Семён Фурман

Я убью, тебя лодочник….

 

Увидев Семёна Фурмана, я стала вспоминать всё, что о нём знаю. Сыграл лодочника в капюшоне в клипе профессора Лебединского. Лицо у злодея было запоминающееся. И песня хорошая о лодочнике, который нас всех достал. Также Семён Фурман сыграл множество всяких ролей в разных фильмах- от сериалов и приятных массам фильмов типа  «ЧП районного масштаба» до  фильмов эстетически утончённых, элитарных, среди которых «Переход  товарища Чкалова через Северный полюс»   М.Г.Пежемского.  С 1990 года актер играет в Театре драмы и комедии на Литейном (Санкт-Петербург), прославился ролью Гарпагена в пьесе Мольера «Скупой». С тех пор ему постоянно предлагают одну и ту же роль- маленького, лысого, жадного. Но ему хочется чего-то другого. Чего, он прямо не говорит, но иногда намекает.

            Тут пошли углублённые исследования высказываний Семёна Фурмана через Интернет.

            «Зритель должен бросать на сцену как можно больше  тухлых яиц и помидоров. Если он не будет делать этого, у актеров исчезнут критерии для оценки своей работы», - считает Семён Фурман.

            Ещё у Семёна Фурмана, как написано в его «Воспоминаниях»,  был замечательный одноглазый дедушка с рыжими яйцами, до седых он не дожил. Ещё его бабушка была главой в коммунальной квартире, а одна из родственниц тётя Циля пришла в гости к другим родственникам и там-то  её и парализовало. Самого Семёна бабушка зверски закармливала всякой едой, отчего он и стал впоследствии смешным комедийным актёром.

            Ещё Фурман не дал соседу мочи. Читай его «Воспоминания»: « Не так давно, лет двадцать назад, в дверь позвонил сосед по лестничной клетке. Он был с баночкой и попросил у меня немного мочи. Сказал, что у него плохая и за это его могут послать на

пенсию. Я не дал. Сказал, что у самого моча оставляет желать лучшего. Потом я закрыл дверь и посмотрел на него в глазок. Он  стоял на площадке с баночкой в руках несчастный-несчастный. Стал звонить во все двери, но мочи ему никто так и не дал.».

            В-общем, Фурман заодно с народом.

            Согласно Интернету Семён Фурман утверждал также, что уже трижды менял свой пол, что очень любит брать автографы у всяких знаменитых актёров, любит обливать нечаянно кофе или кипятком с соусом всяких режиссёров, чтобы они его заметили и дали роль, и что с альбомчиком, наполненным автографами, он любит  ходить в соседнюю пирожковую и выклянчивать там лишний пирожок.  На Петроградской, где он живёт, реально есть одна замшелая пирожковая.

            Ещё Фурман утверждает: «Я не ищу легких путей в жизни! Литература - это очень легкий путь  зарабатывать деньги: ты вот перышком скрип-скрип, а денежки -  кап-кап, шур-шур, динь-динь!.. А я зарабатываю ПОТОМ С КРОВЬЮ...  лицом хлопочу, спиной очень хорошо работаю... это гораздо труднее -   спиной, но я хочу зарабатывать честно... И еще я работаю одним  выразительным местом! в теплом коридоре... Есть на Ленфильме             такой "теплый коридор", там собирается массовка и люди, которые  много лет снимаются у Алексея Германа.»

            Действительно, правдоподобно, у меня один знакомый в этом тёплом коридоре тоже не один год околачивается. И тоже любит работать спиной, так как лицо у него чересчур выразительное. В-общем, всё правда.

            Ещё Семён Фурман прославился своей маской мизантропа, которую иногда одевает перед журналистами. И тогда он произносит, что: «Жизнь вообще настолько трагична! Лучше вообще не рождаться. Чем дальше живешь, тем больше понимаешь, насколько жизнь  недоделана.»,  «Мое творчество мне напоминает песню Корнелюка «Город, которого нет». Я работаю в театре, которого нет, в  городе, которого нет. Здесь не происходит ничего. Никакой  творческой жизни. Она в Москве, а я здесь. У нас два баяниста и один частушечник-куплетист, выбора большого нет. Такая  деревенька, ну, поселок городского типа»

В целом  Фурман- это солипсист и почти как абсурдист Хармс. Он во всём сомневается, и у него бывают субъективные видения. « Включаешь телевизор: сидят, всерьез с умным  видом обсуждают, чем красить волосы. А у самих давно уже  головы нет».

            Но дома у него, говорят, полный порядок. Он всё сделал своими руками, даже всякие  ящички для пробок или ниток, полки пяти видов для книг по размерам, чтобы пыль не попадала. И над стеллажами у него цитата из Булгакова: "Книги не для того печатаются, чтобы их руками трогать". А в центре комнаты у Фурмана только один предмет - лежанка огромного кота по кличке Наполеон, сделанная Семёном Фурманом.

Но при этом он пытался кастрировать свою одинокую крысу, чтобы она не мучалась от отсутствия полового партнёра. Ещё Фурман хочет поработать девушкой в «Плейбое», так как надо же как-то зарабатывать на хлеб и чипсы. В-общем, Фурман не любит журналистов, которые всё перевирают.

         

На большой вечер в казино «Олимпия» по случаю годовщины театра антрепризы на Коломенской  попасть оказалось не так то просто. С центрального входа меня не пустили, так как я на кой то ляд прихватила с собой  фотоаппарат. Задний ход казино тоже был закрыт. Там уже стояла ещё пара человек, которых должен был осмотреть опытным глазом  волк-секьюрити. Потом я  ужасно заблудилась на задворках «Олимпии». Я уже проникла то ли в какие-то шахты, то ли на чердак в воздуходувное отделение, и уже даже почти выскочила прямо на сцену, где началось  какое-то юбилейное действо. Но девушка Лена из театра Антрепризы меня вовремя спасла при помощи консультаций по мобильнику.

На самом вечере суперстаром номер один выглядел Семён Фурман. Внешность у него была въедающаяся, манеры звёздные, внушительные, мимика разнообразная. К тому же во тьме его постоянно фотографировали со вспышками. Так что его мягкое круглое лицо постоянно вспыхивало сиреневым светом в фуршетной тьме зала, издававшего вкусные звуки вилками и бокалами. То есть он буквально выглядел как светящаяся звезда посреди булькающей и всхрюкивающей подозрительно ночи. «Да-да! Это прекрасная идея! Нужно взять интервью у Фурмана!», - подтвердил блеснувшую в моём мозгу  догадку мой шеф Михаил Болотовский.

«Я убью, тебя лодочник», - вспоминала я клип на песню профессора Лебединского и замечательного Семёна Фурмана в роли этого самого лодочника в капюшоне. «Плыл по реке… с гранатой в рукееее». И т.д.            

-А что это у вас голос такой?, - спросил у меня первым делом по телефону Семён Фурман. Голос был у меня такой, потому что за окном смотрела на меня моложавая берёза. « Уже опять… выпустила…. зелёные листики», - вдруг заметила  я с изумлением и захотела всхлипнуть.

-У меня насморк.

-Вы больны? Чем? У вас простуда? - очень подозрительно  спросил Фурман., так подозрительно, что я очень живо представила себе, как он внимательно вслушивается своими мягкими ушами в мой голос, очевидно, пытаясь представить себе мою внешность. Внешность журналюги, покрытой соплями подозрительного происхождения.

-Нет, нет, что вы. Это аллергия. На берёзу зазеленевшую.

-Вы больны аллергией? И откуда у вас берёза? - очень въедливо продолжал расспросы артист.

-Ну я живу в Дачном, у метро «Проспект Ветеранов». (Боже, как стыдно, наверно, тут жить в глазах  успешного Фурмана! Хотя есть свои преимущества).  Берёза вот листья выпустила. У меня на клей аллергия. Бывает у людей такая реакция, - продолжала я бессовестно зачем то врать.

-Ой, мне кажется, у нас с вами ничего не получится.

-Ну что вы, я приму супрастин. И димедрол, - продолжала я изо всех сил напрягать свои аптечные познания по поводу аллергии, - И ещё, как его, я приму каметон.

-Всё же это не то. Нет, не то. Напрасно всё это. Я по голосу слышу, что у нас ничего не выйдет.

-Честное слово, это быстро пройдёт. Голос у меня резко изменится. А интервью будет издано на бумаге, там вообще тембр голоса не регистрируется.

-Что ж, давайте попробуем. Хотя я сомневаюсь. Не то всё это. Ох, не то. Я очень сомневаюсь…

Его сомнения передались мне как вирус. Когда я шла на встречу к Фурману в театр, меня всю колбасило от сомнений. Я глубоко сомневалась уже во всём-  в том, что я это я, в том что  Фурман- это артист, а не какой-нибудь тайный пиарщик скрытных сил, я сомневалась глубоко и сильно в профессии журналиста, что она есть, сомневалась в своей способности издавать звуки и способности связно произносить слова. Я твердила наизусть вопросы, которые хотела задать Фурману, но чувствовала, что всё забыла, даже как меня зовут.

Фурман меня отвёл в какую-то кладовку, забитую старыми столами и стульями вверх ногами. В этой атмосфере наш замечательный артист, Тартюф и т.п,  выглядел значительно, бледно и сурово. Усталый, сам себя заевший человек.  Многие великие люди любят давать интервью, попивая крепкий кофе и делясь им с интервьюером. Некоторые покуривают и предлагают журналисту тоже покурить. Нюхнуть кокаину. Иногда предлагают выпить чего нибудь крепкого. Иногда вкусно угощают. Всякое бывает. Если человек кофе не пьёт, вообще постится или худеет, то он ничего не  предлагает журналисту и правильно делает. Журналист будет выглядеть стройнее, хотя и мозги у него без допинга будут шевелиться медленнее.

Семён Фурман, понятное дело, кофе среди топорщащихся ногами стульев пить не стал. Он сразу спросил у меня, каковы три стадии ожирения у мужчин? Я дипломатично сказала, что наверно такие же, как у женщин, что это беда, но не такая уж и большая, что чрезмерно худые люди выглядят менее аппетитно и внушают больше печали.

-Нет, нет. У мужчин есть чёткие три стадии. Первая- когда не видишь носков ботинок в положении стоя из-за живота. Вторая- когда не можешь шнурки на этих ботинках  завязать. Третья – когда не видишь, кто доводит тебя до оргазма путём орального секса..

Семён Фурман вдумчиво заглянул мне в глаза. В его глазах был экзистенциальный ужас. И чуть-чуть сомнительного любопытства.

-Третья стадия действительно ужасна,- согласилась я робко, но честно, тихим, но твёрдым голосом голосом.

«Ну и что. Подумаешь. Когда я брала интервью у Шнура, он постоянно говорил слова «блядь» и «пиздец», и вообще сказал, что женщины не должны быть журналистами и умными. «Что там с них взять. Их трахать нужно». Милый Шнур! Настоящий мужик! Как он правильно к женщинам относится. Ох, если бы мои мысли услышала бы Беломлинская! Она бы взвилась бы выше солнца как Орлёнок и гранатой бы всех уложила бы. У неё колоссальная школа феминизма, битья по рукам гадких похотных мужиков, превращающих женщин в сексуальный объект. Но не быть сексуальным объектом или субъектом- это так скучно. Гендер он, человек, гендером и останется…».

-Нет, нет! У нас с вами ничего не получится. Зря я согласился.

-У вас наверно был негативный опыт общения с журналистами? Да?

Семён Фурман закатил глаза, как бы всё пытаясь припомнить.

-Наверное, они написали не так, как вы сказали? Они вас не поняли и извратили? Выставили примитивнее и глупее, по своему образу и подобию? Но можно текст отредактировать. Вас и любят за вашу резкость, правдивость, острые реплики, которые вы высказываете независимо от личности журналиста.

-Да, я не люблю журналистов.

-Я тоже. Я вообще то поэт, который прикидывается журналистом.

Лицо Семёна Фурмана исказила кислейшая гримаса. Такой кислоты я сроду не видывала. Это была не просто кислота, это была какая-то жгучая, разъедающая до основания, муравьиная кислота. От этой кислоты я почувствовала себя не только не человеком, но даже и останками, обкусанными муравьями, я себя не  почувствовала. Сомнение, нездоровое сомнение во всём- в том  человек это звучит гордо, что люби себя гаденького, тогда тебя и беленького полюбят, - и вообще что земля это шар, а не квадрат- от этого сомнения я сомлела и занервничала.

Я дала Семёну Фурману книжку своих стишков о том как «мой тлен любит твой тлен как мои губы» -,сами понимаете какая рифма, а он мне дал газету со своим интервью, которым гордился. Мы обменялись нашими гордостями и попытались заняться чтением. Глупая попытка, когда перед носом сидит живое производящее тексты существо.

-У вас ужасный диктофон к тому же. Фирма Филипс! Какая гадость!,- попытался улизнуть от интервью Семён Фурман.

-Да, гадость неимоверная, но 46 часов записи- это неплохо. -Чтобы подольститься к Фурману, я жёстко и гадливо сжала родную диктофонную палочку и пыталась её пнуть ногой, негодную.

-Ну и о чём же мы будем говорить?

-Конечно о главном! О том, что Семёна  Фурмана волнует сегодня. О чём он думает по ночам и по утрам.

-Об этом писать нельзя.

-Можно и нужно, иначе неинтересно.

- Выключите ваш диктофон. Если я скажу вам, о чём думаю, а вы это опубликуете, то меня за это просто убьют.

-Вряд ли убьют. Сейчас убивают только за деньги. Вы же не будете затрагивать денежные интересы разных лиц. А за всё остальное, за идеологию, за политику- за это меньше убивают. Вроде бы и вовсе в последнее время не убивают. Не интересно это никому.  Но это к тому  же прекрасно!  Быть убитым пулей, а не умереть в постели, как дерьмо.

-Нет, нет! Немедленно отключите диктофон. Вы их не знаете! Они будут возмущены!

«Это маньякушка. Мания преследования. Да он наверно меня просто дурит. Ох уж эти актёры!». Я послушно отключила диктофон.

Семён Фурман протянул мне листовку, которую только что сорвал со стены своего дома. Она повествовала об усилении гнёта ЖКХ, рассказывала о том, что все мы в плену у коммунальщиков- монополистов, о том, что в любой момент могут так поднять цены на жильё, газ, свет, что все мы по миру пойдём и станем бомжами. Что это всё так специально делается, и т.д., подписанное коммунистами. Очень знакомая фобия. Кто этого не боится, пусть поднимет руку. Капитализмус, господа, никаких гарантий, социальной защищённости и прав, одна жестокая борьба за выживание, человек- человеку зубами щёлк. Далее Семён Фурман произнёс великолепный блестящий монолог- о том, что его тревожит, о чём он думает. Я удовлетворённо поддакивала. Текста могло бы хватить на два интервью.  При этом Семён Фурман не забывал  периодически прикрикивать на меня, чтобы я отключила диктофон. Я делала, что он просил. А может, не делала. Но, раз просил- интервью никто никогда не увидит в печатном виде. А может увидит.

Семёну Фурману пора было идти на спектакль. Я, изумлённая от абсурдного происшедшего, вышла на улицу.

-Ну что, обиделась, да?,- вдруг услышала я голос Фурмана. Он выскочил на улицу следом за мной и заглядывал мне в глаза  с лёгким сомнительным любопытством, прикрывавшим едкую муравьиную кислоту внутреннего состояния.

-Нет. Ни фига не обиделась.

-Честно?

-А чего обижаться. Работа у нас  такая. Прислуживать вам в ваших же интересах.

-Ну извини, ладно?

-Да не стоит извинений!

Через полгода я шла по Петроградской. Когда я проходила мимо арки жилого дома, в неё на хорошей скорости пыталась въехать прыткая наглая лоснящаяся иномарка. Пришлось прытко отпрыгнуть, матерясь  в глубине души, а может и снаружи. Из машины неожиданно выскочил Семён Фурман.

-О, журналистка, привет! Ты тогда на меня не обиделась? Честное слово?

-Да больше мне делать нечего! Честное слово.

Я вспомнила, как от Фурмана исходило физическое ощущение опрыскивания язвительным муравьиным ядом неверия и сомнения, как  его кислота прожгла все оболочки уверенности во всём. Надо бы Семёну Фурману сыграть абсурдного Гамлета, переработанного в хармсианском стиле. «Быть мне или не быть», «есть ли я , или меня нет», «есть ли ты, или тебя нет», «а зачем это делать, если можно не делать, но если хочется, то всё же не обязательно»…