СОЛОМОН ЭПШТЕЙН

            ПУТЬ СОЛОМОНА

            . Меня познакомили с  художником Соломоном Борисовичем Эпштейном, у которого недавно в стенах Академии Художеств прошла выставка, приуроченная к его 80-летнему юбилею. Тем, кто успел хоть чуть –чуть повоевать на Великой Отечественной сейчас не менее 80 лет. Мы с ним встретились в его мастерской на Галерной улице, и он рассказал о своей войне, о той,  через которую прошёл подростком и солдатом.

            Он родился в  Витебске, отец его был портным, мать- домохозяйкой. Когда ему был год, семья переехала в Ленинград. В семилетнем возрасте он начал заниматься в Доме художественного воспитания у преподавателей К.А.Кордобовского и С.Д.Левина. Это был княжеский особняк, в котором после революции проживала жена Зиновьева. После отъезда Зиновьева и его жены в Москву в особняке несколько энтузиастов организовали кружковую работу с детьми. В доме художественного воспитания работало множество кружков- рисования, драмигры, археологии, художественного движения и т.д. В одном из кружков блистала юная танцовщица Валя Сулейкина, ровесница Соломона. Во время войны она выступала перед бойцами вместе с театром Балтийского флота и была тяжело ранена в бедро. На этом карьера её оборвалась. Соломон до сих пор поддерживает с Валентиной дружеские тёплые отношения.

            В семье было два сына- он и его брат Давид,  красивый, высокий, целеустремлённый, спортивный  юноша, разрядник по 6 видам спорта. Давид был курсантом в училище имени Фрунзе и собирался стать морским офицером, таким же, как  дядя Владимир Иванович Мясищев- муж папиной сестры.

            Вечером 21 июня 1941 году 16-летния Соломон с  матерью впервые отправились летом  отдыхать  на юг. В поезде, на подходе к Ростову-на Дону их настигла весть о войне. Бомбили, поезд постоянно останавливался. Когда наконец через неделю они добрались до Ессентуков, то тут же купили билеты в обратный путь. Они  были уверены в том, что война- это недоразумение, и через месяц она закончится. На обратном пути война уже ощущалась сильнее. В лесу у Тулы паровоз покинул вагоны, пассажиры узнали, что пути через Москву нет и надо добираться до Ленинграда  по западной дуге Тула-Калуга-Вязьма –Ржев –Лихославль, к которой уже приблизилась линия фронта. Путь занял 2 недели, приходилось втискиваться с боем в переполненные вагоны, брести по железнодорожным путям с тяжёлыми узлами. Когда добрались до Ленинграда, очень обрадовались, ещё не зная, что их ждёт впереди.

            26 августа был первый налёт немцев, Соломон любовался с крыши на  то, как горят Бадаевские склады. Внутри  у него всё  ликовало: «Ну вот  и мы  повоюем!», - такая  фраза почему то вертелась в его  подростковой голове.. Школьники сбивались в команды и лазали по крышам, гасили зажигательные снаряды. Шестнадцатилетних учеников  в школе становилось всё меньше, их собирали в один класс и перевели сначала в школу на улице Жуковского,  а в самые тяжёлые месяцы блокады учёба проходила в подвале за кинотеатром «Колизей». Детей посылали в булочные клеить хлебные талончики на газетные листы для удобства проверки. Постепенно надвинулся голод и постоянные обстрелы,. Соломон запомнил, как ходил с папой  в Девяткино- 15 километров в один конец, там они выменяли бостоновый костюм отца на несколько картофелин, кусок сала  и луковицу. Большой удачей было то, что у отца имелось несколько плиток столярного клея и пузырёк машинного масла.   Как-то по делам прилетел дядя Володя, он стал к тому времени адмиралом, и привёз 4 картофелины в коробочке от торта, перевязанной красивой тесёмкой. Стали гибнуть от голода соседи и одноклассники. Зимой от голода погиб сосед по квартире, друг детства Соломона Лёня Розенфельд.

            Дежуря на крыше Соломон однажды видел, как Савастьянов протаранил немецкого бомбардировщика. Оба лётчика катапультировались. На следующий день сообщили, что немец упал в Таврический сад, потом его вывели к Савастьянову, и немецкий ас отдал честь, увидев своего противника. Вскоре Соломон видел, как сгорел госпиталь на Суворовском вместе с раненными. Потом оказалось, что в этом госпитале погиб одноклассник Гена Петренко. Он ушёл воевать в лыжном батальоне, был ранен, попал в госпиталь в Ленинград и погиб в том пожаре. Ещё сгорел дом на улице Жуковского, в доме, где жил когда-то Маяковский с Лилей Брик. От мороза шланги пожарных вмерзали в лёд, нечем было тушить огонь. Из окон выбрасывал на снег книги один старичок. Это был известный филолог, он пытался спасти свою библиотеку.

            Пережив самые тяжёлые дни, семья в марте  попала в список на эвакуацию. На Финляндском вокзале в битком набитом поезде они простояли три дня в ожидании отправки. В Борисовой Гриве их погрузили в недра полуторки. У полуторки кузов был сделан в виде фанерного короба, который запирался снаружи палкой, воткнутой в кольца. При переезде через Ладогу водитель в случае опасности мог спастись, у пассажиров не было никаких шансов. Путь по льду продолжался несколько часов. Соломон помнит, как машина спускалась вниз на лёд, помнит ощущение сырого мороза, который их охватил. Всё дорогу бомбили, была слышна ругань,  плеск воды и стук обломков льда об кузов при взрывах. Им повезло, и они доехали до Кобоны, где их ждал поезд и горячая отопительная труба в поезде вдоль верхних багажных полок. По какому то чудовищному непониманию и жалостливому тупому милосердию блокадникам дали гречневую кашу с жирными сардельками, миски с борщом, сваренным на свинине. Некоторые блокадники бросились в буфет, где покупали и съедали десятками булочки. Из всего вагона в живых к Ярославлю осталось лишь 12 человек- в числе них Соломон и его родители, в Ярославле они месяц лечились, понемногу приходя в себя.

             Семью отправили на  Северного Кавказа, но война шла следом, и они при приближении немцев чудом спаслись на проскакав на конях через Ногайскую степь в Кизляр, а оттуда эшелонами в Кустанайскую область, где их поселили в посёлке Карабалык. Соломон продолжил образование в школе, она находилась за 30 километров от посёлка в другом селе. там Соломона приютил одноклассник казах Истай Умурзаков. спал в детской кроватке у одноклассника, от чего по утрам всё тело болело. На выходные он уходил к родителям, шёл по снегу без дороги через степь, где почти не было никаких примет. Уходил утром, приходил к вечеру. У него было обострённое чувство направления, пространства, что  не давало ему заблудиться. К тому же повезло- ни разу не встретил волков. Однажды он едва не прошёл мимо- после сильного бурана посёлок, состоявший из землянок, был весь занесён снегом вместе с крышами.          

            Наступил 1943 год, год призыва его в армию. Призывников посадили в теплушку и увезли в Тюмень, где располагалось тогда  Таллиннское военно-пехотное училище. Последнее, что он помнит- это маленькие, всё уменьшающиеся фигурки родителей. Вскоре его отца тоже мобилизовали на фронт.  В 1942 году под Сталинградом погиб брат Давид. Их, курсантов училища имени Фрунзе, которое ьыло вывезено из  Ленинграда в Астрахань бросили в бой под Сталинград. Погибли все.

            После недолгих занятий в училище Соломон с однокурсниками был направлен на фронт на передовую в Белоруссию ручным пулемётчиком в мотобригаду. Во время одного из боёв у Соломона на коленях умер от ран его одноклассник по Казахстанскому школьному  выпуску. Лучшим другом на войне был у него его ровесник, красавец Гена Сидоров, весёлый озорной солдат. Соломона всюду выручало его умение хорошо рисовать. Иногда они с Сидоровым ходили в соседнюю земляночную деревушку, куда переселились во время боёв местные жители. Там Соломон рисовал портреты, а за это с ним расплачивались продуктами на весь взвод.

            Летом 1944 года под Двинском Соломон был ранен осколками. За день до этого он выпросил сумку от противогаза, нитку с иголкой, и сшил очень замечательные мешочки для ношения запасных дисков к автомату. В момент ранения он больше всего сожалел об их утрате. Его, потерявшего сознание, нашёл на обочине Гена Сидоров. Он только что взял в плен двух немцев и вёл их куда-то мимо. Сидоров потребовал от немцев, чтобы они подняли раненого друга и отнесли его в санчасть. Немцы наклонились над Соломоном, и показались ему чрезвычайно отвратительными, и пахло от них чем то чужим. Соломон отказался от услуг врагов, дождался русских санитарок. Ранение оказалось лёгким, но пришлось  вынимать осколки, часть из которых навсегда остались в теле солдата.  

                В госпитале Соломон продолжал рисовать окружающих, особенно часто его просили нарисовать портрет и пририсовать медаль, орден или  нашивки. Эти портреты отправлялись домой в письмах с фронта. Однажды к Соломону подошла пожилая дама и попросила нарисовать её. Это оказалась жена генерала. На следующий день Соломону было предложено служить в личной охране генерала Андрея Дмитриевича Калачёва, зам. Командующего 4 ударной армии. Калачёв был опытный военный старой закалки и культуры и хороший человек. Солдат оказался очень полезен -генеральской машине приходилось постоянно колесить по незнакомым дорогам, и Соломон с его чувством пространственной ориентации всегда безошибочно находил путь обратно, что спасало всем жизнь не раз.

            День победы  встретили в Прибалтике, как все  Соломон разрядил диски в небо. «Всё! Победили! И живы! Больше не убьют», -этой верой были переполнены все фронтовики.

            После окончания службы перед  Соломоном были открыты все пути- он воевал, был ранен, имел аттестат зрелости- он мог поступать в любой вуз без экзаменов. От жадности он подал заявления в три вуза, в конце концов поступил в академию Художеств. Когда его встретила на улице  его бывшая учительница математики, то, узнав, что он решил стать профессиональным художником, воскликнула: «Какое несчастье!».

            Способности к точным наукам, к физике и математике, реализовали сын и внук Соломона. Сын- кандидат наук, работает в институте Ландау  в Москве, имеет почётные научные звания в заграничных университетах. Внук учится на физическом факультете.

            Сам Соломон Борисович – член Союза художников, крепкий художник- реалист. Ему приходилось писать портреты строителей ледокола «Ленин», доярок и рабочих.    Одной из самых интересных поездок  была поездка в Норильск. Норильское месторождение руды открыл геолог Урванцев в 30-е годы. Через несколько лет Сталин отправил его с женой за этот роскошный подарок Родине в свои чудовищные лагеря- на 20 лет. Когда Норильску исполнилось 30 лет,  Урванцева извлекли из лагерей, посадили в президиум и заставили произносить пламенные хвалебные речи. Потом Соломон часто встречал пожилого геолога, прогуливающегося с собакой по берегу Невы недалеко от своего дома.

            Соломон много где побывал – в США, Европе и Израиле. Среди его портретов- портрет молодого Славы Растроповича с красным виолончелью. Однажды портрет увидела Галина Вишневская, и стала расспрашивать, что за девушка, переворачивающая ноты, изображена на картине. «Это Муза!», - ответил Соломон. «На меня не похожа!», - воскликнула она недовольно. Были написаны портреты Иннокентия Смоктуновского,

Николая Акимова, известных физиков и других творческих личностей.

            В мастерской  Эпштейна моё внимание привлекли портреты семьи Соломона Борисовича. Большая работа 1975 года, где изображены жена, сын, дочь и серый котик, и чуть поменьше недавняя работа, где к тем же персонажам добавлены ещё три мальчика-внука, а вместо серого кота- кот белый, праправнук того серого. И та и другая картины излучают некую духовную и человеческую норму своего времени. На картине 78 года жена седа, но глаза её светятся любовью и мудростью, дочь Нина- подросток, умными и внимательными глазами всматривающийся в жизнь, сын Лёша- молодой человек в расцвете сил, ироничный и свободный, в спортивных трениках и с книгой в руке. Особенно мне понравился Лёша-  спортсмен, интеллектуал и красавец, без  ёрнического пафоса шестидесятников и  вымученного выверта, присущего неформалам восьмидесятых. Получился образ интеллигентной семьи, в которой царит любовь и интерес к культуре.  Несмотря на существование в брежневские совковые годы, эта семья не вызывает желания применить к ней ни один из Сорокинских приёмчиков, типа тех, которые мы встречаем в его романе «Норма». Видно, что эти люди сорокинской «нормы» не ели.

            Соломон Борисович показал свои работы тех лет. Особенно мне понравились возделанные колхозные  поля, тучные доярки в резиновых сапогах и упитанные коровы с розовыми носами, даже что-то типа ностальгической слезы капнуло с моего носа. Боже, всего 30 лет назад  при Брежневе в нашей стране проживало, плодилось и кормилось на жирных полях и дымных заводах 250 миллионов граждан. И всего за 30 лет 150 миллионов граждан сошло в могилы с этих нормальных для прокорма и жизни земель. Как хорошо, что сейчас никто не рисует те же места. Получилась бы травяная пустыня и сгнивший, сломанный забор подле коровника с пустыми глазницами окон и проваленной крышей. И - никого... Хотя третьей мировой войны, кажется, не было.

                       

            У Соломона Борисовича Эпштейна уютная  мастерская. Я спросила живописца- не боится ли он, что Матвиенко её у него отберёт? Он сказал, что приватизировал её в качестве жилья, как она ему и досталась, для проживания своей большой семьи. Но в нашей стране всё возможно... Живёт Соломон Борисович не только на пенсию. Иногда у него что-то продаётся из работ. Недавно жена банкира купила  эскиз картины «Рабочий день в локомотивном бюро», изображающий рабочий день заводских рабочих времён Брежнева.

            Ещё у художника Эпштейна нет  телевизора. Он считает, что навязанный  видеоряд похищает у человека жизнь, создавая иллюзию занятости, размышления и переживания. А органы, которыми человек не работает, дряхлеют и отмирают. Может быть поэтому категорически не имеющий телевизора восьмидесятилетний художник выглядит лет на 30 моложе своего биологического возраста. Кроме занятий живописью, он пишет мемуары для своих детей и внуков.