Юрий Капля, архитектор
Блог Юрия капли http://meshart.blogspot.com
КАПЛЯ В РОГАВКЕ
Сначала как-то среди ночи раздался телефонный звонок. Мне звонил какой-то незнакомый человек. Голосом робота он сказал: «При-и- и- ветт. Меееня зоовууут Напалмов.». При звуке этого голоса и при произнесённой фамилии я решила, что тихо схожу с ума. Но голос продолжал: «Мнеее нрааавятся ваши стииихи. Выы неее пугайтесь, что у меня такой гоооолооос. Это у меня только такой голос ненормальный. У меня нет части черепа. Я в детстве получил травму. А всё остальное у меня нормальное. Вполне нормальное». Выяснилось, что это молодой режиссёр, а мой телефон ему дал мой друг, архитектор каплеобразных домов и кукольник-петрушечник Юра Капля. Потом Напалмов звонил мне не раз, и как-то сказал, что Капля купил дом в Рогавке, что там хорошо, там ягоды на болоте, лини в озере и медведи в лесу, и что Юра зовёт нас в гости.
До Рогавки мы доехали на дизельном поезде с мягкими бордовыми сидениями. За задраенными приглушёнными стёклами мелькали Шишкинские боровые леса, в креслах сидели сельские жители- в основном пёстрые яркие старушки, чинные старики с ясными очами, зло и здраво рассуждающие о политике, и какие-то неприглядные мужики дикого вида с пузырями пива «Охота». Возле иссохшей чаши фонтана на привокзальной площади народ быстро разбежался в разные стороны по белёсым пыльным улицам, а мы отправились искать жилище нашего питерского интеллектуала.
Домик Капли оказался весьма симпатичным. Это была настоящая деревенская изба со следами художественных вкраплений. Крыльцо поддерживали искривленные стволы, над окнами красовались нестандартные резные птицы. Но сами окна были почему то забиты досками или закрыты изнутри картоном. На двери был замок.
Мы прошли на участок за домом. Сеточный забор был обвит весёлым вьюном. Из высокой жирной зелени выглядывали лечебные травы и полезные кустарники, зверобой и лесной шиповник, бледные маки и хрен. По голубому небу пронеслась аки чёрная сыпь дружная стая галок, грачей и ворон. Они как-то по былинному летели в одну сторону, будто там мёртвый добрый молодец лежит под бел горюч камнем. Под заросшей хмелем крышей стояло продавленное кресло и валялись написанные ручкой и отпечатанные на машинке рукописи. У поросшей бурьяном собачей будки валялась пожелтевшая книжка со странным названием «Экзистенциализм и лечение травами».
Мы решили погромче постучать в дверь и в окна дома. Хозяин неожиданно вынырнул из двери сарая для животных, примыкавшего к избе. Вид у Капли был абсолютно безумный. Я решила, что это от одиночества на природе и от радости видеть у себя в гостях живых людей. И ещё подумала, что так вот кончаются мифы о Простоквашине. Капля сказал, что дверь на крыльце забита, и что он пользуется входом через хлев. В кромешной тьме мы вынырнули из закутка сарая на лестницу, ведущую в сени. Там наощупь нужно было пробраться к выключателю, чтобы зажечь свет, рискуя по пути сломать ноги или вышибить мозги об низкий деревенский косяк.
Внутри дом тоже был почти абсолютно тёмным- из-за забитых окон, которые изнутри прикрывали зловеще просвечивающие в щелях алые флаги с серпами и молотками. Повсюду висели портреты Ленина с трогательным умным взглядом, каким его любили изображать советские художники из прослойки между рабочими и крестьянами. Стены были покрыты зеркальными и серебристыми поверхностями. В углу зелёная лампа освещала аквариум с одинокой и жирной пиявкой. В нише лежали груды пыльных книг, когда –то весьма драгоценных для советского интеллигента 60-70 годов. Одна из стен была занавешена огромным коллажом, в центре которого располагался потрет ясноглазого Юры Капли в пионерском возрасте, справа от него висела фотография его отца в молодости, ясноглазого красавца, похожего на Йоганна Вайса из фильма «Щит и меч», а снизу улыбался обаятельный Курёхин. Вот он, иконостас постмодерниста 90-х. Насильник Ленин. Коллажист Курёхин. «Я» как центр вселенной. Пристальное вглядывание в великую загадку- молодого отца. И Петрушка-инферно, смеховой русский дьявол. Он неприятно корчился рядом с пустым окладом деревенской иконы. От всего этого мурашки по спине у нас бодряще забегали, будто мы не к питерскому интеллектуалу приехали, а попали в избушку Бабы-Яги, повышающей свой гемоглобин человечинкой...
Распив квас «Никола», мы сели на велосипеды, и, подобно фашистскому ефрейтору с двумя рядовыми из советского фильма о войне, полетели, выстроившись треугольником, во главе которого был Капля, обследовать посёлок бывших добытчиков торфа. Пока мы ехали по территории, застроенной деревенскими избами, Рогавка казалась патриархальной и привлекательной. Потом пошли толстостенные и разваливающиеся двухэтажные домики, построенные немецкими военнопленными, а также руины торфяных цехов и недостроенные в 70-х кирпичные светлые брежневки с провалами тоскливых окон.
На одной из ржавых труб, торчащих из развалов как памятник в Хатыни, красовался маленький, ржавый, но гордый серп и молот. Юра, ставший похожим от житья в деревне на почтальона Печкина, сморщился скорбно и попросил его сфотографировать на фоне следов похеренной цивилизации. Потом мы долго подпрыгивали по навозным лепёшкам и рельсам, которые некогда опутывали сложной сетью посёлок советских торфоразработчиков. Наконец мы выехали на природу- к потрясающей красоты озеркам, блиставшим среди плоской зелени пейзажа. Такими синими прозрачными озёрами в камышах и с утками была покрыта вся окрестность- это были искусственные неглубокие озёра, образовавшиеся после выработки из почвы торфа до каменистого слоя.
Пока мы думали, окунаться или нет в эти синие провалы, к берегу подъехала на велосипеде высокая и статная натуральная блондинка, просто девушка Виола какая-то. Она скинула одежды и стала словно русалка долго плавать в синей холодной воде, отдающей талым льдом. Кругом трепетали на ветру молодые берёзки, главная статья доходов местных жителей, которые, подобно козам, обдирают эти берёзы на банные веники и продают их оптом в города. В болотных северных травах, усеянных розовыми, белыми и жёлтыми цветиками, таились гроздья поспевшей брусники. Юра встал на корточки и стал поедать ягоды как медведь. Мы удивились и стали собирать для него ягоды.
Когда мы пришли в дом, Капля взял нечищеные ягоды, засыпал их сахаром, растолок пестом и залил кипятком. Потом он поедал ботву морковки с жадным чавканьем. В тёмной-тёмной избе с кровавыми от знамён окнами Пётр Мамонов мерзким голосом напевал всякий нервный бред типа «Морской пёс ест свои мягкие зубы». Капля судя по всему под эту честную психоделику уносился душой в свою юность, в бесконечный одинокий и разрозненный протест против мира, который перестроить нельзя , но из которого можно уплыть в фантастические дербеня.
Юра Капля купил этот дом у художника-шестидесятника, который, в свою очередь, купил сие родовое гнездо у какого –то вымирающего местного аборигена. Плакаты с Лениным Капля нашёл на чердаке. Ещё на железной печи в паутинках стояли две чеканки, изображавшие испитый, с мешками под глазами профиль Владимира Высоцкого. Их своими руками выбил покойный художник. Очевидно, Высоцкий был кумиром этого человека. К Ленину он был спокоен, но в Капле проснулся интерес к этому борцу за счастье других.
Капля вдруг рассказал, что в лесу он любит ловить гадюк и выжимать яд у них из зубов. Что весной одна гадючка укусила его в руку, боли он не почувствовал, так как гадюка сделала ему анестезию, но рука потом опухла и почернела, но яд в итоге рассосался. Глаза у Капли в этот миг сверкнули зелёным огнём, и он вдруг попросил, чтобы его угостили тремя банками сгущённого молока. При этом он высунул язык и жадно облизнулся.
«Дядя Юра, вы оборотень?», -хотелось задать ему вопрос. «Он по ночам превращается или в медведя или в гадюку», - зашептали мы с сыном друг другу на ухо.
Ещё нас потряс туалет Капли. В нём была лампа, но электричество к ней было обрублено. В тёмном высоком насесте царил жуткий абсолютный мрак, пользоваться толчком можно было лишь при широко открытых дверях и ярком свете, зажженном в сенях. С чердака свешивался хлам веков, истлевший, закатанный в трубочки картон, какое-то древнее крестьянское железо для животных, хомута и книги. Также жутко было на кухне. Всюду стояли огромные кастрюли, латки и бутыли. Когда Капля отвернулся, мы заглянули под крышки. Слава Богу, там было чисто и пусто. Воняло прелыми травами. Но зачем Капле эти чаны? Зачем? Дело близилось к ночи, удушливой избяной ночи, резко контрастировавшей с целебным деревенским воздухом в саду.
Хозяин улёгся на огромной кровати под какую-то дряхлую шкуру и стал смотреть телевизор, который в Рогавке ловит лишь одну центральную программу. Мы с сыном улеглись на низкий топчан, укрылись шкурами-маломерками и уставились от страха на потолок.
Потолок избы был завешен огромным шёлковым полотном с логотипом некоего банка. Меня это унесенная с какой-то выставки рекламная ткань ввергла в пучину размышлений. Ох уж это поколение сторожей и дворников, мечтателей и перформансистов, инсталляторов и бессребренников! В 90-е годы создание каких-нибудь традиционных живописных полотен, спектаклей или скульптур казалось делом замшелым. Художественная воля настоятельно требовала воплощения в виде актов, акций и провокаций, в виде эпатирующих и тормошащих обывателей воздействий. Никто не думал о фиксации и музеефицировании, о материи и сохранности на век. Хотелось делать то, что продать нельзя. Делать крик, вспышку, прободение сознания. Чтобы это сделать эстетически прекрасно, иногда нужны были большие и не очень деньги. Прободение требовало материальной базы, материи, материалов. Были фонды, банки, фирмы, которые можно было подоить за их сосцы своими безумными губами. Художественная воля 90-х жила на гранты. 2000-ые поменяли ситуацию. Искусство потеряло своё чистое безумие и стало товаром, который следует продавать. Бескорыстному выбросу художественной энергии пришёл конец. Поколение сторожей, не умеющее продавать, скисло и захирело. Зачахло в ожидании менеджера, в отсутствии грантов. Ушло в болота и Рогавки. Я тоже хочу домик в деревне...
В голове заунывным вихрем проносились идеи Юры Капли. Малевич и его чёрный квадрат- это прародители модернисткой эстетики безликих домов-прямоугольников с квадратными окнами, загадивших нашу планету. Люди в этих домах проживают безрадостно, они потеряли связь с природой, со всеми проявлениями жизни, они плохо размножаются, их дети нуждаются в алкоголе, табаке и наркотиках, так как не могут получать нормальную энергию из космоса, не могут пребывать в гармонии с миром. Поэтому Юра Капля любит рисовать тонким пером дома округлых обтекаемых форм. Он сделал каркас из особой проволоки, который легко раскладывается и превращается в огромную каплю, которую легко обтянуть тканью и сделать своим жилищем. В будущем люди должны жить в поселениях из круглых лёгких каркасных домов, которые могут висеть, плавать, которые можно переносить с места на место. Потом Капля делал в университете презентацию домов-фаллосов, призванных повысить рождаемость в России...
На месте иконостаса над моей головой свисал Петрушка, сделанный Каплей. Петрушка с его фаллическим носом и обтекаемыми формами- это враг Петра Первого, одним из первых насаждавшего на Руси философию прямого угла, прямолинейных першпектив, прямоугольных домов. Будущее России- в массовом использовании луковичных каплеобразных форм и вообще всяких экологических округлостей, которые были присущи зодчеству древней Руси. Природа не любит прямых углов и полной симметрии.
Юра Капля сделал Петрушку с округлым жезлом и стал ставить уличные спектакли для детей и взрослых, развивающие в людях экологическое сознание. Артистами экотеатра Юры Капли были дети с нарушениями из Павловского интерната. Потом он как-то попросил меня и моих друзей помочь разыграть ему спектакль.
Я написала футуристическую пьеску в стихах «Полный ноль». В ней ядовитый креативный экспериментатор Петрушка заставляет исконно округлых русских народных Деда и Бабку родить из себя Угол. Кредо круглого деда- терпимость(«Наша вместимость–/Это терпимость./ Наша терпимость–/ Это вместимость». Потом из круглых бедолаг-простофиль рождается много углов. Родившийся угол поёт песенку « Я – угол. Я округлости – пугол. Я сам произвол! Я идеал произвёл!». Дед и баба плачут: «Мы мечтали о Колобке. Мы метали икру. Мы делали расчётливую игру. А из нас, увы, увы, Вылезли одни углы…». Во втором действии Петрушка-Мефистофель произносит длинный монолог, из которого явствует, что сделав углы, Петрушка теперь мечтает привести мир к округлому состоянию посредством излишек жира- целлюлита, присущего обществу бессмысленного потребления и обжорства. «Уголки вы мои, уголки./ Вы в ночи –/ Угольки, огоньки!/ Вы мерцаете/ Как Мировой Пожар!/ В вас есть дар,/ В вас есть жар!». На что баба отвечает резонно: «Кошмар!». Петрушка продолжает свой монолог: «Согласен./ Белизна нуля –/ Вот моя мечта./ Краснота огня/ Пугает меня./ Разноцветный мир-/ Это мира жир./ Чтобы ноль был полон,/ Нужны округлости./ Мне люб колобков гомон./ Миру- не хватает жира!/ Надоели тощие углы./ В них мало игры./ Они слишком серьёзны,/ Угловаты и злы». Потом приходят полицейские, реклама, денежки, врачи, пожарники- они мучают углов и заставляют их обжираться жиром.
Кончалась пьеска трагическими гамлетовскими монологами двух разжиревших Углов, превратившихся в Колобков. Первый Колобок: «Я толст./ У меня прекратился рост./ Я широк./ Я почти Колобок./ Мои углы прикрыл жир./ Я вкусен и сладок,/ Как инжир./ Да, я сладок./ Я сам себе гадок.». Второй Колобок: «Я толст, наг и гол./ Я как гол в футболе./ Меня метко забили в ворота. Я не имею своей воли./ У меня нет ничего,/ Кроме рта,/ Из которого/ Извергается/ Пустота!».
Тут звучала трагическая пафосная музыка, зрители должны были рыдать, но они вроде бы не въехали в глубокий философский смысл этой антипостмодернистской пьесы. Потом я, Юра Капля и наши сотоварищи показывали действо с Колобком, Петрушкой и Петром Первым на рынке в День урожая. Юра тогда выглядел как герой, смело несущий утончённые европейские идеи в дикие изъеденные сладенькой попсой мозги простого народа. Мы надели на себя круглые конструкции Капли, влезли на мокрую от дождя сцену. На мне был Пётр Первый, почему то с длинной бородой. Дети не понимали экологических проповедей Юры, кто-то из детворы ухватил меня за бороду и пытался уронить со сцены оземь. К тому же внутри шаров почти ничего было не видно...
Сейчас, в этой долбанной Рогавке, Капля лежал с позеленевшим осунувшимся лицом, как Баба Яга в русских сказках, у которой нос в потолок врос, и брови загустились, и вообще... По телевизору, повёрнутому на своих курьих ножках к нам задом, а к Капле передом, бесконечно шелестели жуткие русские сериалы. Какая-то баба-следователь выясняла обстоятельства зверского убийства, патологически обсасывая тошнотворные детали. Потом шли новости- столь же тягостные, маньячные, всё про убийства мирных граждан, всё про смерть и убийства. Имя телевизора в провинции- «несущий смерть русскому народу». Я видела острый зелёный нос Капли, отражённый в системе зеркал, и чувствовала, что либо он маньяк, либо я тоже обретаю черты маньяка. Когда Капля шевелился в полной тьме, подавая признаки жизни, мы с сыном от первобытного ужаса выскакивали из под своих беленьких заячьих шкурок. Я не знаю, как мы дожили до первых петухов, ибо петухов в Рогавке, как и во многих деревнях, почему то ныне не слышно. То ли птичий грипп их вывел, то ли алкоголизм и лень выели под корень.
Утром Капля склонился надо мной и спросил: «Ну что? Ты ничего не замечаешь?». Я с отчаянием честно пискнула: «Нет!». Он сказал: «Я побрился!». Я с ужасом притихла, не понимая, куда он клонит. «К чему бы это?», - спросил он у меня. «К тому, что мы с тобой сегодня едем в администрацию Рогавки. Я хочу здесь создать экотеатр!»,- вдруг здраво объяснил он мне снятие со своего лица дремучей шерсти.
В администрации, просторном кирпичном здании с лёгкими следами обветшания и вывешенными на стене листками, на которых изображалось, как надо вести себя в условиях угрозы терроризма. Капля весьма эффектно описал свой проект. В нём проснулся питерский лоск изысканного грантополучателя.. Дама администратор была в восторге. В Рогавке, где живёт 5 тысяч человек, 70 детей -воспитанники местного детского дома. Хорошо бы с этими детьми создать экотеатр и объяснять местным жителям, что нельзя бросать окурки в торф, вываливать мусор в озёра и т.д. и т.п.
В это время мой сын Саша стерёг велосипеды у входа в администрацию Рогавки. Возле него возник какой-то дедок и стал с непередаваемым матом рассказывать другому дедку о своих ночных приключениях. Как к нему ночью через окно влезли два местных парня и стали требовать от него денег и паспорт, в придачу, очевидно, с целью изъятия навек его недвижимости, при этом угрожая ему экзотическими пытками и смертью от ножа. «Я бывший десантник!», - орал дед. «Я взял палку и проломил Осипу голову. А второго всего отутюжил. Осип помер в больнице сегодня. Мне сказали. Я же десантник! А второй уж ко мне не сунется. Ему долго лечиться надо, пока он сможет ко мне опять сунуться. Я же десантник советской армии!».
Потом мы опять долго куда-то вдоль поросших бурьяном рельс ехали на велосипедах, нещадно поедаемые слепнями и комарами. По пути я увидела длинное белое здание, с одинокой, тонкой, как детская ручонка, трубой, ровно по центру. На окнах нижнего этажа пестрели разнообразные ржавые решётки. На бордюре из врытых в землю резиновых покрышек сидел, маясь от тоски и безделья, белокурый мальчуган. Более экзистенциально мрачного здания видеть не доводилось. Это был местный детский дом.
Вечером мы прошли пешком по посёлку. Опять нас поразило это сочетание красоты и тоски. Иногда встречались процветающие уютные дома, иномарки, красивые люди- яркие блондины с синими глазами и добрыми улыбками, но встречались и абсолютно выродившиеся, похожие на каких-то инопланетян обдрипанные облезыши со странными головами, носами и ушами. Обычно у них в руках были пузыри с пивом «Охота»... «Идёт охота на волков. Идёт охота». И на дураков тоже. Довольно часто встречались заброшенные бревенчатые дома, заросшие космическим гигантскими зонтами борщевика...
Ещё мы хотели навестить семейство Басовых- знаменитых путешественников, когда то обошедших по периметру все сухопутные границы СССР с тележкой перед собой. За этот подвиг они были внесены в книгу рекордов Гиннеса. Эти люди тоже живут в Рогавке. Но после прогулки Капля лёг под шкуры и впал в тяжкое забытьё перед экраном маньякально борморчущего о насильственной смерти телевизора. Саша сказал мне, что спать без света не может. Мы взяли толстенные книги из развала умершего художника, и сделали вид, что нам очень хочется читать. Из окна доносился запах дыма. Торфяной дым стоит здесь каждое лето, ибо каждый год по вине людей тяжко, неизлечимо, подземно горят торфяники. За окнами иногда кто-то кричал, иногда зверски тарахтел пролетавший мимо мотоцикл. Трещали и свиристели ночные цикады. Над головой болтал кровавым носом зловещий Петрушка. Казалось, что кто-то трётся у стен. «Мама! Убери-ка те огромные ножи на кухне. На всякий случай. Ещё хорошо бы положить поближе к нам арбалет, которым можно убить медведя. На всякий случай.» Я, ловя на себе мнимые взгляды из под закрытых зелёных век оборотня Капли, завернула длинные ножи в полотенце и спрятала их в щель .Потом я посмотрела своими расширенными от страха глазами на место нашего ночлега и увидела, что на столе масса макетных ножей, которыми террористы резали пилотов в американских самолётах 11 сентября. Я их тоже собрала в кучу и спрятала у себя под диваном. Саша раскрыл свой перочинный ножик и сунул его под подушку. Всю ночь мы не смыкали глаз.
На рассвете Капля пошёл поесть и, видно, с ужасом обнаружил пропажу всех ножей в доме. Я не знаю кто больше кого напугал- Капля нас или мы Каплю, или мы все вместе содрогались от древнего деревенского ужаса, или нас душил призрак умершего хозяина дома, художника-шестидесятника, который любил писать реалистические пейзажи и любил Высоцкого, или торфяной дух чуть не свёл нас всех с ума... Юра посмотрел на нас с обидой.
Когда мы шли на станцию, то увидели, что этой ночью буквально дотла сгорел соседский заброшенный крепкий дом, так называемая «отчуждённая собственность»- дом, чей хозяин умер, не имея помнящих о нём наследников и родственников. Его сожгли, скорее всего, те местные инопланетяне с пивом «Охота», пластиковую тару от которого так любят разносить потом вороны по всем окружающим торфяникам, и чьи детки маются в летней тоске в детском доме.
Через полтора часа мы были в Новгороде, сняли белый, чистый, в стиле евроремонта номер в гостинице «Россия», с видом на реку Волхов, со светлым, хорошо обозреваемым по всем углам туалетом. Наконец то можно было отоспаться. Ну её в баню, это Рогавку.
