ДМИТРИЙ БЫКОВ, писатель

            Дмитрий  Быков –писатель, журналист, поэт. Но больше всего мы его знаем как популярного ведущего программ «Времечко» и «Хорошо БЫков». Он кудряв, лохмат, большеглаз. Его много. Много слов, живости, жестов, он весь фонтанирует.

             Когда- то он окончил  факультет журналистики МГУ с красным дипломом. Сотрудничал или печатался почти во всех московских еженедельниках и во многих газетах, регулярно - в «Огоньке»,  «Столице», «Общей газете» и «Новой газете». С 1985 года  работает в «Собеседнике». О чём только отзывчивый Дмитрий Быков не пишет. Юз Алешковский и Иоанн Павел Второй, новый фильм Дуни Смирновой «Связь» и  награждение орденами и медалями троих судей, участвовавших в деле ЮКОСа. Ещё у Дмитрия Быкова вышло четыре книжки стихов ("Декларация  независимости", "Послание к юноше", "Военный  переворот",  он выпустил  пять романов и шесть стихотворных сборников, а также три книжки  статей и сказок.

            Вездесущий Дмитрий молниеносно реагирует на события нашей культурной, политической и бытовой  жизни в статьях, в прозе, стихах, телепередачах- устно и письменно, в прозе и стихах, печатно и непечатно. Иногда кажется, что Быков- это такой представитель поколения людей ещё молодых, но уже достаточно зрелых, которые ещё были  вскормлены добротной классикой и воспитаны в советско-ренессансном стиле, будучи ориентированными на идеал всесторонне развитой личности, но при этом  уже не были потерянными и растерянными в условиях народившегося внезапно в России нового капитализма, как люди постарше, а быстро смогли найти себе применение. При этом проявляя не столько старинные советские  методы вживления в кормящие структуры, но и  труд, энергию, темперамент, талант- вещи, которые не во все времена являются главными для достижения успешности  в жизни.  Но, похоже, Дмитрию Быкову,  родившемуся  в Москве 20 декабря 1967 года, в год пятидесятилетия Великого Октября  между  днями рождения Брежнева и Сталина со Времечком всё же повезло.

            Как то незаметно, но получается, что вот уже 20 лет, пожалуй, не сотни тысяч, а уже  миллионы наших сограждан видят события современной истории через большие глаза наблюдательного и острого, остроумного и вдумчивого Быкова. Его тексты не заставляют рвать рубаху на груди, брать винтовку и идти строить баррикады. Быков- литератор горизонтальной эпохи, когда хочется строить, жить, выживать, пусть без пламенной песни, но с песней иронической и юмористической, хочется  хоть чуть-чуть накопить буржуазный жирок после тощих облезлых опасных лет Перестройки-Переломки. Но Быков- это всегда умно, это очень часто правильный камертон, глас непошлого, спокойного, не забитого манипуляциями народа. И печатается он в хороших журналах, которых становится у нас всё меньше. И ведёт передачи на ТВ, которые не вызывают оскомины от слащавой приторности и пустоты. И хорошо, что «Хорошо БЫков».

          В своей поэзии Дмитрий Быков совсем не заумный постмодернист, а крепкий новый реалист,  мастер точных деталей, состояний. Поэт, которого интересно читать- а таких не так уж и много сегодня.  В своей прозе он поэт-метафорист, строящий реальность на основе найденного образа, конструкта. Тексты его жизненны. И это тоже по нынешним временам явление в отечественной литературе отрадное, долгожданное. В 2004 году Дмитрий Быков стал лауреатом премии имени братьев Стругацких  за роман «Орфография» («Вагриус», 2003). В 2005 году за роман «Эвакуатор» («Вагриус», 2005) он получил премию «Студенческий Букер». В 2006 году Дмитрий Быков получил премию «Национальный бестселлер» за роман «Борис Пастернак».

 

            -Дмитрий, вы какой-то раблезианский тип! Вас слишком много! Вы крупный, красивый, умный, бывший отличник и нынешний удачник. Пишете стихи, получаете премии за прозу, по телевизору вас показывают, в «Огоньке» печатают... Как вы считаете, чтобы в наше время быть успешным, нужно непременно обладать этой избыточностью во всём – в талантах, энергии, трудолюбии? Или же этого всё  же мало, чтобы выбиться в люди?

 

-- Насчет раблезианства, Ир, я думаю, вы загнули. Я могу выглядеть избыточным только на фоне чего-то очень анемичного, вроде нашего времени. Посмотрите, сколько написал Толстой, сколько – Блок, Розанов, Тэффи, про Пушкина молчу. При этом все они довольно бурно жили. Писание – мой способ думанья, а думаю я действительно много и о многом. Вообще, если хочешь прыгнуть на два метра, внутреннюю планку надо ставить на три. Другое дело, что светиться на ТВ и получать премии за прозу не входит в мои задачи. Мои амбиции гораздо серьезнее. Я хотел бы сдвинуть российскую историю с мертвой точки, предотвратить (точнее, остановить) третью мировую войну и сделать мир более комфортным для жизни, чтоб не так тошно было глядеть в зеркало и вокруг. Сами понимаете, это требует серьезных усилий.

 

            -Страдаете ли вы сами от вашей изобильности во всём?

 

-- У меня есть стихотворение «Избыточность», оно входит в цикл «Стихи вокруг романа», к «Эвакуатору». Там – исчерпывающий ответ на вопрос. Коротко говоря – страдаю, но с удовольствием.

 

 

            -Вообще, вы какой-то типично московский человек. Только в Москве я видела таких вот крупных, талантливых, удачливых, таких в 19 веке называли бон виваны- что-то слегка от избавившегося от застенчивости Пьера Безухова... У вас сколько поколений предков в Москве жило?

 

-- Я человек типично ленинградский, потому что Москву не люблю, и все мои кумиры в искусстве, все учителя, все главные друзья живут в Петербурге. Здесь – «Амфора», печатающая меня, здесь же любимое издательство «Геликон плюс», «Сеанс», лучший из журналов, где я печатаюсь, и здесь же двадцать-тридцать адресов, где мне будут рады всегда (в Москве от силы пять). Я попал в Питер впервые с большим опозданием, в шестнадцать лет, в первую свою газетную командировку, -- и понял, что это мое место на свете. Как впоследствии Артек. Может быть, это влечение к противоположности. Есть стереотип москвича – быстрого, шумного, наглого, обжорливого, несколько купеческого, оборотистого; естественно, ему комфортнее в среде тихих и учтивых питерцев, которых он расталкивает локтями, а они знай покряхтывают. Но это вещь поверхностная – питерские понты не меньше московских, посмотрите, как ваши сделали наших в политике. Так называемый тихий питерец гораздо опаснее шумного москвича: мы экспансивнее, вы прагматичнее. Напомню вам, что Татьяна Толстая в Питере родилась и сформировалась, Дуня Смирнова долго жила, Сокуров, Герман и Сельянов пребывают постоянно, Балабанов там с тридцати, Аркус с двадцати – все главные деятели кино, критики, да и прозы явились из Питера. Битов именно отсюда приехал покорять Москву – и от многих оставил мокрое место. В Питере даже лучше, чем в Москве, умеют созидать репутации на пустом месте – множество ваших дутых фигур теснят наших, не так хорошо умеющих себя вести. Перечислять не буду, сами догадаетесь.

Я вообще не люблю людей скромных, вежливых, с безупречными манерами. По-моему, они этими манерами маскируют что-то очень ужасное. Естественность – вот идеал. А в Москве жили многие поколения моих предков с русской стороны. Я происхожу от купцов Зевакиных, владевших ломбардом на Арбате. Дом одиннадцать был наш. Реституции, видимо, не дождусь. Предки с еврейской стороны держали дровяной склад на Садово-Кудринской.

 

            -Что вам самому важнее – ваша проза или ваши стихи?

-- Я стараюсь искать синтез жанров, потому что будущее, по-моему, за ним. Что-то вроде прозы Белого, но более естественное; прозы Пастернака, но менее экзальтированное; прозы Маркеса, но менее экзотическое и более интеллектуальное, что ли. Моя любимая книга -- «Легенда об Уленшпигеле» де Костера. Это стихи или проза? Стихи, конечно, приятнее писать – прозу делаешь из себя, как паук паутину, а стихи добываешь откуда-то. Но стихи сочиняются в состоянии относительного покоя или радости, или сильной влюбленности, а это не всегда. Впрочем, новый роман «ЖД» имеет подзаголовок «Поэма» -- и, думаю, это действительно скорее стихи, чем проза в традиционном смысле.

 

 

            -Некоторые ваши стихи напоминают «Евгения Онегина»-  очень точно переданными буквально в двух строках портретами наших современников, психологическими сценками, тонко подмеченными. От этого веет салоном, аристократизмом, современным  французским писателем Бенуа Дютёртром, которому вдруг захотелось вернуться к сатире в литературе. Нет ли у вас желания развить эту тему- написать например психологически-сатирическую пьесу в стихах, что-нибудь вроде «Горе от ума»?

 

-- «Евгений Онегин» как раз и есть почти идеальный пример прозопоэтического синтеза, к которому я всю жизнь стремился. Так что за сравнение спасибо, хотя я оценил вашу истинно питерскую иронию. Масштаб свой я знаю, насчет салонности и аристократизма не заблуждаюсь, вообще в любом салонном или бонтонном обществе немедленно ловлю себя на желании задать честертоновский вопрос «Где тут поблизости пивная?». Дютертр – очень посредственный французский журналист, вы вообще нашли, кого звать в город... Позвали бы, я не знаю, Марка Ламброна, это действительно писатель.

А желание написать пьесу в стихах мною владеет с пятнадцатилетнего возраста, часть того сюжета в деформированном виде попала в «ЖД». Сейчас я ношусь с идеей оперы по «Приглашению на казнь», предлагаю это разным композиторам, хочу написать либретто – это и будет моя пьеса в стихах. Вроде бы мы договорились с замечательной питерской девушкой Сашкой Житинской, которая тоже давно мечтает писать оперу, -- но у нее слишком бурная концертная деятельность, она пианистка. Как бы то ни было, либретто я уже начал.

 

            -Премия «национальный бестселлер» - это народное признание или же всё же окололитературнвя тусовка? Ваши впечатления.

 

«Всякое даяние – благо». Я не берусь оценивать премию «Национальный бестселлер» и благодарно умолкаю. К сожалению, я не был в этот раз в Питере на ее вручении и до сих пор не знаю, дадут денег или нет. Деньги нужны, примерно этой суммы не хватает на отливку памятника Пастернаку в Москве, и я давно их определил туда. Осталась малость – получить обещанную сумму. Хотя я и так вполне доволен.

А народное признание, как вы понимаете, определяется совершенно другими вещами. Вот когда я с ночного эфира возвращаюсь домой, прохожу двориком, где бухает молодежь, и громкий пьяный голос кричит мне вслед «А стихи у вас, Быков, плохие!» -- это высшее проявление народного неравнодушия.

 

            -Вас частенько можно видеть в Петербурге. Как складываются у вас отношения с нашим городом?

 

См. выше. Я давно переехал бы в Питер, будь там для меня работа. Петроградская сторона – мой дом родной. Я нигде больше не бываю так счастлив. В Крыму разве что. У вас как-то умеют организовывать счастье. Вспоминаю, как «Амфора» позвала меня к вам на пресс-конференцию Памука. В Москве он был надутый, и все надутые. Скука. А в Питере – он еще два часа после пресс-конференции пил кофе со студентами, хохотал, откровенно рассказывал об удивительных вещах... Черт его знает, как это получается. Непосредственность? Деликатность? Умение прямо спросить о главном? Как бы то ни было, Питер формирует людей особого склада. О благотворном нравственном влиянии его архитектуры, выпрямляющей позвоночник, точно писал Валерий Попов.

И еще один аспект. Покойный Алексей Дидуров, мой друг и учитель, предупреждал меня: бойся питерских баб, они могут иронизировать даже в койке. Да, могут. Но это и держит, понимаете? Это страшно держит. Хорошо, что я женился на сибирячке.

 

            -Принимали ли вы участие в слэмах? Вообще, что вы о них думаете? Что в вас есть такое- вы же слэмовик!

 

-- Я люблю быстро и громко читать вслух, но не люблю конкуренции в таком прямом, лобовом виде. На слэмах, сколько я мог судить, побеждают обычно не лучшие. Хотя на единственном, на котором я был, победила талантливая Анна Русс. Впрочем, в Питере побеждали вы, а ваши стихи мне давно симпатичны. Так что у вас я бы поучаствовал.

 

            -В романе «Эвакуатор» всё плохо и Россию спасают инопланетяне. Ваша жена- сибирячка, вам, наверно, приходилось путешествовать по Россию в её глубь. Каковы ваши впечатления- есть ли будущее у России без инопланетян?

 

-- Ну, Ира! Они вовсе не спасают ее там, это легенда, которую придумал герой. А на самом деле, думаю, Россия переварит любого инопланетянина, как о том повествуется в стихотворении Вадима Степанцова «Бухгалтер Иванов». Я много езжу, поскольку журналистика – это еще и возможность бесплатно посмотреть страну. В месяц набегают две командировки, раньше, случалось, и три. У России есть будущее, безусловно. Оно же прошлое. Оно же настоящее. Россия живет циклически, в ней ничего не меняется, и думаю, что завода для этого бегания по кругу хватит еще надолго. Круга на три-четыре. А потом начнется история. Но это будет уже не Россия.

           

-Какую из своих книг вы сами цените больше всего?

 

-- Главная -- «ЖД». Люблю все одинаково. Другое дело, что есть любимые герои – Ять, Катька, старик Кретов.

 

 

            -Как вы всё успеваете- поделитесь секретом! Сколько часов в сутки вы спите?

 

-- Часов шесть-семь. Успевать все, Ира, очень просто: надо не уметь ничего другого. Другие люди распыляются, занимаются бизнесом, экстремальным спортом, светской жизнью, разборками, туризмом – я ничего этого не умею и всецело сосредоточен на том немногом, что мне доступно: литература, журналистика, семья.

 

            -Многие западные современные писатели после ишачанья в журналистике достигли такой финансовой независимости, что могут себе позволить заниматься только чистой и высокой литературой. Хотелось бы вам этого, или же журналистика даёт вам бодрость ума и погружённость в «сегодня» ?

 

-- Если мне случается весь день просидеть дома, не вылезая на работу, не уезжая в командировку и сочиняя что-то срочное (или очень важное лично для меня), я себя чувствую тунеядцем и болен от этого делаюсь. Вообще для праздности я совершенно не создан – сразу начинаются мысли, чувство вины... Я и в школе, когда болел, всегда завидовал не-болеющим и чувствовал себя уродом моральным. Они идут из школы – я смотрю и думаю, что жизнь проходит мимо меня. Журналистика помогает следить за реальностью, держать мысли в порядке, потом – друзья, коллеги, среда... В «Собеседнике» я работаю двадцать лет, это семья. Нет, я никогда, ни на что не променяю журналистику. Разве что на преподавание в школе, если за это начнут платить. Мне нужна не праздность, а оазис, пузырь праздности среди дня беготни. Тогда я сочиняю.

 

-         В ваших стихах есть пронзительные строки об одиночестве. Должен ли одинокий человек чувствовать вину за своё одиночество? Если «Бог не даёт», то что делать?

 

-- Насчет вины – не уверен. Это может быть формой избранничества. Вообще же, -- Памук после очередной, скажем, чашки кофе на один мой вопрос – что-то о разрешимости чеченской проблемы, -- сказал с чрезвычайно серьезным видом: «Человеком называется машина для разрешения проблем. Неразрешимых проблем не бывает. Если человек не разрешает какую-то проблему, -- следовательно, она ему нужна в неразрешенном виде». В «Огоньке» эта его фраза вызвала ажиотаж. Как так? Человек – это машина для постановки проблем, а вовсе не наоборот! Но я согласен с Памуком. Возможно, мне комфортнее думать, что если моя проблема неразрешима – значит, я сам этого не хочу. Но в случае с одиночеством в большинстве случаев дело обстоит именно так: если человек одинок, значит, ему это подсознательно нужно. Просто он чрезвычайно требователен и не хочет терпеть суррогаты.

Сам я для одиночества не создан совершенно. Мнительным ипохондрикам и экстравертам вроде меня одиночество категорически противопоказано. Бедная Лукьянова, бедная. Что она терпит – никто себе не представляет. Но судя по тому, что она до сих пор выглядит лет на пятнадцать – это, видимо, не очень ее тяготит. С баб вообще все как с гуся вода.

 

-         Как вы работаете летом? Купаетесь ли после работы в подмосковных водоёмах? Вообще – лето в городе- это мука или ничего из ряда вон выходящего?

-- Лето в городе – это счастье, тут я согласен с Пастернаком. Очень эротичное время. Все разъехались, обстановка особая, такая напряженная пустота, чреватая многим. Ночью асфальт отдает жар, во дворах гитары, перед рассветом быстрые, короткие дожди... Лето в Питере – вообще счастье, пыльные стоячие зеленые каналы, воздушные тополя, прозрачность, пышность, жуткие белые ночи без теней... Купаться я предпочитаю в Неве, но и в Москве, в Серебряном бору, делаю это нередко. Дача у меня в Чепелеве, это 60 километров от Москвы, обычно я летом там.

 

            -Как вы попали в «Огонёк»? Что при этом чувствовали? Был ли у вас трепет перед этим изданием? Многие до сих пор хранят на дачах подшивки «Огонька» времён перестройки как некую драгоценность...

 

-- Я туда попал уже после, в девяносто пятом, кажется, году. Познакомился с Илюшей Мильштейном, он меня привел к Владимиру Чернову – тогда редактору отдела человека, а впоследствии главному редактору «Огонька». А у меня был тогда в «Собеседнике» очень противный редактор отдела культуры, где я числился. Он теперь известный телеведущий, причем не менее противный, чем в статусе редактора. И вот он мне систематически рубил лучшие материалы. А я таскал их в «Огонек». Их стали там печатать. И постепенно взяли меня работать. Так что и от противного бывает польза.

С Мильштейном мы потом, к сожалению, разошлись политически. Я написал резкую статью о том, что здесь жить нельзя, а он – резкий ответ мне, о том, что нужно, можно и должно. Теперь он живет в Германии, а я по-прежнему здесь. И люблю его заочно, несмотря на полное неприятие его взглядов.

 

            -Вообще во времена Перестройки вы участвовали в политической борьбе, например, ходили ли к Белому дому? Или же были аполитичным студентом, погружённым в книги и учёбу?

 

-- В 1991 году я уже не был студентом. Был в августе 1991 года у Белого дома и в октябре 1993 года у московской мэрии. Наверное, с точки зрения политической и человеческой это было глупо, но с точки зрения исторической и литературной – небесполезно. На Майдане 2004 года в Киеве я уже многое понимал. А так – не понимал бы. Ну и потом, для меня надсхваточная позиция всегда означала солидарность с сильнейшим, поэтому я шел туда, куда хотелось. После 1993 года не хотелось уже никуда.

А в политической борьбе я не участвовал, понимая, что результат ее предопределен, а значит, вся борьба за идею превращается в борьбу за кусок. Я знаю, когда какие взгляды надо исповедовать в России, чтобы быть успешным. Стараюсь исповедовать противоположные. Наверное, это тоже конъюнктура, но по крайней мере воспитывает в людях терпимость.

 

            -Вообще, вас можно назвать человеком, с которым вечно происходят какие-нибудь истории?

 

-- Да нет, не думаю. Я тихий. Если и происходят, это замечаю, как правило, я один – остальные просто не обращают внимания на такие вещи.

 

 

            -У вас есть такие строки: «Я человек зазора, промежутка,

Двух выходов, двух истин, двух планет». Вы считаете эту двойственность своим личным качеством или же это характерное состояние для представителей  вашего поколения?

 

-- Ха. Отличный вопрос. Ответим так: это нормальное состояние человека, который ненавидит бинарные оппозиции, ложные дихотомии, искусственные противопоставления (а бинарные противопоставления искусственны почти всегда). Допускаю, что на памяти моего поколения действительно происходило очень много событий, которые отучали нас от чересчур радикальных мнений и от бездумной поддержки любой из двух отвратительных крайностей. Так что среда помогла характеру. Своего рода интерференция, если хотите.

 

            -Много ли времени вы проводите перед телевизором?

 

-- У меня дома на крыше коты резвились так, что сломали антенну. Спасибо котам.

 

 

 

Рецензия

СВЕЖЕЕ ВРЕМЕЧКО

 

Дмитрий Быков «Последнее время». Стихи. Поэмы. Баллады.

Москва. Вагриус. 2006.

 

Бурный Дмитрий Быков, больше известный широким массам как телеведущий программы «Времечко», в свободное от голубого эфира и активной журналистики время предаётся сладкому стихотворчеству. О чём свидетельствует  толстенный, в 500 страниц том его стихов, изданных в московском «Вагриусе». Это совершенно странные, свежие, как молодая дождевая туча, стихи, совершенно непривычные по своему количеству, длине, и гладкости  рифм. Но, погружаясь в эти бесконечные ритмизованные тексты, напоминающие своей нормальностью стихи членов союза писателей советских времён, ловишь себя на том, что интересно, что затягивает, периодически бурно радует точностью найденных слов, удовольствием от того, что да,  именно так оно и есть, и Дмитрий Быков это поймал и запечатлел ёмкой формулой. Или повернул что-то знакомое так, что на гладком месте, по которому глаз скользит, не останавливаясь, проступает конфликт, вопрос, горечь, чувство, эмоция, повод для размышления..

«Жаль мне тех, чья молодость попала

На эпоху перемен.

Место раскалённого металла

Заступает полимер».

Вот так вот просто, без насилия над образом, без постмодернистской ломки и зауми, даже слишком просто, так, что почти подворачивается слова «версификаторство» и «ловкая графомания». Дмитрий, пишите это прозой! Но, чем больше читаешь, тем больше понимаешь, что это наиболее адекватная форма для автора, что каждая вещица в книге- это именно стих, баллада, поэма, что лирический импульс, проснувшись, не даёт автору покоя, пока всё, от первой зародившейся строчки до последней- не может вылиться в иную форму. В стихах Дмитрия Быкова полным –полно- о, ужас!- природы, погоды, тонких психологических состояний, размышлений, наблюдений над собой и окружающими людьми. Виток по спирали в позабытое прошлое, в свежие чувствования шестидесятников, «а я шагаю по Москве», и это ужасно приятно и интересно читать. Наверное, так интересно одеть на себя кримпленовое платье мамы и её туфли на квадратных каблуках пошива «Скорохода».

Да, есть поэты, которые вскрывают, взрывают наше «последнее время», рождают немыслимые тяжкие ослепительные образы. В стихах Дмитрия Быкова не найти страсти Андрея Родионова, экзистенций Шиша Брянского и Юдика Шермана, народности Всеволода Емелина и предельно располагающей интонации Мирослава Немирова. Но то, что пишет Дмитрий Быков- это чистая поэзия, рождённая нашим времечком, нашим современником, живущим  всем своим телом и душой в этом времени, ищущим и находящим ёмкие слова для его отражения в слове. Этот отдающий советской устаканенностью немного ретро-стиль стихов Быкова- он производит впечатление абсолютной точности, попадания. Мы перешли, перешагнули в новые времена, мы устали от тряски и перевёртышей, хочется оглянуться, вдуматься, увидеть чёткие очертания, чёткую позицию.

На самом деле мне нравилась только ты, мой идеал

И моё мерило. Во всех моих женщинах были твои

Черты, и это с ними меня мирило.

Постмодернизм умер, с ним уплыла неясность, пастиш, отсутствие позиции, размытость ценностей, политкорректность, всё во всём, мир как неразрешимая головоломка,  избавиться от которой лучшее средство- эгоистический солипсизм- гедонизм- онанизм и т.д. Дмитрий Быков- поэт нового последнего времени. Чтение его стихов доставляет удовольствие, прочищает сознание, будоражит мозг, заставляет пристально вглядываться в реальность и давать ей свою оценку, определять, с кем ты и против кого ты..