Александр Кабаков, писатель

В романе-антиутопии «Невозвращенец», написанной журналистом  Александром Кабаковым в 1989 году, по улицам Москвы разъезжали танки. События, описанные в книге, детально сбылись во время путча 1991 года. С тех пор Кабаков  написал ещё 10 книг, два его романа- «Невозвращенец» и «10 лет без права переписки» были экранизированы. Совсем недавно две книги Кабакова- «Московские сказки» и «Всё поправимо» попали в шот –список премии «Букер».

С Александром Кабаковым мы встретились в разноцветном кафе неподалёку от его работы- издательского дома «Коммерсантъ». «Неужели есть такие безумцы, которые хотели бы сделать постер со мной? Я же не Земфира!». Иронично щурясь, он, автор блестящих публицистических колонок в Московских газетах,  тут же перешёл в атаку, обрушившись на великую литературную свалку Интернет, появление которой сигнализирует, на  его взгляд, о гибели культуры. Но вскоре выяснилось, что не о гибели- а о очередном «слабом звене», что уже выглядело не столь безнадёжно трагично. В этих переходах от указания на самые чёрные точки, откуда нет возврата, к тому, что «всё поправимо»- наверное, суть личности писателя, причина его постоянной внедрённости в быстроменяющееся бытиё, причина всё большей востребованности его мудрых конструирований и острых оценок окружающей реальности. 

 

ДЮБЕЛЬНЫЙ ПИСТОЛЕТ КУЛЬТУРЫ

 

            -Моя психология как автора сформировалась в ту пору, когда выход книги был событием не только для писателя, но и для всех. Тогда выходило 10 заметных книг в год- и каждый раз это было потрясающее событие при советской власти. На книжных полках не было ничего. Вообще ничего. А сейчас к этому немыслимому количеству выходящих книг надо добавить гигантское количество переводной прозы, часто более успешной. Классику, которая конкурирует на том же поле, которой тоже тогда не было.

            -Но при этом так мало честных книг, которые честно говорят о человеке и его проблемах на внятном языке, которые открывают ему  новые пространства духа...

            -О чём вы? Это вам нужны такие книги, мне нужны такие книги. Вы литератор, поэт. А нормальному человеку нужно совсем другое... Книги наши никому не нужны, кроме нас самих.

            -Пусть о так называемых «нормальных людях» думают бизнесмены, которые хотят на их псевдонормальности, которую они сами себе придумали, заработать побольше денег,  а тонкий слой культуры должен жить друг для друга...

            -Это правильно. Но этот слой уж слишком тонок. Ну, во всей Москве- человек 700.. 

            -Но эти 700 человек- это люди с врождённым камертоном в души, с повышенным уровнем гуманитарности в крови, они- теин в чаю культуры , так сказать, они- самые лучшие

            -Что значит лучшие? Культурно оснащённее?

            -Да вовсе не обязательно. Просто у  этих людей что-то типа  хоботков любопытства, который влечёт их к самому густому концентрату культуры, а всякий суррогат они за версту чуют. Вот вы «Код да Винчи» читать будете?

             -Нет, конечно. Это кощунство и неинтересно, сил  жалко.  Но дело вот в чём, вот вчера часть этих как вы их называете наилучших гуманитарных людей собралась на вручении премии поэтессе Олесе Николаевой.. А в Москве живёт 10 миллионов, и им всем дела нет до этих игрищ гуманитарности... 700 гуманитариев и 10 миллионов....

            -Так больше и не нужно. Зато, смотрите, какая сила заключена в слове, материале, с которым они работают. Вот вы написали «Невозвращенца», небольшой томик спрессованных слов, а они предсказали реальные события, словно бы задёргали за нити живых людей...

            -Я написал 10 романов, у меня  вышло несколько десятков книг, я устал от своего «Невозвращенца»...

            -Но это тогда всех изумила, эта материализация слова, каких то мёртвеньких цинковых букв на бумаге

            -Нет. Я считаю, что это надо называть не материализацией,  не предвидением, не мистикой, а магией. Ты не угадал, а ты создал. У меня про это была написана повесть, которую мало кто знает- «Приговорённый». Это такой  «Невозвращенец- 2», – там тот же герой, но в 2017 году, который очень мучается от того, что он сделал...

            -А нельзя ли поподробней. Что там будет в 2017 году? Что там вы такое пишите?

            -Ну, распад мира и всё такое. Но вот кто нам сказал,  что это единственное предназначение литературы- тешить эти 700 человек?

            -Я думаю, нам  вообще не надо думать о «предназначении литературы»,  не нам решать,  что будет со сказанным словом, для чего оно сказано. Это неинтересно. Если хочется сказать и написать- то надо это делать. Что там случится в будущем со словом- прорастёт ли оно во что-то огромное, или же сгинет, это не наше дело. Чехова и Шекспира любят и понимают столетия спустя всё сильнее и сильнее, они всё больше становятся современниками новых поколений....

            -Но мы уверены, что занимаемся важным полезным делом...

            -Вы уверены в этом?

            -Ну как то стыдно пожилому мужчине заниматься чепухой. Мы вроде бы занимаемся серьёзным важным мистическим, магическим, божественным делом...

            -Вы вот ещё и журналистикой активно занимаетесь...

            -Журналистика давно сидит во мне,  это профессия, а писательство- это болезнь.

            -Вы чувствуете себя больным?

            -Конечно, только больной будет всем этим заниматься. Здоровые люди марганцем торгуют, хорошее дело. А писательство- вещь паталогическая. Но нужно задать себе вопрос- вечным ли будет это занятие?

            -Конечно вечным.

            -Нет, это большой вопрос. Наверное, во времена до Гуттенберга почтеннейшая профессия переписывателя священных книг казалась вечной, а  с приходом Гуттенберга – раз и всё, потом всеобщая грамотность- раз и всё. А теперь Интернет. Это очень большой вопрос. Останется ли писательство профессией...

            -Профессия- это Донцова.

            -Нет, не о кормительстве идёт речь. Я говорю о профессии как занятии, которое доступно немногим, в котором есть критерии, экспертные оценки. Вот какой мощью должна была быть книга, чтобы человек сел и рукой ночью  при свете свечи переписывал её. Он должен был верить, что его усилия не впустую, что не зря он  старается. Теперь человек написал книгу, редактор или издатель её оценивает – чтоб не зря деньги вкладывать, но  в этом тоже есть ещё этап соизмерения качества ценности текста и нужды в его обнародовании. А Интернет? Написал роман чайник, нажал одну кнопку- и издан неограниченным тиражом. Уже не профессия. Уже кто угодно. Уже не профессия.

            -Сбросить в Интернет- это одно, но быть выловленным и прочитанным – это другое. Это как с едой. Войдя в огромную лавку с продуктами, человек постарается выбрать то, что ему нужно. Одни кидаются на этикетки яркие, но те, кто помудрее, будут выбирать натуральный продукт без красителей, консервантов и добавок «Е». 

            -Плохая аналогия с едой. Человека очень легко можно приучить к фаст-фуду.  Человек удивительно быстро  подседает на это, и ему всерьёз уже нужен только «Макдональдс». С душой тоже самое происходит. Интернетик- то-  раз-раз. Мы ещё не проснулись, а он уже нас задвинул.

            -Нет. Интернет это хорошо- это расширение поля выбора. Фастфуд- это книжный магазин, где всеми силами народ  заставляют жрать помимо воли  всякую малопитательную и маловитаминизированную духовную пищу, упаковывая её в красивые обёртки. А Интернет-это супермаркет, ты сам там хозяин, ты сам выбираешь, принюхиваешься, роешься на дальних полках.

            -Это болезнь. Это как любое пристрастие, как алкоголизм, наркомания,  ты уже ничего ты не выбираешь,  ты просто влезаешь. А если учесть, что вкусы потихоньку извращается- ну вот и всё. У меня смутное ощущение относительно будущего сочинительства. Оно стало слишком доступным.

            -Графоманы были всегда. Они как гумос, чтобы живые зёрна среди них ярче сверкали.

            -Графоману было очень трудно пробиться к публике. Стать прочитанным было трудно. Стояли издатели, стояли редакторы, стояли критики- были препятствия. На мой взгляд культура работает как дюбельный пистолет в строительстве. Это такое пневматическое сооружение, которое вбивает металлические костыли в бетон. Чтобы люли не поубивали друг друга на стройплощадке, он работает тогда, когда ствол очень сильно упирается в препятствие. Культура работает тоже так. Когда нет препятствия, сопротивления, культура перестаёт работать. И, на мой взгляд, первый этап  разложения культуры возник тогда, когда исчезла всякая, подчёркиваю- всякая  цензура, не только политическая. И мы получили первый этап умирания культуры- то, что принято называть авангардом. Авангард- это разрушение. И вся идея деконструкции возникла тогда только, когда  исчезли все другие внешние  препятствия. Когда препятствий других нет, препятствием становится сама культура. И её начинает разрушать. Сейчас возник второй этап- когда культуры нет,  с внешними препятствиями справились, есть ещё одно препятствие- технологическое. Вот текст есть, а как его передать? Теперь и этого препятствия нет. Одна кнопка- и текст передан. Это можно считать  сбывшейся мечтой графомана советских времён -мало того, что опубликоваться, но ещё опубликоваться массовым тиражом, который начинался с 50 тысяч. А тут потенциально миллионы.

            -Да не надо об этом переживать! Пусть читают, что хотят! Вот вы Донцову будете читать?

            -Я не буду. Но это вопрос выбора. Выбора становится всё меньше, предложений донцовых, с одной стороны, а сорокиных  (условно говоря) с другой- всё больше. Что-то есть в организме человека, что тянет его на дрянь. И всё.

            -Поэтому выживет элитарный культурный слой, каким бы тонким он не был, который будет сохранять камертон в душе. Представители этого слоя  будут отбрасывать продукты фасфуд, в противовес жиреющим душой массам.

            -А вот в этом у меня большое сомнение. Нету  в человеке сто процентно действующего защитного механизма!

            -Мне иногда тоже так кажется. Вот доктор Спок рекомендует- оставить ребёнка одного в комнате, выложить перед ним массу продуктов, и дитя выберет саму правильную, здоровую, необходимую в тот момент ему пищу. Но, по-моему, он заблуждается. Когда даёшь полную свободу воли ребёнку, он начинает поедать одни конфеты, мороженое и жвачку.

            -Да-да! Именно ребёнка! Оставьте ребёнка наедине с выбором- он выберет жареную картошку из «Макдональдса» и мороженое. Вот в чём ужас. В человеке  нет защитного механизма!

            -Может, нет веры? Это вопрос веры, доверия. Если навалить огромную свободу выбора на человека, огромнейшую, сначала- да, он польститься на яркие суррогаты, но потом, через болезни, гадости, он выйдет на прямой путь. Просто нужно терпение и время. И веру нужно. 

            -Правильно всплыло слово «вера», я об этом хотел сказать. Это более широкое явление, чем потребление. Так господь Бог устроил, что всё создающееся человеком имеет  слабое звено. Вот Господь не создал колесо. Человек создал колесо. Казалось бы – вот могущество! Ан нет- есть трение, и это трение истирает ось, и колесо разрушается. Всюду Господь закладывает слабое звено, и всё сотворённое человеком разрушается.  Иначе человек бы стал как Бог и создавал бы вечное.. А ему не дано. И когда человек создал потребление, культуру, цивилизацию  в самом широком смысле- во всё это сразу  вкладывалось слабое звено, чтобы всё это рано или поздно разрушилось бы. И я думаю, что сейчас по многим линиям, не только по линии культуры, мы очень близко подошли  к тому, чтобы видеть эти слабые звенья. Технологическая  цивилизация возникла  в её нынешнем понимании в середине 19 века, с промышленной революцией.  И  очень быстро она доехала до прямой демонстрации слабого звена. Атомная энергия! Всё, война стала невозможной, возникло в какой то момент ощущение всемогущества. Всё, войны не будет  и ничего не будет ужасного. Дудки- СПИД , экология. Вам тут же демонстрируют, что, как только вы справитесь со слабым звеном, вам тут же предложат новое слабое звено, с которым трудно справиться. И как только вы с ним справитесь, возникнет новое, и оно будет всё более и более угрожающим. Это единственно  возможный религиозный взгляд на мир.

            -«Слабое звено», «Последний герой»- это всё названия телевизионных шоу, что-то с ТВ вас магически связывает...

            -Я даже не знаю такого шоу- «Слабое звено»...Шоу «Последний герой» я знаю, потому что они украли моё название, или, может, просто совпало. Но оно появилось через год, через  полтора после выхода моей книги. Но то, что во всём должно быть слабое звено, иначе человек уподобится Господу- до этого я дошёл своим умом.  Но поскольку мы говорим о литературе- здесь мы увидели очень ясно слабое звено с возникновением Интернета. Это меняет ситуацию. Текст становится доступен потребителю в момент создания-  такого никогда не было. Это очень странная ситуация.

            -Это новое  испытание свободы воли.

            -Применительно к литературе- да. Испытание свободы воли человек не выдерживает вообще ни в чём. Испытание полной свободы воли человек, как известно, не выдерживает. Он просто перестаёт быть человеком. Жизнь показывает. Полная свобода воли невозможна! Абсолютной свободой воли обладает только Господь Бог, а человек ровно до тех пор человек, пока существуют  границы. А вся современная культура, не только  начиная с Интернета, а от века, заключалась в раздвигании границ. В отмене табу. Доотменялись тут!

            -Как литератор и журналист, какой вы видите  свою функцию в этом мире с отменёнными табу и раздвинутыми границами?

            -Есть несколько стратегий в безнадёжной ситуации. Первое- присоединиться  к победителю. Но это, как правило, не удаётся. Присоединившихся к победителю не любит никто. Это невозможно. Это не удастся. Сдаться, отойти –это, возможно, самая верная позиция. Но этому, в моём случае,  мешает,  как бы определить, гормональное мужское устройство. Мужчины по другому устроены. Третья стратегия: «Гвардия умирает, но не сдаётся!». У нас  любят цитировать Наполеона. Не принято цитировать, что перед этим Наполеон сказал «merde»- «дерьмо». «Дерьмо! Гвардия умирает! Но не сдаётся». Мне это проще сделать, но обязательно воскликнув это  «merde». Опять же, вспоминая военно-патриотическое воспитание и Гайдара- в моей ситуации осталось «день продержаться, да ночь простоять». Возможно молодому человеку очень соблазнительно присоединиться к победителю, либо сдаться, чтобы просуществовать. А когда уже оборона рассчитана не надолго, то не стоит и сдаваться.

            -Какая книга из вами написанных для вас самая любимая?

            -Я устроен, как все авторы. Последняя кажется лучшей-  «Московские сказки». Внешние обстоятельства- успех этой книги- должны бы меня утвердить в этом. Потому что, да, фактически, всю мою литературную жизнь, критика меня чудовищно поносила.

            -Но это же хорошо! Заметили, рассвирепели.

            -Да нет же, я как то от этого завишу, всё же это профессиональные читатели. Во времена «Невозвращенца» у нас не было такой  оживлённой литературной жизни, как сейчас. Критика занималась осмыслением опубликовавшихся  работ, вынутых наконец-то из столов. Читатели хватали «Невозвращенца» как пирожки, но это не было  литературным событием. Если бы в те времена было столько премий, сколько сейчас, я бы их собрал все, но  их тогда не было. А потом было принято меня поносить. У меня несколько сот отзывов на шкафу лежит, я сначала их собирал, потом забросил это дело.  Все отрицательные, только 7 было положительных. После романа «Всё поправимо» ситуация наконец то   изменилась, роман был обласкан.

            - Название «Всё поправимо» звучит оптимистически. Магия слова сработала.

            -Да. «Московские сказки» получили приз, всё это с тех пор продолжается. Но я  не могу от этого изменить своё отношение к своим книгам. Я считаю некоторые свои  сочинения более серьёзными, чем «Московские сказки». Это вообще игрушка  такая, развлечение. «Всё поправимо»- довольно серьёзный роман. Почти не замеченным критикой остался роман «Поздний гость».  Роман «Последний герой»- более увлекательный, это развёрнутая притча, а притча- жанр сложный. Но наверное, покрупнее всего будет «Всё поравимо»- это 50 лет жизни человека и 50 лет жизни вообще. А 50 лет- это,  может, самый большой срок, который человек может охватить собственным восприятием. 100 лет уже никто не охватит собственным восприятием, ибо будет пребывать в глубоком маразме. А 50 лет собственных оценок, ощущений- наверно, это значительный проект.

            -Участь большинства людей- жить молчаливо, почти как животные, не умея запечатлеть своим словом  свой опыт, свои ощущения. Единицы из миллионов – говорящие люди, извращенцы  в чём-то, они могут познать себя и научить делать это других.

            -Но писатель не рассказывает о себе! Он  даже не рассказывает о других людях! Рассказывает он о своих выдумках. Это профессиональные ловкие лгуны, которым удаётся в случае удачи убедить людей, что они именно такие. Люди может быть вовсе и не такие , и скорее всего не такие, но культура убедила их в том, что они вот такие. Как в ранней молодости мой приятель цинично несколько говорил, что любовь выдумали поэты. Но вообще то  это абсолютная правда. До поэзии не существует любви.. Это ему навязано- любовное переживание. Вне поэтического  переживания существует инстинкт, а  любовь действительно выдумали поэты. И, в общем, историю выдумали писатели. Человек читает для того, чтобы уметь описать то, что ему навязано культурой.

            -Возникали ли у вас всякие сложные  отношения с вашими персонажами?

            -Большую часть персонажей – детей, стариков, мужчин и женщин я списываю с себя, как и  большинство  писателей. В романе «Последний герой» есть переписка главного героя с автором. И я сознательно придумал этот приём, чтобы себя разделить на две части. Герой пишет ругательное письмо автору. Какие то герои у меня более живые, какие то менее. Это зависит не от близости их ко мне, автору, а как то так получается. Получаются герои очень живые как раз те, которые ловко придуманы. Списанные с реальности получаются тенями. Возникают какие-то отношения. Но я должен сказать –это  общее место  - автор должен любить своих героев. По отношению ко мне это не общее место, это конкретная особенность моего характера. Я редко в жизни возвышаюсь до яркой нелюбви, ненависти, и т.д. Я к людям отношусь в общем, не то, что с пониманием, но с сочувствием. И   примерно также отношусь к своим героям. Много дерьма они делают, но их можно понять.

            -А  как вы относитесь к призыву наших властей  множиться и размножаться?

            -Мне уже поздно к этому как-то относится. Кажется он мне вполне идиотским. Мы не знаем, какие они поставят отборочные критерии, границы, условия, но при нормальном  положении вещей это- два бомжа, или бомж и  алкоголик решают немедленно заработать 250 тысяч рублей. Вот и всё. Самым простым  и приятным способом. Какую это демографическую проблему решит? Есть богатые страны, в которых эти 250 тысяч даже евро- не деньги. Но там люди не хотят размножаться. А в Африке рожают как безумные, что, от богатства, что ли? Я думаю, что это не проблема. Она означает, что общее приближение к общему финишу будет иметь промежуточный финиш в виде конца западной цивилизации. Поэтому тут рожай, не рожай, а эти бородатые ребята под зелёным флагом всё равно победят. Это мера понятно какая- она для решения проблемы 2008.

            -Над чем вы сейчас работаете? Уже какое-нибудь новое название маячит на горизонте? Все названия ваших книг звучат как квинтэссенции каких то человеческих жестов, типов, масок, социальных ролей, наиболее характерных для своего времени- «Сочинитель», «Самозванец», «Невозвращенец», «Последний герой» и т.п.   Вообще у вас сначала название впереди текста идёт или наоборот?

            -Название идёт впереди довольно  часто. Последнее время, примерно  полтора года, я был от беллетристики был дальше, чем обычно. Писал нонфикшн, настоящий нонфикшн- «не сочинённое»,  хотя сейчас им называют интеллектуальную литературу. Но это именно нонфикшн. То есть без беллетрестической выдумки, разные  политико-идеологические заметки, просто житейские заметки, наблюдения над городской жизнью. Ещё  я  постоянно пишу  странные заметочки об одной их главнейших составляющих современной жизни- об автомобиле.

            -Это работа в газете «Гудок», в которой вы очень давно работали, отзывается?

            -«Гудок» это было про железные дороги. В нашей стране за последние 50 лет автомобиль стал более важной составляющей средой существования, нежели дом. Я написал ещё цикл рассказиков  для глянцевых журналов-   рассказы со счастливым концом. Ну, не сказки волшебные, но почти сказки. Я хочу сделать из всего этого разножанровую книжку и отдать её в издательство «Вагриус».

            -Когда вы всё успеваете- и писать, и журналистикой активно заниматься? По ночам, наверное?

            -Нет, по ночам я сплю. Но я днём устраиваю себе ночь, задёргиваю шторы и пишу .

            -Почему не прижился журнал «Очевидец»?  Почва у нас, что ли такая, не пригодная для очевидности?

            -Это был вполне востребованный проект, о котором я безумно сожалею. Он должен был занять нишу, которая пустует, не занята.

            -Да, идея была отличная- много современной литературы, стихов, культуры, аналитики, плюс немного политики.

            -Несколько причин, почему он прожил слишком коротко. Прежде всего потому, что человек, который давал на него деньги, перестал давать на него деньги. А перестал давать, так как перестал отмывать кое-какие деньги. Если бы проект  прожил бы дольше,  он стал бы коммерчески выгодным, ибо коммерчески невыгодны только политические проекты.  К тому же питательная среда небольшая была  у журнала.  В сущности, потому и не прижился. Почему среда это 700 человек в Москве, в Питере 400 человек,  20 в Новгороде, 70 в Екатеринбурге? Очень жаль этот проект. Но это были едва ли не лучшие полгода моей жизни. Лучше было только  в разгар перестройки -распрекраснейшее время было. Но я сделал хорошую вещь- сделал подборки  22  лучших рассказов и 22 подборки лучших поэтов– это неплохо.

            -Традиционный вопрос- о Петербурге.

            -Петербург очень люблю с тех пор, когда он был официально ещё Ленинградом. А вообще столицей  должен быть поезд «Красная стрела». Это такая гантель- Москва-Петербург, а самое главное- между ними, правительство нужно перенести туда, в поезд.