Николай Грицюк
Художественный реактор в Новосибирске.
В Новосибирске вышла роскошная книга Замиры Ибрагимовой ««Я пишу настроения». Николай Грицюк и его живопись». Николай Грицюк родился в 1922 году, умер в 1976. Но интерес к его работам не ослабевает. Об этом говорит экспансия его творчества в западном направлении- выставки в Тарту, Таллинне, Киеве, Франкфкрте, Берлине, Вене, Москве... Количество этих выставок за последние 30 лет больше, чем при жизни автора.
Николай Грицюк начинал свой творческий путь как художник-реалист, с нежных акварелей, изображающих родную природу и городские пейзажи в зимней дымке. Придя с фронта кадровым офицером, он поступает в Московский текстильный институт. После окончания института работает в Ленинградском доме моделей, потом – в Новосибирском.
Но что-то происходит такое, что примерно с 60 года у Грицюка появляются совершенно иные, странные в недрах торжествующего метода соцреализма работы. Сначала появляются всё более обобщённые линии нагромождённых сибирских домишек, потом- чрезмерно насыщенные колоритом живые лица хрущёвских машин. Появляется чувственная энергетическая вязь мазков, следующих за формами реальности. Это уже весело и свежо отдаёт Серебряным веком, Бенуа и Лансере, хотя под кистью художника оживают бедные домики и новостройки панельных домов для пролетариев в морозном обмороке, или крымские кривые улочки советского периода. Потом кисть художника и его глаза становятся абсолютно свободными. Он изображает Москву как коллаж, сотканный из различных фрагментов геометрически обобщённых впечатлений, где растопыривший крылышки светофор соединяется трубкой-кишечником с маленьким входом то ли в купол московского храма, то ли в дырку метро, советские «москвичи» и зилы обтекаемых форм расплющились весёлыми сине-красными лепёшками, а из горожан и разномасштабья московских домов выстраивается узор в стиле Леже. «Садовое кольцо» 69 года превращено в радостный красно-голубой взрыв словно бы визжащих от переполняющих их жизни, мчащихся потоком машин. Переславль Залесский предстаёт сотканым художником из сине-чёрно-голубых полусфер и параллепипедов... Будто художник живёт где-нибудь в Париже, где все пласты авангардной, модернистской и даже потмодернистской культуры ему открыты...
И всё это в Сибири, в 60-е, выглядящие в вбитом нашими художественными школами сознании как апофеоз серо-реалистических полотен с портретами твердолобых рабочих и брутальных колхозниц в резиновых сапогах с маленькими курносыми носами. Пробуждающийся в это время авангард на Неве и лианозовская школа находились в глубоком андеграунде...
Ещё более кисть художника развивается в надувающиеся брежневской пустотой 70-е. Ленинград на рассвете, над которым порхают золотые облака в виде изогнутых наивных клякс, чем-то напоминающих обобщения Миро, Ленинград с твёрдым красным небом, в котором ликуют самолётики, спутники, Пушкины и всякая забравшаяся туда фантазия. Совершенно безумная по красоте серия «Кузбасс», где домны предстают так, будто их писали импрессионисты, Филонов и Сезанн в одном флаконе, то с ребрышками-мазками, ползущими по железным конструкциям, то в виде животрепещущего красно-лазоревого огня, явно зачатого в массовых открытках: «С праздником Великой Октябрьской Социалистической революции!». При этом удивляют в этих почти нефигуративных композициях до боли точные ощущения того времени. Эти сочетания плотного голубого и серого, напоминающие оперение модной тогда птицы- голубя мира, или безрадостная ржавчина с телесно-розовой трубой, в технокпатической серой раме, совершенно не пессимистической раме, потому что в 74 заводы коптели вовсю, не чувствуя своей приближающейся через 20 лет гибели... В последние 2-3 года жизни художник всё больше создаёт работы «Без названия»- абсолютно свободные композиции из фрагментов сознания алых, оранжевых, зелёных тонов, в которых чудятся то сновидческие сплетения Сальвадора Дали, то превратившиеся в весёлые узорчики из пузырьков и гвоздиков- предельно обобщённые людские толпы и сообщества.
Но какие бы ассоциации не вызывали эти композиции- всё это Грицюк, «грицюковина», как смущённо говорил про себя художник. Мощная, русская, национальная. Чего стоит «Чаепитие в Кремле по поводу встречи Никсона с Брежневым», акварель 1974 года- хитросплетение из лимонного стола, мультяшных узоров из людей и центрального надстольного украшения- то ли самовар, то ли кусок космического скафандра с каким то устремлённым ввысь золотым то ли лебедем, то ли одноглавым орлом.
За подобную вольность в это время в Москве и Ленинграде оторвавшихся от реализма художников пытало и терзало всякими штучками пакостное КГБ. Грицюк рисовал всё, что хотел, у себя в маленькой мастерской у гастронома в Новосибирске, в двух шагах от Академгородка. «За стеной больших домов, В темноте прямых углов, Приютился дворик- Непонятный, воровской- Крыши пополам с тоской»,- так написала об этой культовой для Новосибирска по тем временам мастерской Грицюка Галина Шпак. Несмотря на ощущение подпольности и тоски, света и радости от общения с неофициозной, истинной художественной и интеллектуальной элитой того времени, судя по воспоминаниям современников художника, было куда больше. Булат Окуджава и Владимир Высоцкий, академик Роальд Сагдеев, поэт Илья Фоняков, писатель Николай Самохин, просто хорошие друзья- Александр Русов, Эдуард Гороховский, Давид Шимилис, Иен Лисицкий- физики и лирики, художники и научно-технические интеллигенты посещали это островок культуры.
«Очарование атмосферы тех лет- в неутолимой жажде общения с близкими по духу, в кристаллизации небольших сообществ, рассеянных по огромной стране островками неофициальных сокровищ... Нам в Новосибирске дарован был Грицюк»
«Центром маленькой «солнечной системы»» был «Художник в его полутёмной тогда мастерской, куда за светом и теплом шли многие. Работал больше всех. Слушал лучше всех». Следует отметить лёгкий язык, которым написана эта толстая книга о жизни художника. Замире Ибрагимовой удалось не только собрать при помощи вдовы Грицюка – Валентины, и его детей- Тамары и Анатолия- большой подробный биографический материал, включающий даже отзывы посетителей выставок мастера, но и создать интересное свидетельство о жизни отечественной художественной богемы 60-70-х.
«..У мастерской был двор- ящично-бутылочная изнанка гастронома «под часами», со всеми прелестями заприлавочного неугомона», -одно это сочное описание легко переносит сегодняшних читателей в советскую атмосферу 30-летней давности, не говоря уже о крупицах редко произносимых ёмких фраз неразговорчивого, безостановочно работающего на износ художника, любовно собранных автором монографии. «Мне интересно с физиками. Они мыслят самостоятельно и не боятся высказывать вслух то, что думают». Любимая присказка Демьяныча, как звали Грицюка близкие: «Не балуйтесь»- не тратьте сердце на мелкие случайные страсти.
Феномен Новосибирска, в котором небольшая отдушина свободы в годы развитого социализма давала яркие плоды, ещё ждёт своего исследователя. Работы Грицюка спустя десятилетия, становятся всё более интересными. В них совершенно нет тоски и мрака, которыми часто насыщен русский андеграунд 70-80-х. Может быть потому, что маргиналом в социальном смысле Грицюк не был. Мастерскую не отбирали, из Родины не выпирали. Нет и дешёвого близорукого энтузиазма шестидесятников, который выглядит сегодня таким наивным и глуповатым. Зато есть удивительно глубокие и точные осязания времени, в котором он жил, переданные через картины, то ли теряющие фигуративность, то ли стремящиеся к абстракции. «В современных вещах должен присутствовать секс. У тебя, старик, это есть. Жаркие у тебя вещи»,- эта забавная фраза одного из современников Грицюка очень точно передаёт ощущение внутреннего радостного полыхания, которое истекает из полотен скромного с виду художника с простым лицом- «никаким», «без особой привлекательности», как пишет о нём его вдова Валентина Эдуардовна.
« Подарили вы картину
Без числа и без названья.
Что на ней Христос ли, бес ли?
Или мысли из-под спуду...»,- написал Высоцкий Грицюку. Можно только завидовать и радоваться тому, что эти мысли Николая Грицюка, радостно вырвавшиеся «из-под спуду», продолжают вращаться сегодня в разных частях света.