Александр  Ильянен

 

Первая вещь  Александра Ильянена называлась «Абориген и прекрасная туалетчица». В ней было  100 страниц текста, но в журнал «Сумерки» попало  намного меньше.  Дело было в конце эпохи  самиздата, журнал затеял Арсен Мирзаев, который в те времена  был функционером при доме писателей. Журнал просуществовал недолго, но внёс свою лепту в освежение атмосферы литературы той поры.

  Это то ли рассказ, то ли повесть, сам Ильянен назвал вещицу «либретто». Оно уже написано фирменным ильяненским стилем-  из полутонов, из мозаичного соединения несоединимого, из нежных оттенков  и повторов, этакий пуантилизм в литературе, - то, что сам Ильянен называет  пастишем, смесью, взвесью, пробой пера. Эта вещица сразу обозначила все дальнейшие темы писателя, которые потом так или иначе были развиты и затронуты.  

Главная тема  творчества, главный пунктум личности- осознание своего аборигенства в Петербурге- уже попали в название первой ильяненской вещи.

Когда я читала «БутикVanity», написанный почти без глаголов- как бы касанием кончика кисти, разрозненными точками, связанными между собой где-то там, далеко, вдали от бумаги, в голове, скорее во всех органах чувств автора, то не раз ловила себя на том, что Петербург 2000 года, который описывает Ильянен- это не наш Петербург. Это какой-то другой город, город финский, город типа аксёновского «Острова Крым», как если бы Крым не стал красным и советским, а Петербург каким-то чудесным образом в 17 году стал бы столицей Финляндии. Откуда это чувство- совершенно непонятно, но очень сильное ощущение запахов Финляндии, прозрачности, белизны, холода и белой финской воды… Непонятно было, откуда все эти кафе, эти лучезарные улицы из реальной петербургской топонимики, эти странные причудливые зыбкие отношения, это нездешнее старинное пушкинское изящество. Автор то живёт здесь и сейчас, среди злобных машинных тел, душного смога и чада, грязных закопчённых стен, черно-серой усталой толпы работящих горожан. Но он живёт и где-то в другом измерении, в параллельной альтернативной осуществившейся возможности. Питер- финский город, с тихими улочками, сверкающими, робко выдыхающими очищенный газ иномарками, одетыми в радостную жёлто-розовую гамму спокойными горожанами, которые никуда не бегут и нигде не скапливаются…   

И попала в точку. Предки Александра Ильянена попали в  Питер ещё до Питера и до Петра,  в 17 веке, когда невские земли были Ингерманландией, шведской территорией. Эта территория отошла к Швеции по стокгольмского договору, шведское правительство сделало из неё свою шведскую Сибирь. Сюда ссылали преступников- на побережье финского залива, в места, где ныне Новолисино, Гатчина, Ижора, Ладога. Ингерманландские предки Ильянена   были финскими крестьянами,  людьми второго сорта. Финляндия была частью шведского королевства. Шведы  в свою «Сибирь» ссылали финских крестьян сажать картошку и  осваивать бессмысленные болота. Была и  задача геополитическая- в 17 веке Россия означала себя как угроза Швеции, и шведы укрепляли свои окраины гастарбайтерским картофелеводством. От предков Ильянен получил фамилию и смутные рассказы о хуторе,  где жили прабабушки и прадедушки. Находился он в Петрославянке, в Купчино, где сейчас пыхтит серая громада теплоцентрали. Русская бабушка вышла замуж за финна, было голодное время, а на купчинском хуторе были молоко, сливки.

Ильянен говорит: «Я люблю корни, традиции». В начале нового тысячелетия военный пенсионер, писатель Александр Ильянен  взял, и резко вернулся к своим корням. Купил хуторок себе, землю, что было своего рода перформансом.  Хуторок в Новолисино. На самом деле – домик в садоводстве.  История, которая отразилась в книге «БутикVanity». История офицера, оказавшегося  без земли и империи. Он вышел на пенсию, империя разрушена,  денег нет,  всё кончено, одни руины. Было трудное время. Герой Ильянена и он сам, его авторское «я»- они оба  продавали драгоценный толковый словарь французского языка, написанный Робэром, типа нашего Даля, только в 20 веке. Редчайшая раритетная вещь в 6 томах, этот словарь и во Франции то редкость, а в России, В Питере- может вообще один. И  никто его не купил в те трудные годы, к счастью. Этот словарь- как для хорошего музыканта драгоценный инструмент.  Швейцарцы  прислали писателю Ильянену денег на поездку в Швейцарию. Но в это же время  приятель отвёз Александра в Новолисино, и он  влюбился в новолисинские закаты, и нашёл кусок земли, и в Швейцарию не поехал, а очень удачно купил прекрасную избу и стал в этой избе выживать в голодные годы. Французы и швейцарцы, поклонники письма Ильянена,  помогли ему тогда выживать. В первый год Александр почувствовал  любовь к земле и вырастил картошку, и ел её до марта, шёл 2000 год. С тех пор картошку он больше не сажает. Но опыт огородничества его вдохновил. Сейчас он выращивает цветы. «Мой сад мне даёт утешение и радость», - говорит Ильянен.

-Александр, а как всё же тебя угораздило попасть в советскую армию?, - спрашиваю я у писателя, похожего на полковдца и тёзку Суворова только ростом и фигурой, но никак не бойцовским характером. И проза вся Ильянена- это сплошной конфликт с наукой убивать- почти без глаголов, без действия, одно созерцание, миги взглядов и созерцаний

-Если честно, то я боялся армии, это была одна из моих фобий детских. Я рос в толстовском ломе. Я был маленьким, изнеженным, я был бабушкиным. Я устриц  боялся и на гвардейцев смотрел исподлобья. С детства я хотел быть священником. В деревне я видел священника, и что-то меня в нём поразило. Потом я хотел быть учителем, врачом. Играл в эти игры. Потом хотел быть актёром, но никогда- офицером. Я собирался поступать в театральный, я играл в ТЮТе при Дворце пионеров, в любительских спектаклях. Соседкой по квартире  была подруга знаменитой Лидочки Ивановой. Балерины, трагическую судьбу которой описал в своём эссе поэт Серебряного века  Кузмин. Её столкнула в Фонтанку соперница, знаменитая балерина. Это была легенда. Соседка  взяла себе псевдоним Лидия Александрова в честь той Лидочки. Она с 5 лет меня готовила в актёры. В школе в выпускном классе я метался между медициной и языками. Учительница французского меня уговаривала. И  поступать я решил в ЛГУ на французское отделение, и двойку получил по сочинению по Блоку. И тогда я поехал в Москву и поступил в военный институт на факультет западных языков. Туда поступить было немыслимо. В Москве тогда академики  преподавали, сохранились тогда ещё монстры и зубры переводческого языка. Нас готовили как устных военных переводчиков. Учились дети генералов, маршалов, министров. И я туда поступил.  

После института Александр Ильянен  провёл в армии 21 год. Если б  кто ему сказал,  что так будет, он бы этому не поверил бы. Ильянен был невыездным до 94 года, за границу в Бельгию он попал в 91 году как военный переводчик. До этого- Одесса, работа в учебных центрах,  в родной корневой Питер ездил в командировки. В грустный момент Ильянен начал  писать. Писательство началось, как у многих, с кружка Виктора  Сосноры. Учительница из дома пионеров, Людмила Борисовна, посоветовала Александру Ильянену пойти к  Сосноре. «Я пребывал в мечтаниях. Сначала писал подражательные стихи, но Виктор Соснора заставлял своих учеников  писать под Пруста, под Хлебникова», - признаётся Ильянен. Кафку, Джойса и Пруста  Ильянен прочитал на французском, во время работы в армии. Эти авторы довели его  до писания…

Во время написания «Аборигена» Ильянен подражал Прусту. Во время написания второй своей книги «Слаще звука военной трубы»- подражал Хлебникову. Потом пришёл к книге  «И финн». Иногда Ильянен писал на французском, потом переводил сам себя на русский. Издательство «Колонна» издало прозу Ильянена. Потом были книга «Дорога в У»  и «БутикVanity». За «Дорогу в У» Ильянена номинировали на премию Белого.

Сейчас Александр Ильянен преподаёт французский в педагогической академии.

Недавно приехала из Москвы девушка и привезла  Ильянену розу. Узнала, что он преподаёт в Герценовском, разыскала его и преподнесла розу в сентябре. Девушка привезла розу Ильянену как Маленькому принцу, она обнаружила начитанность. У Верлена есть такая строка «Когда же расцветут сентябрьские розы».

-Она  мне сказала- вы писатель. А я преподаватель. Писатель –это такая фигура колоссальная, умершая, человек с ореолом. Из-за преподавательства у меня развился дискурс. Если честно – человек никогда не может сказать, что он владеет языком. У Сокурова есть фильм странный – про открытие памятника Достоевскому. Там два раза читают отрывок из Достоевского, из «Дневника писателя».   В этом отрывке Достоевский говорит: «В принципе, я не могу жаловаться. Я все время занимался любимым делом, я писал. Большинство же людей не имеют такой возможности». Это было для меня на грани открытия. По французски  творческий человек - это «артист», музыкант, повар, писатель.  Главное- для себя  понять, чем ты любишь заниматься, чем должен и чем любишь заниматься. Это главный вопрос- чем должен заниматься, а остальное –это история компромиссов.

-Александр, а что дало тебе напечатание твоих книг? Дало ли что-то, или для тебя это не столь важно? 

-Напечатание много дало. Во- первых, это расширение круга общения. В Данию мы ездили в писательскую школу, я там  подружился с датскими литераторами, романистами. Если б советское время продолжалось бы,  мы бы ничего не знали. Достоевский вышел из переводов Бальзака. Никогда не поздно учиться. У меня есть ремесло, это меня спасает. Я не должен писать романы по конвейеру. Я пишу естественные и свободные вещи. Я не литератор. А слово «писатель» пугает меня.  Западная философия вся построена  на вопросе дельфийского оракула- «Кто ты?». Человеческая жизнь -это познание себя. Что изучают в восточной философии- я не знаю. Мы наполовину западные люди.

Сейчас я подошёл к религии, но не как к конфессии, а в смысле этимологическом. Я люблю исходить их этимологии. Религия это связь  с миром. Так и Блок определял-«Чрез край перелилась восторга творческого чаша- и всё уж не моё а наше, и с миром утвердилась связь». Эта связь с миром- это и есть религия. Я чувствую себя, конечно, философом, но не в бытовом понятии, не во французском понятии. Писание для меня это связь.