АЛЕКСАНДР ИВАНОВ

С ДЕРРИДОЙ И ТРЕГУБОВОЙ НА ОБОЧИНЕ

 

 Александр Иванов –издатель, ведущий редактор  одного из самых ярких  отечественных издательств «Ад Маргинем». «Ад Маргинем» переводится как «по краям». 10 лет назад А.Иванов с единомышленниками издавал «Философию по краям»- маркиза де Сада, Жака Деррида, Ролана Барта. В последние годы из «Ада» вышли самые острые книги сегодняшней России - произведения Э. Лимонова, В. Сорокина,  взрывчатый «Гексаген» Проханова, не менее огнеопасный трэш Трегубовой «Байки кремлёвского диггера»…

 

            -Судя по всему, заданный в названии издательства вектор- печатать маргинальную литературу- продолжает действовать. Несмотря на то, что вы перешли от публикации философских текстов к многотысячным тиражам отечественных бестселлеров. Каково сейчас, на ваш взгляд, соотношение краёв и центра? Не поменялись ли они местами?

            А.И.-«Ад Маргинем» остаётся «Ад маргинемом»- то есть зоной креатива, местом стыка неких практик.  Центр –это  не в смысле Кремль. В центре всегда предполагается некая пустота. Посмотрите на любую  структуру жизни-  жизнь стягивается к центру потому что там пустота.

            -Может, потому что наоборот, вес?

            А.И.- Посмотрите, как устроен город, большой город – Москва, Токио, Париж. Там вы видите в центре довольно большую зону пустоты, где никто не живёт. В Москве  на красной помощи  живут покойники. Пустота стягивает всё пространство –это и некая  физическая пустотность, и пустотность смысловая, как  чёрная дыра, которая всё на себя  стягивает. Жизнь, копошение, человеческое роение происходит с краю от центра. В любой зоне деятельности, в литературе мы наблюдаем тоже самое – есть классика, литературные институты, премии, есть литература в законе, а есть та, которая находится с краю, которая находится в формировании собственного образа. По сравнению с узаконенной, канонической литературой- она с краю.

            -А по сравнению с жизнью?

            А.И. -Она находится  на средостении, на краю перехода от жизни к литературе и обратно.

            -От маргинальной жизни к маргинальной литературе?

            А.И.- Речь не идёт о социальных низах. Мы издаём литературу, которая  ещё не сформировала свой образ  как литературный, которая  постоянно находится  во взаимодействии с зонами жизни, во взаимоперетекании…

            -Типа как Золя и Рембо? Заслуженный писатель Франции Золя имел шикарный особняк от своих литературных трудов, а  Рембо нищенствовал, пребывая в плотном взаимодействии с зонами жизни…

            А.И. -В центре может находится писатель, который постоянно пытается  из центра уйти…

            - Как Сорокин?

            А.И.-Я бы так не сказал. Сорокин- это бронзовеющий писатель, который в своей  стилистике достиг определённого канона. Это не значит, что он себя повторяет. Но у каждого  писателя наступает момент, когда так много уже сделано, уже такая твёрдая репутация сформирована, так много прошлого, что с этим прошлым трудно обходится и жить. Самые большие проблемы, какие в нашей жизни есть -от нашего прошлого. Забыть его, освободиться от него, его преодолеть - это большая проблема. Я говорю скорее о неродившейся  литературе. Если она и рождается, то скорее из грязи, из окурков, пыли, пищевых отбросов.

            -И как вы находите эти отбросы, в которых рождается новая литература?

            А.И. - По разному это бывает. Присылают по интернету, по почте, сами приходят, приносят рукописи.

            -То есть вами руководит какой то нюх?

            А.И. -Да, нюх, опыт издательский сформировался. Хотя он вреден. Складывается некая репутация -издательский продукт воспринимается изнутри этой репутации. Вдруг мы приобрели репутацию скандального издательства. Видит Бог, мы специально для этого ничего не предпринимали. Просто современная медиасфера  организована таким образом, что  заметно только скандальное. И скандальное- это не то, что  само по себе скандальное, а то, что может быть скандализовано через современную медиакратию. Поэтому все обвинения, упрёки или комплименты, если хотите,  нужно относить не столько к самому издательству, а к журналистам, прессе. Нам же самим кажется, что мы как раз  движемся в сторону от скандальности. Мы хотим какой-то объективности в текстах, которые мы публикуем, хотим какой-то, я бы сказал, простоты и правды.

            -Наверное, многие издатели ищут простоту и правду, нужную их читателям. Но каждый ищет её в разных местах.

            А.И. -Сейчас мы готовим к публикации новую книжку Лимонова «По тюрьмам». Она написана в довольно неопределённом жанре, свойственном Лимонову- это повествование  от первого лица, но в нём он достигает невероятной, удивительной для него объективности. Всё меньше становится фирменного лимоновского нарциссизма, самолюбование почти исчезает. В тюрьме он открывает для себя одновременно и зону абсолютного зла, абсолютного насилия над человеком, полного унижения человека государством,  а с другой стороны он видит, что люди, попавшие в эту ситуацию абсолютного зла, проявляют такие объективные черты личности, характера, которые просто поражают. Он пишет о двух восемнадцатилетних братьях, сидевших с ним  в соседней камере, которые изнасиловали и убили 11-летнюю девочку. И когда Лимонова уводили, они бросили ему в спину: «Удачи тебе, Эдуард!». В ситуации тюрьмы эти слова настолько весомы, что непонятно, как к ним относится. Можно ли относиться к этим словам, произнесённым убийцей, в человеческом измерении? Лимонов пишет –можно. Парадокс тюрьмы в том , что это преступники, но это и люди, со своими этическими нормами, зачастую более честными, чем нормы, которые за пределами тюрьмы.

Тюрьма  всегда была зоной изготовления такого социального русского тела. Туда попадали люди из разных сословий, разного уровня образования и т.д.,  в ней варилось нечто, которое выливалось в формы  «русский  народ», «советский народ»…

            -В наших тюрьмах миллион человек. Иногда кажется, что тюрьма для русских – это необходимое восполнение  воспитательного пробела… Но тюрьма в 70-е и тюрьма в 90-е- это разные вещи…

            А.И.- В тюрьмы в 90-е годы попадали те, кто не вписывался в новые условия общества.  Закон так организован, что охрана частной собственности  столкнулась с внутренней неготовностью людей смириться с тем, что произошло в 90-е  годы, когда вдруг часть общества невиданно разбогатела, а большая часть невиданно обеднела. В 2000 оказалось, что от тюрьмы и от сумы – не зарекайся. Там оказались Ходорковский, Гусинский. Тюрьма как и ГУЛАГ , как и во времена Достоевского выполняет свои функции во всю – является машиной по изготовлению социума, не только в смысле правил и норм общежития, но и языка.

            -«Русский шансон» этому прекрасное подтверждение. А что у Лимонова вас больше всего прельстило-  маргинальный опыт или язык, которым пережитое было описано?  А если бы про тюрьму написал бы не Лимонов, а неизвестный зэк, вы бы издали  бы его?

            А.И. -У Лимонова  это блестяще написано, блестящий язык, отличная крепкая и очень качественная литература, простое, но изысканное дыхание. Мне кажется это очень значительное произведение, которое надо обязательно всем прочитать. Мне кажется, что эта книга многих примирит, она такая не злая. У Лимонова есть гениальная идея, которую он высказал недавно на дне своего рождения – так же, как часть населения празднует день ВДВ- праздновать день заключённого, чтобы бывшие уголовники, казнокрады, просто случайно попавшие , чтобы все они имели возможность увидеть друг друга. И когда этот день будет официально установлен, то простые люди, горожане, прогуливающиеся семьями, увидели бы, какое море людей прошло через тюрьму…

            -С человеческой точки зрения идея замечательная, но с точки зрения властей…Легко представить, как тихие слёзы могут быстро смениться политическими лозунгами. Кстати, как насчёт этого в книге «По тюрьмам»?

            А.И. -В книге много критики власти, режима, но книга скорее добрая. Тюрьма- одно из свидетельств чудовищного конфликта в обществе , его разорванности.  Но нужны книги, которые говорят, что даже в тюрьме, даже при жёстких противоречиях внутри общества, люди не разучились простые этические поступки совершать. Вот наши власти, например, они просто не знают, как себя вести в простых человеческих ситуациях- что нужно говорить народу, когда гибнут люди. Они готовы вызвать похоронную команду, но что надо как-то по-особому себя вести – они этого не понимают.

            -Проблема соблюдения ритуалов? Наша потеря связи с мудрым Востоком, который учит не впадать в прострацию там, где разум не способен подсказать социально правильные формы поведения?

            А.И. -Дело даже не в ритуалах. Это какое-то этическое настроение. Вот как это происходит в крестьянской, городской низшей среде? Приходят соседи- создаётся среда, которая помогает пережить горе. Люди сердцем знают, что нужно делать. А Путин вдруг говорит о мировом терроризме, о российской государственности, - а  ей ничего не угрожает!!!  Ей угрожает только одно- полное отсутствие  органа, которое отвечает за элементарное этическое чувство. Если у тебя кто-то погиб, то просто по- человечески им посочувствуй. Отнесись к смерти не как к знаку чего-то другого, не как к тому, что смерть-это значит, что  нам что-то хотят доказать. Да ничего никто не хочет доказать!

            -Я сейчас случайно попала на станцию метро Павелецкая. Там в центре зала множество цветов, букетов в банках. Под ними на тетрадных листках, компьютерных распечатках- стихи простых людей. Такие безыскусные, горькие. Меня удивило, что не так много ненависти к террористам, как могло бы быть. Больше просто недоумения и сочувствия.

            А.И. -Да придуманы эти все террористы, они просто нужны власти и ею придуманы. И в  этом я вижу безысходность для России. Когда я слышу слова президента, я  понимаю, что Россия как государство обречено. Не как люди, которые здесь живут, а как государство. Государство, которое мыслит себя так изолировано от людских судеб, как некое небесное образование- государство для государства, как некая самоценность, я думаю, такое государство обречено.

            -Мне кажется, это основная тема вашего издательства. Проблема обанкротившегося, пустотного, опустошённого центра и живых краёв, где всё основное и имеющее надежду на продолжение возникает. Но, может, наоборот? Маргинальное заняло место общечеловеческой морали, стало  нормой, и в этом причина бесчеловечности центра? Вот вы начинали с того, что издавали «философию по краям», то, что было невостребованным, безумным, бессмысленным для своих современников. Может, лучше было бы всё это не тревожить, не туманить сложностями взгляд простого человека? Вот вы первым издали де Сада…

            А.И. -Я не думаю, что мазохизм и садизм являются маргинальными практиками. Во всех проявлениях человек или стремится к власти, или к тому, чтобы над ним властвовали. Это касается детей в детском садике, отношений между мужем и женой. Это древняя тема, там нет ничего маргинального. Когда мы печатали эти тексты, это была романтическая попытка освоить новые языки, которые были маргинализованы. Они культурной цензурой были маргинализованы, загнаны куда-то под кожу…

            -Может, лучше бы не трогать, не все готовы к появлению всего этого на свет?

            А.И. - Для вашего Питера это особо важная тема- тема подполья, культурного подполья. Питер-город подпольщиков, революционеров, и питерское культурное сообщество- оно построено по принципу ценностных ориентиров, не похожих на московские. В Питере чем меньше круг посвящённых в то или иное  событие, тем более ценным является это событие. Старинная подпольная культура. Чем более оно отпиарено, освящено телевидением, прессой, тем его культурная ценность для петербуржцев ниже, равно нулю. В принципе в 80-90-е годы  питерская логика подполья, питерская логика тайного события стала универсальной. Вся страна жила по этой питерской логике.  90-е всё очень сильно изменили, они резко подчеркнули контраст этих противоположных ценностных ориентиров.

            - И ваше издательство занималось тем, чтобы тайное сделать явным, доступное для элиты- массовым. То есть питерский менталитет поменять на московский… Вы, перебравшись из Минска, писали диссертацию по философии в Петербурге, а потом обосновались в Москве... Какой вам показалась Москва после Питера?

            А.И. -.Московская изначальная открытость ещё больше себя реализовала в 90-е годы. Город стал  таким, каким всегда и был- более продуваемым, открытым, немножко вульгарным в отличии от питерской изысканности, но всё-же, при этом,  оставаясь столичным.  В Питере по большей части всё что ценно, всё маргинально. Закрытый фон культуры( рок, андеграунд, литература) наделяется ценностью. В Москве всё по- другому. Более открытый город- отношение центра и периферии внутри Москвы построено по пирамидальному принципу. В 90-е годы возникает понятие «Республика Садовое Кольцо». Возникает новая социальная  общность. Богатый класс людей- не обязательно бизнесмены, часто- высокооплачиваемые журналисты, художники, писатели, политики- это специфический московский  феномен- эта центровая культура начинает доминировать в 90-е годы. Свои институции, свои премии. Сейчас она переживает глубокий кризис.

            -Всё-таки центр и края меняются местами?

            А.И.- С первого дефолта самодовольные, влившиеся в счастливое человечество люди поняли, что они не гарантированы в своём существовании. Арест Гусинского, наезд на богатую журналистику показал, кто здесь хозяин. Из подобия  суеты вылезает лицо в мундире- или это чиновник, или мент, или фээсбэшник. Всё время чувствуется  стальная поступь госчеловека. Питер к этому давно привык. Как ушёл в 30-е годы в подполье, как Атлантида, так там и находится. А Москва всё время хорохорилась, она всегда отличалась  припонтованными людьми- мажоры, фарца, сынки, валютные проститутки- казалось, что вот он, центр. Сейчас  всё, конечно, меняется. Для нас маргниальность- это зона инноваций, зона роения, где всё ещё не сформировано, где ещё нет чётких значений.

            -И как  эта зона в денежном отношении? Насколько окупается издание маргинальных книг?

            А.И. -Наиболее успешным проектом оказалась Трегубова. Уэльбека издаём третий раз. Неожиданно хорошо разошёлся двухтомник Сорокина.

            - А когда- то вы начинали с фаллологоцентризма...

            А.И. -Это было в конце 80 годов. Не я придумал «Ад Маргинем». Это было сообщество молодых претенциозных интеллектуалов. Валерий Подорога, Михаил Ямпольский, Михаил Рыклин. Надышались воздухом перестройки, начитались  журнала Огонёк, насмотрелись съездов народных депутатов, решили публиковать ту литературу, которую  читали под подушкой.  Когда впервые по-английски я прочёл «Грамматологию» Деррида- как меня пёрло!  Сейчас я Деррида совсем по-другому читаю. Я вижу, что это часть культурной философской традиции, что там есть марксистская, феноменологическая, структуралистская традиции,  есть  аристотелизм. Деррида- мощная фигура. А сейчас для меня – это часть традиции. Тогда я читал его как свежую газету. Что там с логосом и фаллосом произошло? Это будоражило.

            -Вы занимались философией...

            А.И. -А я и сейчас занимаюсь философией.  Это и есть философия. Философия- это не сидеть  на мансарде, кокаин нюхать и писать что-то. Философия не является занятием среди занятий. Если человек говорит, что он профессиональный философ- не верьте ему, он вас обманывает. Профессиональный  философ где- то сейчас идёт  из города Муром в город Кострому или сидит в придорожном пивняке и с мужиками обсуждает жизнь. Философия это стремление к самопониманию. Если у человека доминирует стремление к самопониманию- он философ.

            -А что доминирует в вашем самопонимании?

            А.И. -Я хочу понять, из какого сора мы все выросли.

            -Но он весь разный

            А.И. -Есть сор, который нас покамест объединяет. Пока он существует, есть страна под названием Россия. Когда нас будет объединять типовая  налоговая декларация, то в этом качестве мы существовать не будем.

            -Кроме издательской деятельности в последние годы вам пришлось много заниматься различными судами…

            А.И.- Я защищал и буду защищать Сорокина . В очень вульгарной и примитивной форме «Идущие вместе» и православные активисты поднимают очень важную проблему- проблему моральной ответственности художника. Эта проблема вечная, она существует и обсуждается, и она важна. Вся эта история с уголовным делом вокруг Сорокина – она привела к целому ряду последствий, часть из которых я расцениваю как позитивные, в частности для Сорокина. У Володи был, например, такой  афоризм: «Литература- это буковки на бумаге». Никакого отношения к реальности литература не имеет. Но вот произошла эта акция и другие, последовавшие за нею, и В.Сорокин, очень уважаемый мною писатель,  стал  более объёмно думать о морали, о роли писателя. Я думаю, что он и мы вышли из этой ситуации с честью. Мы не сдались и не проиграли, но и не выиграли. Всё идёт в копилку самоанализа и опыта.

            -А что вы думаете вообще по поводу акционизма, радикального искусства, против которого выступают клерикалы? По поводу икон, которые публично ломал Тер-Оганян?

            А.И. -То,  что произошло с Тер-Оганяном- это сложное событие. Художник, который идёт на такой радикальный жест, он в принципе как бы помещает себя очень в открытую зону. Одно дело писать картину маслом- изображать диких зверей, к примеру. Другое дело- оказаться в клетке с дикими зверями. Или разломать эту клетку, чтобы звери вышли на улицу. Это перформативное высказывание художника, и художник попадает не столько в  зону искусства, сколько в зону политической, человеческой жизни. Авдей рубил иконы- у них нет ценности, они стоят копейки. Но если и есть какое-то последнее православие, если где-то оно живо- оно живо не в зажравшихся патриархах и чинах, не в золочёных соборах, оно живо в нищих квартирах, в провинциальных городах, где дешёвые иконки, наряду с фотографиями родствененников- и живых, и умерших в одной раме- это абсолютно безыскусно простецкое православие. Оно то и есть то религиозное чувство, которое  живёт в этих ничего не стоящих иконках. Когда Тер-Оганян и другие разрушают эти иконки, они должны понимать, что рискуют и этически и морально.  И этот риск связан с большой ответственностью -прежде всего за свой жест. Я не призываю этих людей сажать в тюрьму, их как-то преследовать, но призываю их выйти из этой ситуации с честью и достоинством. А выйти из этого можно, только  проделав какую-то работу с самопониманием. Понять что ты как человек и художник- входя в эту ситуацию был одним, а вышел другим. Как из тюрьмы, как после  драматического опыта.

            -А не кажется ли вам, что акционисты и т.п. отдуваются за других, повышают ценность простых верований. Они провоцируют зажиревшее сознание. Если традиционные ценности не тормошить маргиналам, они совсем потеряются в обыденности.

            А.И.- Если говорить об этом как об искусстве- это плохое искусство. А если как о жесте- это очень  интересный жест, провокативный, обоюдоострый. Но тогда – держи удар! Вот что я могу сказать. Авдей медиализирует свой жест, приглашает камеры. А если ты свой жест медиализируешь, то отвечай, парень, по полной программе. И когда на меня наехали, я сказал: «О-кей, я готов отвечать по полной программе. Я готов спорить,  обсуждать, вас понять!».

            -Может быть это постмодернизм умер, нарождается нечто новое, возникла потребность в восстановлении рассеявшихся ценностей?

            А.И. -Что значит умер? Валерий Савчук сказал- умер а он что- паталогоанатом? Никто не умер, никто не родился. Всегда эти ситуации были, всегда остаются. Они приобретают новый оттенок времени. На них новые исторические параметры утверждаются. Могу согласиться с Валерой- что это умонастроение 90-х, и  оно во многом через 11 сентября встретилось со своей границей. Не сдохло тот час, нет. Его инструментарий, понятийный багаж, через который философы, художники понимали себя и свой мир- он недостаточен. Возникла потребность в новом языке самопонимания. Религия, искусство, мораль это не только предметы, которые занимают место в пространстве- это ещё и типы состояний, переживаний, принципов . Выставка «Осторожно религия» и акция Авдея- это жесты антифилософские. Мог бы сказать, что глупые- но нет. Если вы живёте по предметной логике, то эта предметная логика распространяется и на вас. Найдётся всегда человек, который начнёт вести себя с вами как с предметом. Он будет вас оценивать по предметной логике. С чем и столкнулись эти ребята. Они воспринимали религию как некий предмет а религия ответила им тем же самым и стала  их воспринимать как предмет. Из этого надо вырываться. Выиграет тот, кто первый скажет: «Мы понимаем, что религия- это не икона, крест, а состояние души». Некая вера. А если вера- то неважно, чем она себя выражает, даже через бросовое и ничтожное. Тогда эти люди смогут из ситуации выйти победителями, признать  в другом не предмет, говорящее тело, а духовное, всечеловеческое  начало.

            -А что вы думаете о Гарри Потере?          

            А.И.- В 90-е годы мог появляется  такой феномен, как мегаселлер. Гарри Поттер- это мегаселлер. Что такое мегаселлер? Это сотни миллионов экземпляров, проданных во всём мире. Но это не просто книга, это целый материк чувственности- кино, игрушки, компьютерные игры, мультипликация, сопутствующие товары, рюкзачки, наклейки.

Это, по сути, библия наших дней. 1582 год. Все библию читают, по ней жизнь меряют, и- куда не ткнись- всюду изображения персонажей- иконы, фрески, театрализация, куколки. Гарри Поттер возвращает книгу к её очень архаичному функционированию. Казалось  бы- ультрасовременный проект. Но книга начинает функционировать как библия в средние века. Хорошо это или плохо- не знаю. Социальный критик скажет, что это признак деградации общества, что такая   пустая нешедевральная книга выполняет такую тотальную функцию.

            -Библия полезна  для нравственности общества

            А.И. -А что, Гарри Поттер- такая безнравственная книга? По –своему, в ней есть этическое. Есть романтизм, который необходим и детям и взрослым, какой-то вымышленный мир, истории про чудо . Не надо пренебрегать Гарри Поттером!

            -Его успешность вас волнует, судя по всему!

            А.И. -Да, Я не верю как профессиональный издатель тому издателю, который сказал бы, что ему неинтересно выпустить такую книгу, как Гарри Поттер. Это фантастический успех.

            -Успешность коммерции всё же для вас -основное в издательском деле?

            А.И.- Говорят- ага, всё за деньги, всё коммерция. Но коммерция никогда  не делается из-за коммерции. Всё делается из-за любви. Не любви к деньгам, а просто любви.

            -Любви?

            А.И. -Вот взяло издательство Эксмо и открыло Дарью Донцову. Общий тираж её книг превышает 40 миллионов экземпляров. Это что, из-за любви к деньгам? Да нет, они просто любят такую литературу. Парадокс. Но миллионы людей её любят. По-видимому есть в Дарье Донцовой что-то такое, что можно полюбить. За русскую литературу в 90 годах отдувались такие авторы как Донцова, Устинова, Акунин- они создавали русский жанр- русский боевик, русский триллер, русский  детектив- иронический, исторический и т.д.. Оказалось, что это массовые, народные жанры, которые выполнили главные функции, которые всегда литература выполняла и несла, то, что Пушкин назвал «над вымыслом слезами обольюсь».  В их литературе был современный герой. Очень часто это женщина. 70 процентов читателей- женщины. Часто это женщина, которая сама строит свою судьбу, берёт её в свои руки, но главное, герой в этой литературе- некая  квинтэссенция своего  времени. Он примеряет время на себя, как женщина на себя – своё платье. Что-то надо подогнать, укоротить, удлинить и  тому подобное. Именно такой герой- герой 90-х годов там рождается- это мог быть бандит, бизнесмен, проститутка и т.п.  Выскажу радикальную мысль- эта литература спасла честь русской литературы. Потому что высокая русская литература ушла в то время в нарциссичный онанизм, она стала выдумывать что- то такое, что ни ко времени, ни к реальным катаклизмам жизни людей не имело никакого отношения. В этой литературе читатель увидел себя. Себя, но приподнятого. Себя, но вертикализованного.

            -А вам хотелось бы найти такую Донцову.

            А.И. -Хотелось бы.

            -Трегубова всё же лучше. А почему вы не издаёте поэзию?

            А.И.- Издание поэзии- это признак благосостояния издательства. Это как траты денег на дорогую косметику. Пока мы не можем позволить себе выкинуть тысяч- полторы баксов на ветер…

 

ВЗРЫВ НЕНАПРАВЛЕННОГО ДЕЙСТВИЯ (журнал «Фри Тайм»)

Александр Иванов. Издательство «Ад Маргинем». Среди изданных книг- маргинальная философия, экстремальные авторы, шумные бестселлеры. Множество скандалов, вплоть до криминальных, судебные тяжбы, из которых А.Иванов выходит с честью.

 

            -Александр, меня попросили взять у вас интервью не просто как у издателя самых скандальных произведений в современной России, но, прежде всего, как у издателя, уже более 10 лет успешно занимающегося книжным бизнесом. 

            А.И.- Ну, есть издательства более успешные. Например, ваше питерское издательство  «Амфора».

            -Есть мнение, что всё наоборот…

            А.И.-Абсолютно нет. Они во многом  инновационные проекты делают в издательском бизнесе. Нашли свою чёткую демографическую нишу. И, как ни странно, это в основном подростки, молодёжь, любители книжек в кислотных обложках. Это их литература. Абсолютно точное попадание, воплощающее молодёжные идеи модности. Есть удачные, есть менее удачные проекты, но главное- у них есть своя ниша. Я не могу сказать, что у нас есть такая ниша.

            -То есть у вас всё на интуиции, и вы слабо представляете себе своего читателя?

            А.И. -У нас действительно всё на интуиции, и это  часто  приводит  к не очень выигрышным последствиям. Нужно более чётко представлять свою аудиторию, и делать книги именно для публики.

            -А не кажется ли вам, что сами издатели формируют вкусы читателя, что читатель

-звено пассивное?

            А.И. -Мы возникли как многие издательства в 90-е  годы для себя, для своей тусовки, для своей среды.  А публика- это что, это дура! Она что напечатаешь, то и  будет читать. Эта мысль неправильная.

            -И когда вы к этой мысли пришли?

            А.И. -Уже в середине 90-ых. Это неправильно. Худо-бедно, но мы  в капитализме живём. А капитализм, в отличии от феодализма- это строй, это социальный механизм, где главным и приоритетным агентом механизма  является публика и публичная сфера.

            - Ваше издательство начинало с издания философской литературы «по краям», ориентируясь на вкус интеллектуальной элиты. Потом – Сорокин и Лимонов, писатели, которых трудно назвать всенародными любимцами.  «Гексаген» Проханова и «Байки кремлёвского диггера» Е.Трегубовой претендуют на более широкую аудиторию. И всё же какие из ваших проектов оказались наиболее прибыльными- элитарные или близящиеся к литературной попсе?

            А.И. -По всякому случалось. Обычно самые прибыльные – это самые тиражные. Елена Трегубова, конечно. Но бывает неожиданный успех. «Мир как супермаркет» Мишеля Уэльбека делаем  3-им  изданием.  Иногда прибыльными оказываются дорогие издания. Двухтомник В. Сорокина неожиданно оказался прибыльным. Мы его издали в 98 - это было полное собрание сочинений Сорокина по тем временам. Тираж 5 тысяч экземпляров, но стоил дорого. Почему-то хорошо покупали, несмотря на дороговизну.  В прошлом году сделали 3-х томник Сорокина- и  он завис. Может, многовато для Сорокина. Не его формат оказался.

            -То есть вы всё время пытаетесь угадать  черты и вкус читателя?

            А.И. -Увы, да. Многие раскрученные издательства завели свои социологические фирмы,   лаборатории по изучению спроса.

            -И появляется Гарри Поттер...

            А.И. -Это интересно с точки зрения издателя. Успех  фантастический! Увидеть в этой несчастной полуобразованной разведёнке автора мегаселлера- какой нужен издательский талант, какой профессионализм! Какие риски! Чтобы в эту тётку вложить 150 миллионов долларов! Всё рассчитали и получили успех. Можно говорить- я такой-то, я издаю такие замечательные книги, гордиться этим, и не иметь успеха.

            -Это вопрос нищеты. Так можно что угодно и кого угодно раскрутить. Если бы вы имели огромные средства, то могли бы из любого своего проекта раскрутить подобный мегаселлер.           

            А.И. -Нет. Нищета и богатство- это только следствия. Я уважаю людей, которые сознательно выбирают свою нищету, которые устанавливают над собой такой закон. Не нищету, а бедность. Нищета- это уже порок. Когда вы в луже лежите, и не хотите встать. Есть очень достойные издательства, которые избирают бедность.  Маленькие, независимые издательства-  в Питере издательство Владимира Даля, издательство «Наука» Петербургского университета- они издают то, что плохо продаётся, но то, что нужно издавать, и они это делают вопреки всему. Они нужны, я шляпу снимаю перед ними.

            -Народный вкус удивляет?

            А.И. -Первое ощущение в связи в народными вкусами, которое у меня было- это то, что они существуют. Это существуют как довольно внушительная реальность в отличие от вкуса какого-нибудь там интеллектуала. В прошлом году был год России в Германии. Одно из издательство  для интеллектуалов вдруг неожиданно выбирает из всего набора русских авторов Устинову и платят ей беспрецедентный аванс 80 000 евро.   Что-то в этом есть.

            -Вам хотелось бы найти такую Устинову?.

            А.И. –Да.  Если издатель скажет: «Не хочу» -он кокетничает. На самом деле это высший хау-класс издательский. Устиновых довольно много, много людей, пишущих «а ля Устинова», на зыбкой грани графомании.  Надо отдать должное  профессионализму издателей, которые сумели, ну, если не из скажу из  гавна, но из непонятной субстанции сделать конфетку и продать её за 80 тысяч евро.

            -Что бы вы хотели издать?

            А.И. -То, что покупали бы. Спорили бы. Читали. Книга тем лучше, чем больше затёрта и чем больше она облита кофе или вином.

            -А что больше сегодня покупают, на ваш взгляд?

            А.И. –Проза, художественная  литература покупается мало. Покупают скорее нонфикшн, мемуары, истории жизни.

            -Типа «Священных монстров» Лимонова? Но при этом вы мечтаете о Донцовой- Марининой…

            А.И.- Статус писателя в России сильно понижен. То, что в  России в 90 годы появляются писатели-миллионеры, очень важно. Маринина была первым миллионером. Донцова, Акунин, Маринина живут успешно писательским трудом. Очень важен успех, чтобы поднять престиж и статус литературного труда. Если бы не было успешных писателей, в литературу молодые бы не шли.

            -Донцову  же никто читать не будет через десяток лет, как не будут слушать песни Киркорова.

            А.И. -Никто не знает, что будут читать. Если их и забудут, то специфическим образом. Они  по любому войдут в историю литературы и культуры 90-х.

            -Но если бы все издательства издавали Марининых, то умерла бы и большая литература, и поэзия. В мире очень мало поэтов, которые живут от своей профессиональной деятельности.

            А.И. –Когда поэт становится признанным- это распространяет успешность на другие зоны. Ему  дают гранты, стипендии, премии…

            -Но всё равно поэту  не достичь финансовой успешности Марининой!

            А.И.- А Марининой – успешности Ходорковского, а Ходорковскому-  Била Гейтса. В своей зоне надо искать  свои законы и правила.

            -А в какой зоне находится издатель?

            -Издатель- это бизнесмен это менеджер. Здесь много законов бизнеса, которые я плохо знаю. Есть очень успешное издательство «Росмэн», которое вовремя и грамотно купило права на издание «Гарри Поттера». Или «Эксмо»- очень агрессивное, проводит успешную издательскую политику. Они поднимают статус издательского дела в России. Одно дело, когда издатель в пыли, в бычках,  в подвале считает копейки и ищет, у кого бы занять на издательский проект денег. Другое дело-  своя социологическая служба, Интернет-программа, своя логистика в виде складов, компьютерная база, сеть магазинов по всей России. Это  подымает статус издательского дела.

НИКОЛАЙ ИВАНОВ