Вопросы для Ирины Дудиной

 

– Ирина, вообще-то считается, что мы живем в эпоху узкой специализации. А это значит, что люди являются профессионалами в какой-то одной сфере. Вы же поступаете с точностью до наоборот. Творите одновременно в нескольких художественных пространствах. Существует много Дудиных. Дудина – поэт, Дудина – прозаик, Дудина – художник, Дудина – журналист…  Как вам удается быть единой в нескольких ипостасях?

-Ну вообще то все ипостаси происходят из одного центра- из жажды зрения, из повышенной глазастости. Многие смотрят, и не видят.. Окружающий мир ежедневно поражает своими новыми ракурсами, сюжетами, яркими картинками, прибивает к полу своей красотой, вызывает изумление, требует вопрошения или буйного выражения своей позиции. И сделать это в одной ипостаси трудно. Чувство красоты можно выразить через цвет и формы, чувство изумления от людей- через прозу, глубинные и мимолётные чувства- через стихи. А журналистика даёт  материал для остального творчества, даёт ощущение слизывания сливок, попадания к лучшим экспертам, которые дают информацию о том, как устроены разные механизмы жизни. 

 

– Если бы вам пришлось выбирать только одну сферу приложения творческих сил, то кем бы все-таки остались? Поэтом? Художником?

Поэт- он всегда поэт, им невозможно остаться или им стать, это вечно зудит какой-то подземный ключ, можно не обращать внимание на его ворчание, сыпать на него песок и лить цемент, но он вечно то там то здесь прорывается фонтаном. Я не понимаю Кушнера, который в каком-то интервью рассказывал, как ежедневно себя усаживает за письменный стол и непременно пишет несколько стихотворных строк. Поэзия- это не такой труд, это скорее ловля пыльцы,   снежинок. Проза или живопись- вот это труд, сфера приложения сил. Не знаю, что победит. Может, сначала, напишу эпос  типа «Войны и мира», а потом предамся разгулу чистой  живописи. Во мне свербит художник-монументалист. Я бы фресками бы кой-какие стены серые бы покрыла бы…  

 

– Но ведь есть еще и Дудина – мать двоих детей! Есть ли у вас какая-то особенная метода воспитания? Можете поделиться?

-К сожалению, метода у меня плохая. Просто жить рядом, кормить получше, одевать посимпатичней, потакать увлечениям, вместе  отправляться в путешествия. Мне кажется, что хорошим был папа у Моцарта, или у Полины Осетинской, которые мёртвой хваткой дисциплины возделывали своих детишек. Я, увы, на это не способна.

 

– Один из ваших сыновей учится на философа. Это вы его подтолкнули ?

-Старший сын  сам выбрал культурологию Индии, сам поступил на философский факультет на  одно из пяти бюджетных мест, без всякого блата и подталкиваний. Сам изучает санскрит и хинди, немецкий и английский. Ему хочется докопаться до древнейших языков и культур. Так что если и было подталкивание- так в потакании его желаниям купить те или иные книги…

 

– Многие современные поэты и художники невероятно амбициозны и ужасно самовлюбленны. Вы же, похоже, не страдаете манией величия. Как вам удается быть творчески адекватной? Благодаря самоиронии?

Мания величия у меня есть, как у всякого творческого человека. Как же без неё то. Но мир велик, в нём процветают разные цветы, и они имеют право на  свои мании. Самое скучное на свете- это монологи самовлюбённых павлинов. А самое интересное- это беседа, диалог, перебрасывание шарика инициативы. Так что спасает, скорее, привычка слушать других и желание понимать их, уважение к разнообразию видов.

 

– Вы закончили философский факультет ЛГУ, кафедру эстетики. И в принципе, могли бы преподавать обществоведение в школе и культурологию в институте. Почему не пошли этим… трудным путем? 

Этот путь может быть самый лёгкий. Освоил знания, накопленные человечеством, и передаёшь их другим. Но как быть со своим родником творчества? Добывать радий или полоний из своей руды гораздо труднее, чем перетаскивать уже добытый с места на место.

 

– Есть ли у  Дудиной какая-то стратегия? Я имею в виду осознанную линию художественного поведения…

Примерно в 2002-2004 годах я жила на доходы от поэзии. И я решила, что должна читать свои стихи каждый день где угодно и кому угодно. Это требовало преодоления самой себя, своей лени, трусости, застенчивости. Но когда я это делала, то ставила себе в уме плюсик за прожитый день. Сейчас я не ставлю задачей каждый день читать стихи вслух, но плюсики за преодоление продолжаю ставить.

 

– Вообще-то Дудина не сразу стала Дудиной. Долгое время вы просто были мамой. Воспитывали маленьких детей. Год своего творческого рождения можете назвать?

Творчеством я занималась с младенчества, утром я вставала и бежала к альбому и карандашам, чтобы рисовать. А потом не расставалась с блокнотом для фиксации строк. Ну, а сказала я себе, что «я есмь», наверное, на своей «Вечеринке в стиле 1913 года» в «Бродячей собаке» в 2003.

 

– В каком году вы родились как поэт ? А в каком – как художник?

- Наверное, как поэт- в 2000. Первое чтение стихов из цикла «На пиру у Флоры» на квартире перед архитекторами, когда наступила мёртвая тишина, а потом глаза у людей заблистали, кто-то даже слезу пустил. Я поняла, что мои стихи услышаны. Как художник- в 2008 году в «Манеже», когда там выставили впервые мои политические коврики.  У меня до этого были персональные выставки  лоскутных ковриков с картинами быта крестьян. Но тут я предстала как художник, который может сказать нечто более  важное и более серьёзное. В это же время в университет поступал мой сын. Если честно, мне было страшно. А вдруг мой «Достоевский против Башни Газпрома» аукнется в приёмной комиссии, как в былые времена это бывало. Но всё же в стране есть свобода, и от совка мы ушли далеко.

 

– Большинство творческих людей Петербурга зациклены на своем городе. Живут в нем, как в башне из слоновой кости. Вы же часто бываете в Москве и в других российских городах. Бываете в странах бывшего СССР, а также за границей. В Москве вы просто свой человек. С чем связана такая феноменальная активность?

Любовь к путешествиям, любопытство, жажда нового пространства (ею страдал, например, Хлебников).  Я легка на подъём.  Иногда такой зуд накатывает, а денег на путешествие нет, и я просто на  незнакомые железнодорожные станции уезжаю и там долго брожу, пока не насытится любопытство моих глаз. А в Питере действительно много людей, у которых мох на заду вырос, или моторчик тормоза на то же место прицепился. Чтобы понять, что происходит с Россией, непременно надо ездить в Москву и другие города. Петербург стоит на краю бывшей империи, и взгляд на события отсюда боковой, мозговой, а из Москвы- сердечный.

 

– Вам важно, будучи поэтом, получить признание среди поэтов?  И соответственно, будучи художником, получить признание среди художников? Не выходит ли на деле так, что поэты считают вас художником, а художники – поэтом?

Так и выходит. С признанием  в среде поэтов у меня не очень получается. Поэты на мои вечера не ходят, кроме Наташи Романовой.  А художники на выставки ходят. Поэты и художники любят скучковываться в группы. Это нормальный процесс. Так уютнее. Я как поэт ни на кого в городе не похожа, да и как художник- то же. Творческое одиночество- это печально. Но тут ничего не поделаешь.

 

– Ирина, положа руку на сердце, вы ощущаете себя ренессансным человеком?

-Ощущаю. Кроме всяких  художественных талантов у меня ещё очень рациональный, склонный к железному порядку ум, я могу перебрать кучи разносортных вещей и выстроить их в логичные структуры. Мне порой кажется, что у меня в голове луч, стоит его направить и сосредоточить на новой теме, и вот уже к вечеру или ещё быстрее созревает осознание  новой темы… Были бы условия, и я бы превратилась в совершенную машину для производства разных видов творчества, в том числе какого-нибудь административного. Но в наши времена востребованы  люди средние, годные для ублажения вкусов масс, или для проталкивания в жизнь спущенной сверху, выгодной неким силам инициативы.

 

– В вашей поэзии много реалий сегодняшнего дня. В то же время можно сказать, что вы не пишите откровенно политических стихов. Вы просто, как говорили раньше, держите руку на пульсе времени. То есть вы практикуете актуальную поэзию? Почему?

-Это само собой выходит. Я живу в гуще событий- культурных, политических, общественных. Выключить ящик, закрыть шторы окон, отключить телефон и блаженно улыбаться своему пролёженному дивану – это скучно, а может и безнравственно.

 

– Можете привести пример актуального (очень современного) стихотворения, но в котором бы не было откровенной политики? То есть такого стихотворения, которое могло быть написано только в наше время…

Может быть выбрать из этих двух?

***

Мы ехали в отсутствие снега-

Попали в отсутствие любви.

Мы ехали в комфорт и негу-

Попали в поломку молитв.

 

Мы мчались от грязного моря-

Попали в грязные моря.

Мы мчались от торжествующего вора-

Попали туда, где всё сплошь из ворья.

 

Мы ехали по разбитой дороге-

Попали туда, где дороги гладки тысячу лет.

Мы уехали оттуда, где кровь застыла в народе.

Приехали туда, где крови в народе уже нет.

***

Сложное всегда ложное.

Сложили что-то из ложек.

И ложе- оно сложное,

Состряпанное из перин и ножек.

 

Простое- оно растущее

Оно способное к росту.

Как брошенное в землю просо,

По весне из земли прётся.

 

Сложное всегда из векторов.

Из плюрализма разрозненных истин.

Простое- всегда веры кров.

Это путь к цели выстланный.

 

Сложное бывает хорошо сложенным.

Так хорошо, что читается просто.

И тогда не видишь сложенное под кожею,

А видишь тело мускулистое, способное к росту.

 

Но бывает простота как короста.

Как кора, как корявость, как мычание монстра.

И тогда хочется нырнуть в ложь сложности.

И приходит вожделенная ума вострость.

 

 

– В чем вообще предназначение поэзии? Можете дать определение?

- отжимать концентрат своего времени

.

– Одна из ваших поэтических книг «Ад и рай» вышла в Австрии на русском и немецких языках. Насколько ваша поэзия понятна австрийцам и вообще немецкоязычным читателям?

Ну, во-первых, мои стихи захотел перевести на немецкий редактор австрийского журнала «Виенцале» Гюнтер Гейгер потому, что он увидел реакцию на мои стихи на Пушкинской -10, когда толпа заулюлюкала, засвистела, затопала, захлопала как на рок-концерте. Ему перевели несколько строк, и он сказал- да, я это издам в Вене. И в Вене, когда мои стихи на немецком читала моя переводчица Элизабет Намдер Пухер, люди начинали вести себя точно также- хлопать, топать, свистеть. В арт-центре «Старая мельница», где передо мной выступал Пригов, мне хлопали после каждого стиха. Редкий случай для современной поэзии. Обычно на выступлениях поэтов все скучно и тяжко дремлют, просыпаясь лишь в самом конце вечера. Наверное, в самих стихах заложено что-то созвучное нашим современникам. А самое приятное было, когда ко мне подходили слушатели в Вене и говорили: «Вы наш национальный австрийский поэт. Мы так же как вы чувствуем этот мир».  Особенно это было приятно услышать из уст барменши в переднике, которая продавала пиво и слушала мои стихи. Также приятно слышать восторги от русских буфетчиц, охранников, пожарников, гардеробщиков, которые нечаянно становятся слушателями моих стихов…  По поводу переведённых на немецкий стихов- мне все советуют передать их «Рамштайну», чтобы они их спели….

 

– Если бы Моцарту попались на глаза ваши стихи, он бы их переложил на музыку?

-Да. У меня есть светлые и гармоничные стихи, от которых веет солнцем. Правда  мешает налёт хулиганства и озорства, но и Моцарт был хулиганом, стоит вспомнить «Волшебную флейту».

 

– Вы дружите и с современными композиторами. Они не собираются перелагать на музыку ваши стихи или вашу прозу?

Нет. Я не нашла пока своего композитора. Происходит отставание, композиторы сегодня слышат стихи, написанные поэтами несколько десятилетий назад. Слово опережает в эстетическом поле развитие  других видов искусств. Как всегда- в начале было слово.

 

– В романе «Пение птиц в положении лежа» вы довольно откровенно пишите и о чисто женских проблемах сегодняшнего времени. Вы считаете, что такая откровенность поможет женщинам (и мужчинам) в решении их проблем?

Не знаю, поможет или нет в решении, но в осознании того, что ты не одинок, что ты не монстр, не придурок, что многие люди проходят через отражённые писателем переживания- это так. И это очень важно. Изменились времена и нравы, психологические типы людей. А лживое и бесталанное искусство рисует не реальность, а свои онанистические мечты о ней, каких-то кукол Барби, каких-то зверских извращенцев или серийных убийц. А нормальный человек- он не так живёт. И пока литература не покажет, как он живёт,  что в душе его творится, люди будут  терять уверенность в себе, будут резко терять свою человеческую природу.

 

– Есть ли отклики на вашу книгу от простых читателей? Похвастайтесь!

-Было очень много. Я отнесла свою книгу своему другу в больницу, и он сказал, что в палате все отложили чтение Марининых и Донцовых, и взахлёб читали мою книгу, которая вовсе не детектив. Мою книгу читает обычно по пять человек- начинает читать вся семья, потом друзья, потом  друзья друзей, часто книгу зачитывают до дыр и не возвращают. Иногда читатели начинают звонить и восклицать: «Что делать? Надо что-то делать с вами, так вашу книгу оставить нельзя!». Если б такие восклицания удалось бы услышать от издателей. Но они упорно издают Марининых-донцовых, или тоскливую чернуху под видом умной литературы. А самое сильное впечатление было, когда ко мне в Москве на поэтическом вечере подошла юная девушка, встала передо мной на колени и сказала, что моя книга спасла её от самоубийства. Она стала её переписывать от руки, как свой дневник, и мрачные мысли покинули её. 

 

– Не могу не затронуть имидж Ирины Дудиной. Вы одеваетесь достаточно ярко. Порою – вызывающе. Для чего? Чтобы вас все видели?

Да просто в Петербурге не хватает солнца, света и цвета. И одеваться в чёрное и серое никак нельзя, это преступление, это значит потакать силам тоски и зла.

 

– А на вернисажах вы преображаетесь просто в клоунессу?  Вам хочется эпатировать публику?

Хочется. Это же вернисаж! Ну что за богема такая, если она одевается как убогие обыватели, дети асфальта! Богема должна быть богемой, безумной, сумасшедшей, яркой, дерзкой, клоунской, запредельной. Я как-то сшила белую меховую шубу и белые меховые трусы художнику Петру Белому, чтобы он в таком виде ходил на выставки и соответствовал своей фамилии.  Он был так красив в моих вещах. Но застеснялся. Эх, Питер- это не Москва…

 

– Ипостась «человек играющий» вам тоже близка?

-Человек должен играть с утра до вечера.  Кто не играет, тот не есть. Скорбеца и мрака и так хватает вокруг, хаос, недотыкомки и серые хляби  и без нас активны и плодовиты. Сделать усилие над собой, заставить себя улыбнуться, пошутить, подыграть или разыграть, принять участие в приключении- это всё солнечные функции, человеческие.

 

– Вам бы хотелось работать клоунессой? Уточню: клоунессой, которая разъезжает по стране с чтением своих стихов?

Ну не клоунессой, а бродячей актрисой со своей бродячей труппой , музыкантами, театриком, лошадкой, телегой. Рэпершей. . Или как Псой-Короленко хотя бы со своей драм-машиной.  А всё же лучше создать революционный агит-театр, делать передвижные выставки своих политических ковриков на улицах городов и сёл, читать стихи в мегафон, или рэповать под барабан или гитару…

 

– Ирина, и все-таки мне кажется, что по жизни вы настоящий борец! Это вызывает уважение у нашего брата, мужчины… И даже ваши художественные коврики – это некое противоборство. С помощью ковриков вы боритесь с засильем гламурного телевидения. Говоря другими словами, ваши коврики – это что-то вроде народного телевидения, если хотите «сарафанного TV». Неплохое название для выставки «Сарафанное ТВ»?

Хорошее. Вот что удивительно- сейчас век Интернета, ТВ, мобильников. Но люди, как и в древние времена, имеют очень смутные и приблизительные знания о жизни друг друга. Потому что новостная жизнь- это не жизнь, это идеология, пропаганда, технологии политических и экономических игр. А знания о человеческой жизни остаются дефицитными и тайными. Но при этом есть такая вещь, как у Пушкина, когда «народ безмолствует», то есть при всей царской лжи сверху народ сердцем всё чует и понимает, и его не проведёшь на мякине. При помощи пиар-технологий можно втюхать народу того или иного правителя, кумира, но рано или поздно народ назовёт короля голым. Я в своих ковриках работаю с этим народным подсознательным, или еще не названным вслух…

 

– Недавно ваши коврики наконец-то пришли в народ. В течение двух месяцев их можно было видеть на выставке… в Андреевском рынке.  Это для вас интересный опыт?

Не очень. Рынок то был открыт народу, а галерея то на нём была всегда закрыта, нужно было нащупать звонок, позвонить, дождаться, когда выйдут оттуда и впустят.. Пока самым народным местом из всех выставочных площадок остаётся Манеж и Выставочный зал Музея городской скульптуры в Лавре. Туда, как встарь, ходят по билетикам простые люди, не тусовщики, а просто любители искусств и выставок. Ещё более натоптаны Русский музей и Эрмитаж. Вот бы туда с ковриками попасть бы… Поближе к народу….

 

– После многочисленных выставок в галереях оказаться на рынке… Каково ?

Эх если бы то был бы арт-рынок! Было бы очень даже хорошо б! А там продают арбузы и капусту…

 

– Кто-нибудь из высоколобых Сократов (Савчук, Секацкий, Иванов, Эпштейн) посетил вашу выставку?

Савчук и Секацкий бывали.

– Как друзья-философы реагируют на ваши коврики?

Секацкого почему то очень поразил коврик «Единоросы отдают деньги на науку», где медведь с кольцами цвета российского флага на шее тянет лапу с 40 миллиардами евро нищему астроному в драных джинсах, гладящему на звёзды в телескоп. Я так и не поняла, что его так поразило в этом коврике. Он долго стоял перед ним молча. «Какой медведь!»,- сказал он загадочно. Так что малословная реакция Секацкого  была для меня намного интересней, чем не сказанные им длинные речи…

 

– В наше время трудно зарабатывать на жизнь творчеством. Но если представить некую идеальную ситуацию, то чем бы вы хотели зарабатывать на жизнь? Стихами, картинами? Журналистскими текстами, фотографиями? Просто пророчествами…

Я хотела бы стать каким-нибудь губернатором и навести порядок в каком-нибудь районе, или области. Наладить строительство мусороперерабатывающих цехов, наладить завоз туда мусора и вывоз оттуда полученных измельчённых смесей, наладить производство  сельхозпродукции  на этой земле, её консервацию и переработку, поставку в магазины. Возродить цеха и пошивочные ателье. Дать льготы отечественному производителю. Перестать драть аренду с нужных народу объектов культуры и спорта. Перестать вырубать старые деревья, насадить кругом густую зелень- в виде кустов и деревьев, а не цветуёчков бессмысленных, выгребающих бабло из бюджета.  Прекратить коррупцию в жкх, следить за достойными зарплатами работников в бюджетных сферах. Знать досконально, на что и как люди в моём районе живут, кто у нас гении, кто злодеи. Стать Семирамидой, покровительницей искусств и талантов. Неужели это не реально? Конечно, приятно зарабатывать продажей своих картин. Но тут много соблазнов- художники, становясь продаваемыми, начинают эксплуатировать найденный приём. Мне кажется что сейчас деньги- это фальшивый купон, и всё, к чему прикасается волшебница денежка, превращается рано или поздно в кучку черепков. 

 

– Если говорить о пророчествах, то каким будет искусство лет через 10-20? Не уйдет ли оно в Интернет?

-Не уйдёт. Всё равно будут нарождаться новые молодые девочки-мальчики, которым нравится руками делать что-то красивое, играть с материалами и смыслами. Может быть через 10 лет вообще окружающая убогость урбанистической среды  с плоскими фоторастяжками всех достанет, и в моду войдут рельефы, орнаменты, скульптура, хранящие тепло человеческих рук. Ведь искусство развивается по спирали. Плоскому,  тиражируемому и монотонному, порождённому жадными коммерческими трансмонополиями, должно прийти на смену индивидуализииованное и рельефное.

 

– Может, весь мир туда провалится?

Что-то провалится и затянется как в тину. А кто-то использует Интернет в мирных целях, для созидания и общения. Это ж только инструмент. Для кого-то болото- это гнездалище комаров и змей, смертельный засос в бездну, а для кого-то – красота Божьего мира, полезные ископаемые, занимательнейший биогеоценоз.

Расспрашивал Михаил Кузьмин