Данила Давыдов, московский филолог

ГДЕ ЖЕ ВЫ ДРУЗЬЯ, ФИЛОЛОГИ БОРЗЫЕ…

 

            Один из моих любимых клубов в Москве- это клуб «Жесть». Нравится мне он тем, что расположен прямо в подвалах то ли МВД, то ли ФСБ, прямо на Лубянке, в месте очень историческом и культовом. Вход со двора. У входа столбики типа пограничных со знаками МВД. Клуб оформлен в стиле жёстком. Металл, цепи, серый цемент подвала, без окон, без дверей, полна горница поэтов. В-общем, огурец какой-то каменный. На презентации журнала «Алконость» литературофилы всё больше и больше возбуждались. Мне непонятен был этот возрастающий ажиотаж. Поэт Чемоданов с бурятским лицом, с китайской косичкой и в алой рубашке со знаками игральных карт тоже всё больше оживал. И, наконец, московский поэтический куратор Данила Файзов воскликнул: «А теперь главное, господа! Фуршет!». Субтильные окололитературные москвички тут же слиняли, они почувствовали правильно, что будут закуской к водке, если не исчезнут. Более циничные и продвинутые литературные девы придвинулись ближе к столам, ломящимся от блюд с языками, огурчиками и лисичками. Поэты, критики и прозаики плотно окружили водочные графины, известный поэт Лесин выглядел уже как инопланетянин, филологи Данила Давыдов и Анна Голубкова произносили тост за журнал поэзии под названием «Абзац», а ко мне подошла яркая представительница лесбийской прозы по имени Маргарита Шарапова и похвасталась, что из-за неё закрыли несколько блогов и сайтов в Сети…

Вообще Москва литературная полна экзотическими личностями. Одна из них, которая меня давно тревожит, это благообразный, бородатый, голубоглазый, похожий на прекрасного молодого дьякона, а также на богатыря-боровика Данила Давыдов…  Он встречается не только на большинстве поэтических вечеров Москвы, но также встречается его имя- во многих журналах, газетах и книгах. Если в жизни Данила Давыдов это такой мудрый, весёлый, закруглённо-правильный любитель литературы и сам поэт, то в виде текста Данила Давыдов- пишущий заумными фразами, глубокий спец-аналитик, надкусывающий критик и учёный муж. Я давно уже присматривалась к Даниле, и давно уже мне хотелось понять, откуда такие утончённые гуманитарные личности берутся и как они выживают в мире животного озверевшего чистогана. Одно дело вместе пить водку, другое дело расспросить о жизни-бытии…

Данилу Давыдова я вскоре встретила в Питере в Европейском университете, во дворце на Гагаринской улице (в честь князя Гагарина, а не космонавта)… Данила Давыдов зачитывал вслух свою глубокую филологическую статью о творчестве писателя Александра Ильянена, получившего премию Андрея Белого за 2007 год... 

-Данила! Вот ты филолог…

-Нет! Я по образованию писатель. Я закончил ужасное место под названием Литературный институт.

-Ужас!

- Бывает, что некоторые люди после такого выживают. Их немного, я в их числе. Потом я закончил аспирантуру Самарского педагогического Университета, в этом смысле я действительно филолог по образованию.

-Какая была тема твоей диссертации?

-Я подозреваю, что написал первую в российской науке, а может и первую в мировой филологии диссертацию, систематизирующую наивную и примитивистскую русскую поэзию. Отчасти ты мой клиент в этом смысле.

-Спасибо.

-Как выглядела твоя систематизация в общих чертах?

-В искусствознании существует очень разработанная система примитивов. В литературоведении такого нет. Я предложил свою версию. Она исходит из того, что существует примитив или наив, то есть собственно тип творчества, функционирующий между фольклором и профессиональным творчеством. То есть творчество человека, который осознаёт себя автором, но который не является  профессионалом. То что в быту обзывается словом «графоман». Я правда не люблю это слово. А есть ещё и другое- творческий примитивизм, когда профессиональный автор сознательно пишет под такой стиль, будь то Андрей Родионов, Николай Олейников, или Достоевский устами капитана Лебядкина.

-А сам ты не стал на этот скользкий путь, слишком сильно углубившись в дебри разных видов примитива?

-Нет, ты знаешь, произошло  некоторое отторжение. Мне очень нравится читать  тексты примитивистов. Но сам я пишу холодные герметичные замкнутые тексты, короткие, вполне силлаботоничные. Если апеллировать к петербургской публике, то  в таком стиле пишет Михаил Ерёмин, Наталья Горбаневская. Мне интересно такие вещи делать.

-У тебя сколько книг уже вышло?

- Четыре книги стихотворений и одна книга прозы. Первые две книги никто не видел, они были давно и неправда. Третью книжку издал Серёжа Соколовский в издательстве «Автофтон», она называется «Добро», четвёртую- Митя Кузьмин в издательстве «Воздух», название её «Сегодня, нет, вчера». Последняя книжка получила диплом конкурса «Московский счёт», на котором сами поэты голосуют за поэтические книжки, вышедшие в Москве. Поэтому этот диплом очень почётен, почти как ваша питерская премия Андрея Белого. Это не премия каких-то структур, а премия самого поэтического сообщества. За книгу  прозы «Опыты бессердечия» я получил в 2000 году премию «Дебют». Давно не был дебютантом, последний раз- в 1995 году.

-Я как то видела книжку, в которой ты был сфотографирован в виде мечтательной нежной девушки.

-О, это отдельная история. Мы с Серёжей Соколовским, моим другом-прозаиком, устроили большую мистификацию. Мы придумали Аглаю Волкову, в журнале «Риск», это такой журнал гейской литературы, мы напечатали мой рассказ. Меня гримировали долго, долго мучили, перед тем как сфотографировать. Я тогда был юн, тонок и безбород, и это как-то получилось. Мы мистифицировали публику тем, что вот живёт в Болонье в Италии эта девушка, и пишет она нежную лесбийскую прозу. В эту девушку заочно влюбился московский критик Олег Дарг.

-Сейчас имидж у тебя поменялся, ты очень похож на московского купца.

-Ну меня и за Распутина принимали, и за попа. Меня бомжи у трёх вокзалов часто просят благословить их, я благословляю, мне не жалко. 

-Ты атеист?

-Нет, хотя я не христианин, я политеист, я верю в пронизанность мира разными богами.

-У тебя, наверное, оригинальные предки!

-Во мне представлены все сословия. Во мне есть два дворянских рода- грузинский и русский. Это беститульные, но родовитые, ведущие род от Гедеминовичей, Новгородские дворяне по фамилии Яковлевы. Ещё одна ветвь- от царского рода Тетрадзе. От них пошла ветвь Чудаишвили, что звучит унизительно- Чудаишвили переводится как скототорговцы.  Любой дворянин, занявшийся торговым бизнесом, это унизительно, только от сильной бедности можно заняться таким делом. В какой то момент эта ветвь предков ушла в грузинскую революцию. Мой прапрадед был другом Сталина. Его сын был замнаркома тяжёлой промышленности Грузии, а брат моей бабушки был главой комсомола Грузии. Прапрадед и прадед вовремя умерли, а брата бабушки расстреляли. До войны в Тбилиси было три улицы Чудаишвили.  Хотя ещё есть белорусы в роду некие Плешкевичи, они были православными священниками, также присутствует большой раздел крестьянский в моём роду. Прадед Баранов был поварёнком в имении, за честную службу его отправили учиться в кадетский корпус и переименовали в Алексеева. Он дослужился до унтер-офицерского чина, в 1917 году стал рязанским комиссаром, в 30-х годах его деятельность прекратилась во время военных процессов.

-Но всё же ты кем больше себя ощущаешь- Барановым или Чудаишвили?

-И тем и другим. В детстве я немного жил в Грузии и  знал язык. Сейчас я его не помню, но говорил когда то на смеси грузинского и русского.

-Можно ли жить сегодня с таким образованием, как у тебя?

-Когда я учился в литинституте, я знал, что это плохое место. Я всегда себя берёг от официоза и совка, моя любовь к подлинной литературе неизменима.

-На что ты живёшь, особенно в таком дорогом городе, как Москва?

-Насчёт дорогого города это миф, есть свои  слои и среды. Я работаю обозревателем в «Книжном обозрении», я пишу в 10 или 15  разных изданий, я преподаю историю литературы в 2 вузах. В конечном счёте я зарабатываю на жизнь своей профессией, может быть, широко понятой. Коров я не пасу, челноком не езжу.

-На машину заработал?

-Нет, и не собираюсь, в центре Москвы гораздо удобнее и быстрее передвигаться пешком.

-Что тебя в современном литературном процессе привлекает больше всего?

-Больше всего меня привлекает многообразие языков, которые сплетаются самыми разными способами. Привлекает то, что современная литература не линейна, что она очень пространственна, в ней много имён, живых и разных. Они не отвергают друг друга, а взаимодополняют, и возникают интересные взаимовлияния- и поколенческие,  и групповые, топографические. Я приехал в Питер, и хочу отметить, что на  меня оказали влияние многие поэты питерского андеграунда- Елена Шварц, Виктор Кривулин, Олег Григорьев, Олег Охапкин. Могу человек 40 перечислить. Но и московские концептуалисты оказали какое-то влияние на питерских авторов. Слэмовая московская  поэзия оказала влияние на питерскую поэзию.

-Кроме Москвы и Питера где ещё русская современная поэзия базируется?

-Да где угодно. В Екатеринбурге, в Израиле, в Германии, наконец- то. Есть языки, которые на протяжении последних 200 лет больше чем их нация. Испанский, английский, французский языки. Собственно говоря, алжирский поэт, пишущий по-французски, это не французский поэт. С русским языком произошло тоже самое. Не благодаря, но по причине- по причине распада СССР, миграции и т.д., русский язык становится шире нации. Он стал языком больше чем нация. Израильская, украинская поэзия на русском- это не совсем то же самое, что московская или петербургская поэзия на русском. Это осознание собственного топоса, пространства.

-Процесс литературный где сейчас живее на твой взгляд- в Москве или в Питере?

-Сейчас в Москве, но были времена- в Питере.  Но думаю, что Петербург был подлинной столицей литературы во времена самиздата в начале 60-х –по начало 80-х. Потом была странная эпоха, и тогда на первый план вырвалась Москва. Ну это процессы необъяснимые- просто в каком-то поколении где-то рождается больше талантов.

-А вот что ты думаешь о теме «Литература и общество», «поэт больше чем поэт» и т.д.

-Я понял вопрос. Здесь,  мне кажется, глупо было бы отрицать социальную роль поэта. Слово действительно, изменяет пространство. Но мы знаем, что эстетическая и социальная функция противоположны. И эстетическая функция выхолащивается социальным бытованием своим.  Когда на Евтушенко и Вознесенского собирались стадионы, то они собирались не затем, чтобы послушать поэзию, они собирались затем, чтобы услышать, что Сталин негодяй, или что «уберите Ленина с денег». А когда сегодня на поэта приходят 20 человек, я понимаю, что они пришли услышать стихи. Почему я не очень большой любитель слэмов.

-Принимал участие?

-Один раз, по дружеской услуге Андрюше Родионову. Мне кажется что это некое потакание непоэтическим функциям. Если поэтическая функция не нарушается социальным бытованием текста, то это нормально. Но если гражданское звучание первично по отношению к эстетической функции, то это безобразие и свинство. К поэзии это не имеет никакого отношения.

-А что ты скажешь о литературе как преподаватель? Вот ведь раньше литература была важнейшим предметом в системе образования... Как торжественно и прекрасно учащиеся писали сочинения…

-Сечас литература маргинализировалась. Мы должны понимать, что когда писатели в 19 веке, или в 20, во времена Солженицына выполняли роль рупора, то это была ситуация отсутствия определённых форм коммуникации, которые есть сейчас.

-Ты намекаешь на ТВ и радио как связующее нации? По-моему, это не формы коммуникации, это формы зомбизации и сервализации.

-Любой предъявленный знак есть форма коммуникации. Эта коммуникация может быть неудачной

-Очень даже удачной! Так легко стать бараном!

-Я не считаю, что стану бараном от того, что слишком много смотрел передачу «Аншлаг».

-А что, смотришь, да?

-Нет. Я смотрю DVD, я телевизор включаю чтобы новости посмотреть.

-Живёшь в Интернете, да?

-Ну опять же, сказать что  текстоцентризм исчез- это неправильно будет! Сколько текстов сейчас существует в сети! Какая лавина словообразования происходит! Это стало способом коммуникации какой-то новой культуры. Я не веду ЖЖ, я большой противник блогов, но мне интересны блоги как новый вид коммуникации. Нельзя сказать что мир слова исчез, просто литература в своей исторической идеальной форме перестала быть национальным проектом- так это и слава богу! У неё теперь есть возможность быть высшим эстетическим фактором в набоковском, гумилёвском понимании.

-Нет, нет, литературоцентризм остался! Мы все видели власть слова на прошедших выборах!

-Тут я недавно прочитал книжку Колесникова «Спичрайтер», в этой книжке автор доказывает, что спичрайтерство- тоже вид словесного искусства. Так же можно сказать, что многие эти вышеуказанные формы имеют эстетическое измерение, но оно вторично по отношению к другим задачам- взволновать народ, купить продукт. Мы знаем шедевры. Но никто не отменил того, что поэзия и литература- это высшие виды словесного искусства, а всё остальное- это прикладное.

-Продолжаешь ли ты заниматься диссертацией?

- Да, я хочу издать на её основе сделанную книгу, предварительно переработав. Я не сторонник того, когда научная диссертация издаётся как книга для чтения.  Я думаю об онтологии текстов, о которых я пишу в своём исследовании. Онтологии восьмистиший. У меня есть ещё два проекта. Первый- онтология поэзии о фантастике и фантастической поэзии. Второй- садомазохисткая лирика. Начну с Некрасова- «…вчера в часу шестом я вышел на Сенную» и т.д. Занятный эстетический социальный феномен. Большинство русских символистов- Брюсов, Соллогуб, Гиппиус, Бальмонт- огромное количество лирике посвятили этим вещам.

-А в своей личной поэзии тебе эти вещи близки?

-Я не пишу о вещах, я пишу о тенях вещей, мне интересно икать отзвуки смыслов, нежели сами смыслы.

-Про премию Белого, может, скажешь несколько слов?

-Премией Белого и её лауреатами я очень доволен. Это действительно самая независимая и самая интеллектуальная премия России. Все получившие премию, абсолютно её достойны. Правда и те, что попали в шот-лист- тоже не менее её достойны. Думаю, что лауреатами надо считать всех оглашённых.