АЛЕКСЕЙ ГРЯКАЛОВ

 

 

РОДИТЬ ИЗ ХАОСА ТАНЦУЮЩУЮ ЗВЕЗДУ

Алексей Алексеевич Грякалов- доктор философии, заведующий кафедры философии Педагогического Университета. Писатель. Автор передачи на радио России «Литературная клиника».

 

- Не кажется ли вам, что в последнее время Ницше становится одним из самых популярных философов в русской среде? Повсюду кто-то что-то пишет о Ницше. Диссертации, статьи, конференции. Газета «Лимонка» с Лимоновым во главе. Образы Ницше витают в воздухе- «подвиги» террористов и шахидок навевают мысли о Сверхчеловеке. Взрываясь, они, пожалуй, мыслят себя оказавшимися по ту сторону добра и зла. Тер-Оганян, разрубая иконки, как бы воплощает идею о том, что Бог умер… Молодёжь рвётся пройти по канату от обезьяны к сверхчеловеку, отрицая проложенные пути к успешности. Быть обезьяной становится непопулярным в новокапиталистической русской среде.

-Да, конечно, Ницше  растаскан по полям интерпретаций. Но особенность великих идей и образов в том, что они проходят через множество интерпретаций, оставаясь самодостаточными.  Ницше, чьи высказывания и образы вошли даже в простую речь- мы часто говорим «последний человек, «сверхчеловек», «антихристианин»- очень актуален для современности. Да, можно сказать, что он переживает второе, даже третье рождение.

-Вторым был фашизм?

-По поводу фашизма всё очень сложно. У Томаса Манна есть работа «Философия Ницше в свете нашего опыта». Это опыт послевоенный, и как раз Томас Манн показывает, что опыт войны и послевоенного времени очень сильно изменил отношение западных интеллектуалов и художников к опыту  Ницше. Они поняли, что его идеи, будучи спроецированными на социальную реальность, способны привести к непредсказуемым, очень трагическим результатам. Одна из работ Томаса Манна, кстати, называется «Достоевский, но в меру». Конечно это хорошо, но для русского сознания это непривычно- Достоевский и мера – вещи несоизмеримые. Достоевский, как раз -это ситуация аффекта, когда некое переживании настолько захватывает субъекта, что всё становится другим. Как раз этого Томас Манн не мог понять.

-Русские намного лучше понимали Ницше…

-Что касается Ницше, то он был чрезвычайно популярен в России. Ницше читали совершенно разные люди- и Троцкий, и Горький, и русские символисты, и Блок, и Вячеслав Иванов. Рассказ Леонида Андреева, который называется «Рассказ о Сергее Петровиче»- об этаком неудачнике, о  русском изводе ницшеанца, он навеян непосредственно чтением Ницше. У Сигизмунда Кржижановского, совершенно гениального русского писателя, есть рассказ, посвящённый философии Ницше. Он так и называется «Бог мёртв». Поэтому Ницше возвращается. Ницше был актуален,  с ним считались. Но с ним постоянно спорили. Особенно Ницшевский имморализм- он никогда не был воспринят в российском контексте. Для Блока, например, чрезвычайно значима была тема человека- артиста, творческой личности. Помните, у Ницше- превращение души в верблюда, потом во льва, потом в ребёнка, в самокатящееся колесо.

-Дух спросил «Что есть самое трудное?»- и навьючил на себя неподъёмную ношу, как верблюд. Потом дух захотел стать хозяином в своей пустыне, перейти от «ты должен»- к «я- хочу». А потом понадобились невинность и забвение. Это прямо как переход от беспредельного волюнтаризма постмодернистов к «новой искренности»…

-Для России была всегда чрезвычайно важна эта тема превращения, непрерывного усилия, восхождения. Мне кажется,  почему такой интерес у нас теперь к Ницше в России –потому что мы находимся в  непрерывной динамике, в динамисе, стремительном пробрасывании. Это связано с темой самоопределения России. Потому что до сих пор о России говорят как о стране, которая никак не займёт своё место, никак не может попасть в своё собственное время. Поэтому тема внимания к Ницше – а мы всегда в конечном счёте говорим только о самих себе- связана с самоопределением нашего существования.

-По поводу : «Достоевский, но в меру». Не кажется ли вам, что Достоевский – это как раз для русских некая мера, эталон, соизмерение с верой и Богом. А Ницше- напротив- сплошное выпадение за рамки, может, самый грандиозный выплеск за последнее столетие? И надо говорить о Ницше, но в меру?

-Интересно отметить, что очень часто образы великих мыслителей определяют через некоторый западный эталон. Розанов- русский Фрейд, Достоевский- русский Ницше. Но это совсем не так.  Потому  что Достоевский Ницше не читал. А Ницше Достоевского, как раз, читал. Нужно исходить  из того, что одинаковые образы возникают в одно время в одном месте, и не важно, чем они спровоцированы. Важнее то, что с ними происходит в дальнейшем. Я однажды, например, видел весёлую компанию, которая шла по набережной канала Грибоедова и  распевала хором детскую песенку «Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолёте». Компания, судя по всему, была из Твери, или  Нижнего Новгорода. Они эту песню исполняли совершенно по- другому- с песенным раскатом, Волга чувствовалась, голубой вертолёт был похож на тройку удалую, которая  мчится куда-то над бескрайними просторами… Я хочу сказать, что идея, будучи пересаженной на другую почву, испытывает сопротивление места. Потому что гений- это всегда хранитель собственного места. Тот, кто собственное место хорошо хранит, оказывается интересен всему остальному. А если говорить о всеобщем- то он никому не нужен там, потому что никому не нужен здесь.

-Вообще между Ницше и Достоевским нет ничего общего.

-Ницше исходит из смерти Бога.  Выдёргивается основная скрижаль, основной столп- и всё становится другим. У Владимира Соловьёва есть работа «Образ Христа как проверка совести». Абсолютно устойчивое начало. Как только столп выдёргивается, всё начинает рассеиваться. А для Достоевского этот столп присутствует.  Бахтин, говоря о Достоевском,  о полифоническом  романе утверждает:  точка зрения, истина- она  не внутри нас, но  и не вне, она между нами. Истина возникает внутри, но она не совпадает с тем, к чему стремятся. Существует абсолютная трансцеденция Бога. Они все присутствуют в этой тени. Как впоследствии скажет Розанов: «С людьми бывает  и хорошо, и плохо, но с Богом то мне всегда тепло». Поэтому здесь существует глубинное различие, глубинное различное переживание  одной и той же ситуации. Ситуация повторяется. Достоевский во многом актуализировал то, что происходит, то, что стало происходить на Западе- я имею в виду тему безмерности, порыва. Другое дело, что порыв этот у Достоевского находится  в некотором трансцедентном пространстве, в пространстве, обозреваемом Богом. А для Ницше  человек становился совершенно одиноким, и он двигался ради самого движения.

-Ницшеанское «самокатящееся колесо»? А русские на это колесо смотрят и рассуждают, докатится ли - в «Мёртвых душах».

-Набоков кстати, разбирая Гоголя, обращает внимание на этот очень интересный сюжет- момент, когда Чичиков встречает мужиков у въезда в город N. Этот сюжет потом совершенно нигде не будет повторён в пространстве романа, более того, эти персонажи, эти мужики никогда в романе больше не появятся. Чрезвычайно интересная тема второстепенных персонажей, они определяют то, по отношению к чему выстраивается действие основных персонажей. «А доедет ли эта коляска до Москвы?»- «Нет, не доедет!». «А до Казани?»- и т.д. Странная способность русских  говорить о вещах, которые никого не волнуют, но придавать им чрезвычайно серьёзный, возвышенный смысл. Кант говорит, что возвышенным является то, по сравнению с чем всё остальное является незначительным. Только бесцельность разговора делает    бесценным сам  смысл. Эти персонажи больше нигде не появятся, но сам факт их присутствия отбрасывает повествование к совершенно иным горизонтам. Бесцельность создаёт бесценность, именно там рождается философия и поэзия, говорит Набоков.

-У Ницше с целеполаганием всё замечательно. Путь в сторону сверхчеловека указан. «Оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит о надземных надеждах». Очень что-то современное для россиян, которые привыкли уповать на «надземное», на то, на что повлиять невозможно или очень трудно- на социальные гарантии, государство, школу, родителей и т.д. Полагаться только на себя, отбросив иллюзии – залог успеха многих, чего-то добившихся в жизни.

- Ницше значим для России- этой динамикой, продвижением. Ведь можно сказать, если наш разговор перебросить в современное пространство, что многие наши  люди не чувствуют под собой устойчивости. Очень популярным стал у нас роман Милоша Кундеры «Невыносимая лёгкость бытия». Казалось бы должна быть популярна тема тяжести- тяжесть на душе…

-Тяжёлые деньги- тогда, помните, мы считали деньги тоннами- денежной единицей стала тысяча рублей…

- Но невыносима и лёгкость- эта неуместность, нигде не дома. Для русских Ницше ещё может быть понят по другому- как окорачивание динамики, как обретение места. Как я считаю- первая половина 20 века ориентирована на проблематику времени, ей присуще темпоральное сознание, «Бытиё и время» у  Хайдеггера, вторая половина- на проблему места, топоса. Отсюда интерес к ландшафту, телу, жесту.

-«Некогда смотрела душа на тело с презрением, и тогда ничего не было выше , чем это презрение, она хотела видеть тело тощим, отвратительным и голодным». Ницше одним из первых обратил благосклонный реабилитирующий взор в сторону тела.

- Прерывать время, привязывать его к месту, к телу.  Говоря о постмодерне, о постистории, обратим внимание, что ситуация говорения о времени после времени- она заканчивается. Произведение в 20 веке- это особого рода произведение. Мы переходим к другому пониманию социальной жизни, культуры. Это некое  произведение. Социальная реальность, социализм- построены по аналогии с авангардным произведением искусства. Они предстают как  совокупное произведение, которое является моделью для построения  социальной реальности. Сегодня мы находимся в другом времени. Отсюда интерес не к завершённости, не к современности как некоей завершённости. Отсюда сегодня интерес  к отдельным сообществам, к топосу, к телу, ландшафту. Надо сказать, что и здесь у  России есть свои интуиции. Меня поразила работа Фёдора Августовича Степуна «Феноменология ландшафта», написанная 100 лет назад. Он показывал глубинное соотнесение мысли и ландшафта- нельзя мыслить в Италии, как в России. Сам ландшафт другой- в одном случае это последовательное раскрывание горизонтов, в другом- абсолютная плоскость, бездонность.

-Вернёмся к телу.

-У Мандельштама: «Дано мне тело. Что мне делать с ним,  Таким единым и таким моим». Здесь великолепно сформулирована вся проблематика 20 столетия. Это тело моё- но оно мне не принадлежит, также как и Земля. У Мандельштама– я должен жить с телом , но оно мне не подчиняется. Вот весна сейчас.  Наше тело – мы получили его в дар.

- Об умении дарить очень хорошо у Ницше написано. «Я люблю того, чья душа расточается, кто не хочет благодарности и не воздаёт её, ибо он постоянно дарит и не хочет беречь себя». Заповедь сверхчеловека. Или просто человека, которому не хочется быть «последним». Наверное, с таким человеком приятно иметь дело.

-Деррида  в последнее время занимается темами дара, жертвы. Что такое дар? Жертва? Это то, что ни на что не обменивается. Мы начинаем восходить туда, к символическому существованию, к тому, относительно чего слова только-только начинают появляться. Вот как Маркес писал в «100 лет одиночества»- мир был таким молодым, что многие вещи ещё не имели названия, и на них приходилось указывать. В 20 веке произошёл подрыв оснований- отсюда такой интерес к симулякрам, симуляции. Мы поэтому сегодня начинаем прорабатывать  то, что находится за пределами континуального развития, изучаем то, что разрывает континуальность, обращает внимание  к телу, к месту, топосу.. Но Мандельштам пишет дальше «За радость тихую дышать  и жить кого, скажите мне благодарить?». Кого? То есть он поднимает тему обращённости к трансцеденции, к абсолюту. «Я и садовник. Я же и цветок. В темнице мира я не одинок». Это тема, которая в теории связана с постструктурализмом, она не является принципиально новой для российского сознания. Более того, она именно свойственна русскому сознанию- эта проблематика места, в котором мы не умеем перемещаться, в котором мы так стремительно смещаемся, что нас куда то постоянно уносит, мы постоянно не попадаем в своё место. Значима именно не  проблематика времени, которое мы не можем обрести, а проблематика места. И в этом смысле Ницше очень значим как человек, чья мысль была глубинно  связана с проживанием, с телом, болезнью, с ландшафтом. Работы философа В.Подороги примерно об этом. Ницше писал, что не только рука, но и нога пишет. В стремительном перемещении рука идёт за ногой.

- Но вот «бог умер»! Прошло 100 лет, Россия пережила государственный атеизм, теперь вступила в эпоху показушного православия. В последнее время тема религии заостряется. Быть атеистом неинтересно. Но  пребывать в смиренной надземной надежде и бездействии…  Когда Бог умер для масс, и вместо Бога массы избрали себе тиранов-  это было ужасным. Когда Бог  умирает для конкретной личности, взваливая на него груз ответственности и вины, оставляя его покинутым- это тоже печально. В вызове Богу современных акционистов есть что-то вопрошающее, глубоко религиозное, болезненное, как призыв ребёнка к матери, не обращающей на него внимания…

-Мне нравится анекдот об одном московском философе, который воскликнул как-то в ответ на утверждение «Бог умер!»- «Ну, знаете, доучились!». Хайдеггер в работе «Слова Ницше «Бог умер»» говорит,  что Ницше – это диагност, он ставит диагноз серьёзнейшей болезни- в европейской философии   это  тема неверия- чем он возвращает мысль к некоей предметности. А именно, что мысль живёт некоторым обманом, сохранением некоторых оснований, которых уже нет, не обращая внимание на отсутствие ориентиров .  Ницшеанская тема смерти Бога была воспринята  в России по- особому. Н.Фёдоров, образованный человек, основатель русского космизма, поднимает совершенно абсурдную и нелепую на первый взгляд   тему воскрешения мёртвых.  Физическое воскрешение – это тема чистого усилия мысли. Работа с тем, что совершенно невозможно. Разговором об этом он выносит мысль совершенно в иное пространство.

-В область возвышенного, надо полагать.

-Когда Ницше заболел, Фёдоров написал: вот, говорил Ницше об Антихристе, сам как бы был отчасти этим самым, вот его кара такая и постигла. В  России поднятая тема никогда не воспринималась как данность, которая нуждается в обосновании. Слова о смерти Бога это и для Ницше -проблематизация другой жизни. Говоря о сверхчеловеке, он говорит, что и сам не знает, кто это такой.  Я знаю, что человек в том изводе, в котором существует, не может сам себя обеспечивать, он радикально необеспечен. Тема динамики переходит к теме интенсивности существования.

-Ницше очень симпатичен своими призывами к предельной интенсификации именно своей, земной жизни. Никому не отдавать свою земную жизнь. Выйти из виртуала. «У них своё удовольствие- для дня и для ночи. Но здоровье выше всего»,- примерно так Ницше издевается над «последним человеком». Действительно- одни сейчас стараются жить предельно интенсивно, другие угасают в креслах у телевизоров и  мечтают о здоровье, которое им рекламирует экран. Кстати, террорист-смертник- есть ли что-нибудь более интенсивное?

- Современный мир предельно интенсивен. В ситуации фрагментарной локализованной данности себя можно манифестировать за счёт мощного самопредставления. Предельно себя представить. Категория возвышенного здесь становится самой главной.  Наступает ситуация отрезвления. Бодрияр говорит- почему после европейской оргии голова должна болеть у всего мира? Именно тело, ландшафт окорачивают интенсивность. Тело начинает в какой-то мере разлетаться вдребезги. Здесь русское прочтение Ницше способствует тому, что Ницше становится более земным философом, чем он может показаться. 

-Конечно, отказавшись от потусторонней помощи, нужно иметь новую этику и новые методики  для интенсификации земной жизни. А что вы скажете о «хаосе, который нужно носить в себе, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду»? Не идёт ли речь о наркотиках, об изменённом сознании?

-Ницше -выученик немецкой философской школы. Это только кажется, что Ницше радикально разрывает с немецкой традицией. Он филолог. Первая его работа посвящена анализу классической стратегии. Путь к сверхчеловеку у Ницше предполагал жёсткий рациональный контроль. Это не грибы, не наркотики. Путь Ницше – это полное ясное осознание. Нужно говорить о метафизической картине болезни Ницше, а не о медицинской. Болезнь вводила его в другое измерение, когда воля пасует перед телом. Изменённое сознание ничего особенного не даёт, оно даёт, главным образом, изменение оптики. В русском формализме начала 20 века тема видения становилась главной, возможно не без влияния Ницше.. Главное- не показание, не узнавание вещей, не автоматизм, а видение. Ницше актуализировал эту тему. Ницше удерживает сознание в сознательной трезвости. «Я признаю только  то, что написано собственной кровью»,- писал Ницше. Тут фигура философа радикально изменяется. Тему изменённого сознания можно найти у Ницше в том, что он соотнёс отвлечённые метафизические понятия с собственной трагедией. Он глубинно растворяется в событии.