине, которые втроём выставили натюрморты. Начальство было в отпуске, статью пропихнули. Это была первая положительная публикация о неофициальных художниках.

-Вам пора написать свою книгу о нашем искусстве конца 20-начала 21 века.

-Заказов нет, я и не пишу.  Хотя друзья меня всё время подбивают на это. Я мечусь, денег мало, пенсии не хватает, надо работать.

            -У вас, по сути, свой квартирный музей  в районе Купчино, являющем собой лакуну, полностью свободную от культуры. Огромные объемы с ячейками для жилья и товарных радостей, и полное отсутствие искусства. Местные жители к вам приходят?

-Нет. Приходят искусствоведы, художники, друзья, коллеги из института. Преподаватель кафедры философии нашего института водил ко мне своих студентов.

-Не кажется ли вам, что  мир искусства сегодня, как никогда, отделён от народа?

-Это проблема, которая меня волнует очень сильно. Современный художник, как мне кажется, работает не столько на будущее, сколько  сегодня. Он о чём-то хочет сказать  мне, своему современнику,  именно сегодня. Сколько бы мы не любили Фидия, «Троицу» или «Кармен», мы никогда не попадём в современные восприниматели художника, мы никогда не узнаем всего контекста. А ведь были и полемика, и чувство времени, человек жил в своём времени. Но когда это узнаешь в новую эпоху- это не действует эмоционально. Вот как мы воспринимали противоправительственные выпады в искусстве, например, «Дракон» Шварца с грузинским акцентом в 50-е! Но через 100 лет  это будет совсем другой контекст, уже сейчас это просто хорошая пьеса. Это во всех произведениях  искусства есть. Контекст должен ощущать зритель, который варится в этом соку, художник говорит для нас, и мы должны его понимать. А мы не понимаем, мы не готовы, мы плохо знаем этот язык.

-Увы, в городе слишком мало галерей и арт-центров, которые работали бы с простыми людьми, а не только со знатоками и профессионалами.

-Я исторически пытаюсь это осмыслить. Этот разрыв начался с Голландии, когда искусство стало обслуживать буржуазию. А ещё фрески средневековые делались для всего народа…

-У нас в России простые горожане стали жить в среде, абсолютно лишённой искусства, а в деревнях ещё в 60-70 годы почти в каждой избе было искусство- старинные иконы, хорошо написанные, лампадки керамические, какие-то прялки с ручной  росписью и резьбой…

-В России светское искусство отделилось от церкви и стало обслуживать богатых, простой народ уже не поспевал за его развитием. У народа осталось народное искусство- прялки, вышивки, балалайки, голошение баб. Художники оказались в отрыве, стали работать на элиту, но постепенно и эта элита  утончалась. Когда она утончилась до сверхнорм приличных, художники стали эпатировать эту элиту. «…В лицо радостно плюну я, бесценных слов транжир и мот…». Но попытки добить этот элитарный слой знатоков и потребителей не удавались. Все  выходки художников не принимались, сколько бы ни хулиганили творцы-  всё попадало в музеи, коллекции, высоколобые журналы, и до сих пор это всё идёт. Современное искусство обращено к небольшому кругу людей, которые находятся в контексте, которые понимают, что делает нового художник, потому что они знают, что он делал вчера, что делал его учитель.

-Были ли у вас случаи, когда вы открывали нового художника?

-Чтобы совсем вот никто не знал его, а теперь он известен на весь мир- такого романа не было. Вообще у каждого художника круг знатоков и поклонников весьма ограничен. Я многих для себя открыл благодаря другим людям.

            -Вы – обладатель раритетной летописи художественной жизни Питера последних десятилетий.

-У меня 17 толстенных папок, куда я сбрасываю все буклеты. Что может быть определённей буклета- где есть биография, даты! Но эта летопись сильно перепутана, так что надо в ней долго разбираться.  Дмитрий Северюхин у меня две машины папок увозил, потом привозил, неделями разбирался.

-А из Русского музея к вам приходили специалисты?

-Александр Боровский забегал, но я в тот день куда-то убегал, контакт не состоялся. Боровский быстро перестал интересоваться традиционными технологиями. Он стал увлекаться новыми технологиями.

-Но вот всё же- есть ли  у вас любимые точки интереса в современном искусстве?

-Бывает, сердце откликается, глаз не оторвать, душа взволновалась. Бывает, что душа и сердце волнуется некоторое время спустя- когда посмотрел, подумал, понял, как хорошо художник всё сделал.  Если говорить о сердечных привязанностях –это пристрастие к свободной экспрессивной живописи- после Марке до нынешних Борща и Заславского. Это люди, свободно рисующие пейзажи, натюрморты, остающиеся привязанными к реальности, но при этом создающие гармоническую поэму на холсте.  Эта игра между действительностью и красотой, которую они нарисовали на холсте, очень привлекает.  На западе, оказывается, тоже было много интересного, но мы такое искусство  почему-то мало знаем. Мы прекрасно знаем вершины авангарда, но долины его нам не знакомы. В последние годы я бываю за границей, я был удивлён, увидев целые залы больших художников, которых мы не знаем. Это реализм после авангарда, после открытия абстрактного искусства Малевичем Кандинским и Мондрианом. Этот откат к реализму  у Пикассо  виден,  у Дерена- после зауми кубической- вдруг ясный рисунок, прелестные портреты. Но у них уже была свобода связи с натурой.  Мне нравится этот стиль, вершиной которого является для меня Вламинк и поздний Марке,  мне нравятся после них наши художники: ленинградская группа «Круг», московская группа «13», работавшие в 30-е. Потом в этом же направлении работала группа Арефьева, Лианозовская группа.

-Как вы думаете, куда движется искусство?

-Для меня искусство не столько движется, сколько пребывает в каком то времени. Скорее я ощущаю зрительское движение, когда зритель начинает расти, и это заметно. А так новое-это хорошо забытое старое. Это видно, когда приходишь на перформанс, а потом читаешь о юродивых времен Иоанна Грозного, которые изъяснялись теми же методами- какими-то движениями, акциями, действиями. Или когда выставляют объекты- и вспоминаешь Марселя Дюшана, его объекты 100 летней давности. Всё в свое время звучит. А потом звучит ещё раз. И ещё раз. Интереснее наблюдать не за прогрессом искусства, а за прогрессом признания этого искусства. Писсуар в 13 году звучал иначе, чем сейчас, когда попал в книги, энциклопедии и служит аргументом в спорах.