Ираида Юсупова

-Ираида, вы принадлежите к направлению «Новая волна». Чем отличается эта новая музыка, вокруг которой группируются композиторы,  от старой музыки? Можно ли как-то охарактеризовать черты этой музыки?

 

Насколько я помню, это определение принадлежит незабвенному Николаю Дмитриеву – легендарному продюсеру и арт-критику,  основателю не менее легендарного культурного центра ДОМ в Москве. Лидерами этого направления им были названы Владимир Мартынов, Сергей Загний, Иван Соколов и Ваша покорная слуга. Как мне представляется, на тот момент, когда это было сказано, так называемый «академический авангард» из альтернативного советской почвенной музыке направления окончательно превратился в такую же традиционную музыку, как и почвенная, только традиция была иная. И уже альтернативой ей стала эта самая «новая волна». Открытия в области музыкального языка тогда, в отличие от нынешнего времени, ещё совершались. Появилась криптофония как идеология, а не частный случай (мы втроём с моими друзьями-единомышленниками Иваном Соколовым и Сергеем Невраевым декларировали этот метод в виде музыкально-сценического опуса «Опера-Криптофоника», который сами же исполнили на фестивале «Альтернатива» в Москве в 1995 году). К своим личным открытиям отношу стихийную полифонию (и тоже как идеологию, а не приём, мне же принадлежит и термин), вертикальную полистилистику (аналогично), перемещение одного звука в пространстве как принцип драматургии, использование прилегающих к концертному залу пространств (что как раз связано со стихийной полифонией). Сейчас обнаруживаю адаптацию этих идей более младшими коллегами и безо всяких ссылок на моё первенство. Для России это нормально – здесь всегда изобретаются велосипеды с нуля. Понимая, что развитие музыкального языка – процесс объективный, и люди делают то, что должно делаться, всё же не могу не обратить Ваше внимание на то, что открытия эти были сделаны 15 лет назад, а сейчас наступило время их вербализации и пропаганды. Мне кажется, этим вызвано обилие композиторских объединений, манифестов и деклараций, обещающих композиторские открытия, на деле же никаких открытий нет – музыка этих авторов  традиционна, хоть и качественна. Но сейчас трудно удивить качественными текстами – их стало очень много. Так что, в отличие от Владимира Мартынова, провозгласившего «конец времени композиторов», я думаю, что сейчас мы переживаем эпоху «вербальных» композиторов.   

 

-Вы родились в Ашхабаде. Учились в московской консерватории. Наложило ли отпечаток на ваше творчество географическое место вашего рождения?  Или вы – человек эпохи глобализма, и главное для вас- нынешняя свобода 2000-х, а не распадающаяся империя 60-х.

 

В Ашхабаде я прожила первые полтора года своей жизни, потом чуть больше – в Ташкенте. Но поскольку осознавать себя начала довольно рано, помню не только Ташкент, но и Ашхабад. Конечно, в реальности ничего этого уже не существует. После Ташкентского землетрясения (а моя семья пережила ещё и чудовищное ашхабадское в 1948 году) мы оказались в России, но там дед тяжело заболел, и спасти его можно было, только переехав в Крым, где мы и оказались. В Крыму я окончила музыкальное училище, после которого поступила в Московскую консерваторию. Я никогда не скучала по местам, которые оставила, мне казалось, что мне всё равно, где жить, что я – человек рациональный и не сентиментальный. Но, видимо, с возрастом человек начинает тосковать по детству и юности. Сейчас стоит мне почувствовать запах детства (а это может произойти в любом месте земного шара), что-то, не знакомое мне раньше, начинает твориться в душе.

 

-Трудным и оправданным ли был ваш путь из Ашхабада в Москву?

 

В Москву я попала из Крыма, и вопрос о возвращении никогда не вставал – просто возвращаться было некуда, мама переехала в Подмосковье, пока я училась в консерватории, поскольку я  каждый день ходила ей звонить и рыдала – так мне было плохо. А дальше складывалось, как складывалось и, видимо, тоже вариантов быть не могло.

 

-Вы сделали поворот от традиционной консерваторской музыки к медиа-арту, к компьютерным технологиям и возможностям. Что вашему творчеству дали новые технологии, и в чём они вам неприятны?

 

Медиа-арт для меня – просто ещё один язык, которым удалось овладеть. А для художника-концептуалиста, коим я себя считаю, чем больше знаешь языков, тем лучше.

 

- вы написали три оперы. «Эйнштейн и Маргарита» мы видели в Петербурге на Пушкинской-10, об опере «Демьянова уха» я знаю по  статьям и публикациям в прессе. Какую ещё оперу вы написали? Кто был автором идеи, либреттистом?

 

Первой оперой была «Опера-Марина» - предтеча медиа-оперы, вернее фактически медиа-опера, но без термина, который появился позже (в России я произнесла его первой). Второй была «Опера-Криптофоника», созданная в соавторстве с Иваном Соколовым и Сергеем Невраевым. «Эйнштейн и Маргарита, или обретённое в переводе» - третья. Идея была моей, но спровоцировал её Саша Долгин, показавший мне заметку в газете о романе великого учёного и советской разведчицы, бывшей к тому же женой выдающегося советского скульптора. Идею поддержали мои соавторы по либретто гениальный поэт Вера Павлова, написавшая почти все поэтические тексты в либретто, и тончайший переводчик Стивен Сеймур. Когда стало ясно, что живой постановки мы в ближайшее время не увидим, а если не будем ничего предпринимать, не увидим её никогда, возникла идея медиа-версии, которую мы реализовали в содружестве с Александром Долгиным – моим медиа-соавтором и сорежиссёром. Он же занимался сценографией. И уж окончательно всё в этой версии расставило на свои места участие нашего нежно любимого и незабвенного Дмитрия Александровича Пригова, очень кстати оказавшегося скульптором в далёком прошлом. Оперу «Царь Демьян» я своей не считаю, поскольку была в этом проекте всего лишь одним из пяти нанятых композиторов. Четвёртая опера по мотивам Карло Гоцци написана в этом году. Она называется «Планета Пи», автор текстов либретто – Вера Павлова.

 

-Как  многие медиа-артисты вы, наверное, почти всё делаете сами? Кто вам помогает, как вы ищите и находите соратников по творчеству?

 

Специально не ищу. Вот сейчас понимаю,  что почти всё складывалось само. С Верой Павловой дружу сто лет, подружились на почве жизни по соседству и выращивания детей (моя и Верина младшая – практически одногодки), попутно выяснили, что понимаем друг друга лучше, чем родные сёстры. Дальше – ещё проще: Стив Сеймур – муж Веры, Саша Долгин – мой. Знакомства с Марком Кадиным – гениальным дирижёром, с которым я сотрудничаю около 15 лет, и легендой отечественной звукозаписи Петром Кирилловичем Кондрашиным, записывающим мою музыку около 10 лет, были чистой случайностью. Правда, к Дмитрию Александровичу Пригову я подошла сама, очень хорошо себе представляя, что мне от него нужно, но никак не надеялась, что мы так крепко подружимся и столько вместе сделаем. Тоже случайно повезло посотрудничать с питерскими дирижёрами Александром Вениаминовичем Титовым и его учеником Фёдором Леднёвым, который просто потряс меня своей интерпретацией моей партитуры саундтрэка к фильму Фридриха Вильгельма Мурнау «Носферату. Симфония ужаса» - того самого проекта, на демонстрацию которого накануне моего приезда в Петербург наложили запрет представители РПЦ в Вашем городе. 

 

-Идея оперы «Эйнштейн и Маргарита» мне показалась гениальной и центровой. Атом и тоталитаризм, гений манипуляции массами людей и гений науки, гений искусства и гений любви. Самая атомная тусовка людей 20 столетия. И для воплощения своей идеи вы подобрали мощный коллектив исполнителей-  Куинджи, Миллер, Белецкий, Попов - мощные голоса России, оркестр БСО под управлением Марка Кадина и хоровую капеллу «Московский Кремль». Что получилось и что нет, будете ли вы дальше работать над оперой и её воплощениями и постановками? Медиа-арт коварен, ибо даёт лишь один вариант воплощения…

 

Да, пока что мы имеем только тот самый «один вариант воплощения». И он нам нравится. Но до живой постановки всё же хочется дожить раньше, чем я к этой опере охладею.

 

-Насколько сегодня востребована профессия композитора в России и за её пределами? Ваши впечатления.

 

Востребована постольку-поскольку, многое зависит от везения. И очень мало престижна. Большинство композиторов занимается чем-то ещё – как у нас, так и у них. Я вот, например, занимаюсь кинорежиссурой и даже профессионально монтирую видеоизображение. В нашем режиссёрском дуэте с Сашей Долгиным мы всё делаем собственными руками – он снимает на все носители, анимирует, я монтирую видео, анимацию и звук. Но занимаюсь я этим не столько от малопрестижности композиторского положения (в смысле, что режиссёр и продюсер главнее), сколько от киноманства. Утешает меня эта деятельность невероятно! Узкие рамки среды бытования академической музыки всегда меня тяготили, поэтому параллельно я занималась «клубными проектами». В отличие от прикладной сферы, здесь ты ни от кого не зависишь, и, если нужна компания сотворцов, выбираешь её сам, а это совсем другое, чем быть нанятым. Хотя наниматься периодически приходится.

 

-Какое своё музыкальное произведение вы считаете наиболее удачным?

 

Смотря какую «удачность» иметь в виду. Любовь публики, утолённое профессиональное тщеславие, личная «знаковость»? Для меня важнее  последнее. Больше всего я ценю как раз знаковые для меня, поворотные произведения. В качестве примера могу назвать симфонию «Тайна Вавилона», которая должна исполняться во всех залах, фойе, на лестнице и крыше Музея Глинки в Москве или в аналогичном пространстве. Написанная, если мне память не изменяет, в 1994 году, она не была исполнена и вряд ли будет, но содержащихся в ней композиторских идей, на мой взгляд, может хватить не на одну композиторскую жизнь.  

 

-Ваш проект, который сорвался в Петербурге - это музыка к фильму «Носферату» Какие идеи и размышления натолкнули вас на создание этого проекта? Почему он сорвался, из за чего?

 

Это заказной проект. Заказывали немцы в юбилейный для немецкого кино год. Идея совершенно безумная – полтора часа непрерывной игры, да ещё синхронизировано с экраном, да ещё с участием трубы (!!!). Я, конечно, старалась сделать так, чтобы трубач отдыхал по возможности достаточно часто, но всё равно даже для самого выносливого трубача это очень тяжело.  Но заказ есть заказ. Помогало в работе над этой странной партитурой то, что я обожаю Мурнау. Это едва ли не самый любимый мой режиссёр. Премьера проекта была в Германии в 2003 году в один день с премьерой моей «Новой Аэлиты» в Москве, где мне необходимо было присутствовать. Так что, на своего «Носферату» я не попала. Очень обрадовалась возможности всё же услышать свою партитуру на фестивале «Арт-Ноябрь», который впервые проходит одновременно в Москве и Петербурге. Но, видно, не судьба. А почему запретили? Идеологических причин для запрета проекта не существует: едва ли найдётся фильм, более отвечающий христианской этике и так ярко воплотивший идею победы христианской жертвенности над силами зла. Те, кто его запрещал, могли его не видеть либо смутно представлять себе, что же такое христианство. Очень часто в залах при религиозных организациях или при музеях репертуарные начальники оказываются людьми 1) малокультурными либо вовсе невежественными, 2) коррумпированными, 3) переносящими личные отношения на профессиональную деятельность. Мне приходилось с этим сталкиваться, правда, не в такой откровенной форме. Ничего страшного, просто противно. Так что, то, что произошло со мной, – самое безобидное из деяний представителей РПЦ.

 

-Несколько проектов вас связывает с Дмитрием Александровичем Приговым, который ушёл от нас в июле этого года. Какие впечатления у вас остались от общения с этим великим представителем концептуализма в России?

 

Трудно отвечать на этот вопрос… Мы с Сашей Долгиным очень его любили и продолжаем любить. За почти пять лет близкой дружбы он стал для нас абсолютно родным человеком, и смириться с его уходом мы пока не в состоянии. Я продолжаю ощущать его поддержку и понимание, ловлю себя на том, что жду его звонка. Гигантский масштаб его личности, невероятный артистизм во всех проявлениях восхищал нас бесконечно! Как ещё выразить впечатления?... Праздник, восторг, счастье совместного творчества, которое кардинально отличается от коллективного творчества и от «работы в команде», оно подразумевает особый род единомыслия и взаимопонимания, своего рода почти физическую «пуповину». В жизни редко такое встретишь. Вообще, слова здесь бессильны. Хочется сказать так много, а получается общее место. А вот он умел легко говорить об очень серьёзных вещах.  

 

-Что вы думаете по поводу существования «современного искусства» в России? Маленькие залы, никакая реклама, элитарная публика из одного круга лиц. Что ждёт это искусство? Как оно противостоит массовой культуре? У вас, наверное, есть свои размышления по этой теме.

 

Реальная проблема – это кризис культурного перепроизводства, в условиях которого мы сегодня существуем. Очень много всего, много хорошего. И когда всё это хорошее успеть прочитать, посмотреть, послушать? Когда успеть сделать всему этому хорошему рекламу? А инерция публики – величина постоянная, и маленький зал с небольшим количеством проникшейся публики для художника сто крат милее большого набитого равнодушной толпой зала. Человеческое восприятие – вообще вещь коварная, с одной стороны оно непредсказуемо, с другой – вполне манипулируемо. Вроде бы каждый осознаёт, что именно он хочет потребить, но часто, случайно потребив не то, что хотел, меняется к лучшему вопреки даже собственному желанию и, уж конечно, не осознав причину того, что с ним произошло. Прежде всего, человек должен быть свободен: потребитель массовой культуры должен иметь свободу её потреблять, а у меня должна быть свобода творить так, как нахожу нужным, без оглядки на потребителей. Я предпочитаю думать не о том, как привлечь и расположить к себе слушателя-зрителя, а о том, чтобы открылось его сердце, уж извините за пафос.

 

-Над какими проектами вы сейчас работаете?

 Где можно купить ваши диски?

Какова доля реализованных и нереализованных замыслов в вашем творчестве?

 

Последний проект – совместный с Дмитрием Александровичем Приговым - медиа-опера «Путь Поэта». Сейчас мы пытаемся реализовать хотя бы часть этого мультимедийного действа при поддержке издательства НЛО, выпустившего в свет все романы Дмитрия Александровича, и его главного редактора Ирины Прохоровой. После истории с Носферату боюсь делать какие-либо анонсы, могу только сказать, что это должно произойти в начале декабря и совпасть с выходом в этом же издательстве сборника статей и воспоминаний о Пригове, в котором мы с Сашей тоже поучаствовали.

Большая доля записей моей музыки доступна в сети:

Что же касается нереализованных замыслов, то пока я только писала музыку и занималась так называемым «актуальным искусством», их было мало. Когда же добавилось экспериментальное кино, доля нереализованных замыслов значительно выросла. Очень трудно успеть то и другое, к тому же, кино требует существенных иных вложений.