Гоосс

Прочитав текст Наля Подольского о художнике Владимире Гооссе, мне очень сильно захотелось добавить пару штрихов к его портрету. Мне показалось что без этих штрихов- это не тот Гоосс, который такое сильное впечатление производил на многих, очень многих людей.

Как-то я  сказала Гооссу, что не люблю людей. Мне было тогда 25 лет, я была абсолютно одинокой девушкой, обожженной ледяной пустыней взрослой жизни, в которую вошла лучезарной мечтательницей, и нарвалась, не то чтобы на каких-то злодеев, но на людей, которые были никакими, которые были до одури серы, скучны, мертвы. Мне непонятно было, за что мне всё это- все эти скользкие мужские рыбы, трупарские вялые девушки, совсем мертвенные и окостеневшие особи 30 лет и старше, которые попадались мне на жизненном, то бишь безжизненном пути. И тогда Володя воскликнул: «Ты что, цветочек! Что ты такое странное говоришь! А я вот люблю людей. Я не понимаю тебя. Мне  все люди интересны.» «Все-все?», - изумилась я. «Все-все!». 

Гоосс постоянно демонстрировал эту свою любовь и интерес ко «всем-всем» людям без исключения. Это стало для меня первым и самым важным уроком жизни, перевернувшим всё моё мировоззрение. По сути, это был один из главных уроков христианства  для меня, некрещеной тогда,  от тогда некрещеного Гоосса.  Володю постоянно переполняла повышенная живость. Узнав что-то новое, Володя просто изнывал от желания поделиться этим с окружающими людьми, причём ему не важно было, что это за люди. Я помню, как он пошёл к ларьку с пивом, и вернулся в свою кочегарку с целой толпой очень странных людей, которым он что-то живо растолковывал. Гооссу кто-то, очевидно, писатель Андрей Битов, дал великую ценность на несколько дней- книжку  изданного в Париже Набокова, о котором в то время мало кто в  России знал. И Гоосс собрал себе слушателей- каких-то чудовищных угрюмых, или наоборот, непристойно суетливых алкашей. Это были спившиеся рабочие и деградировавшие интеллигенты, среди них была даже одна женщина- беззубая алкоголичка-синяк. Гоосс собрал  вокруг себя всех без разбора- близлежащих алкашей, зашедшего к нему пообщаться местного писателя, приехавшего из Питера к нему художника, и стал читать им вслух «Весну в Фиальте», подчёркивая каждое сочное слово и каждый яркий образ. Беззубая падшая дама всхлипывала. Гоосс обнимал её и говорил ей: «Ну что-ты! Мы ж с тобой ровесницы. Чего ж ты без зубов ходишь! Ты ж мне как сестра! Ты ж красивая баба!». Быть может, Гоосс был первым человеком в её жизни, который обращался с ней по-человечески и бескорыстно. Синяки, пришедшие в тёплое место выпить, слушали Гоосса, раззявив рты. И их реакция на высокую литературу была совсем такая же, как и у интеллектуалов. Тогда я поняла ещё одну вещь- что все люди равны, что нет людей тупых или умных, образованных или серых, скучных или интересных. Всё зависит от тебя, с каким сердцем ты к ним обращаешься. Как ни странно, в СССР царило потрясающее чванство между людьми, такого, наверно, не было ни в одной стране. Люди пытались что-то из себя изображать, делились на множество страт, одна выше другой. Все казались доказать более низшим  по какому-то диковинному бытовому ранжиру, что они не «твари дрожащие», а «право имеющие». Многие, особенно простые работяги,  как-то слишком легко давали относить  себя к мусору.  Я знаю, что многие из алкашей, которых Гоосс подбирал себе в качестве слушателей, бросали пить, начинали рисовать, играть на музыкальных инструментах, становились художниками, музыкантами, начинали сочинять стихи. В любом случае, встреча с Гооссом поражала их воображение, для многих это была самая яркая страница в их биографии.

Ещё Володя Гоосс придумал Кин-дза-дзу. Во время одного из своих упоительных общений с Резо Габриадзе он фонтанировал киноидеями о планете, где всё есть, кроме спичек, о том, как в нос инопланетяне вставляют  кацап при встрече с властями и т.д. Сам Гоосс писал с ошибками, чего стеснялся, и так и не удосужился научиться записывать свои мысли в блокнот. Он этому научил меня, я ему страшно благодарна за это, и теперь этому я учу всех своих знакомых, которые любят фонтанировать блеском слов в пустое всепожирающее пространство.

Смерть Гоосса была мистической и метафорической. Маньяк под кодовой кличкой «провинциальный поэт» не просто нанёс ему 28 ножевых ранений, он ещё отрезал ему ухо и унёс его собой, на память очевидно о встрече с человеком, для которого все были равны и интересны.