Юрий Касьяник

Синтезатор и бокс.

 

Юрий Касьяник-  петербургский композитор, чьё творчество лучше  слушать вживую, лучше всего у него в студии на  Тележной улице. По вторникам он уже  15 лет собирает  вокруг себя самую разношёрстную публику, долго рассказывает о том, о чём знает лучше всего- музыке, о Курёхине, о  своих друзьях-музыкантах, потом начинает впадать в некий транс, садится за клавиатуру синтезатора- и … И тут всякое раздражение за затянутые лекции исчезает, так как в деле музыкальной импровизации Юрий Касьяник действительно силён, действительно великолепен. Он захватывает вас и уносит с собой в некие надмирные сферы, и бывать там всегда интересно, и всегда как-то грустно было, что у Касьяника такая небольшая студия  в подвале, что вот бы ему арт-центр с большими потолками и раскрытыми окнами, и пусть играет, играет, и это облагораживало бы окружающих простых людей, им так не хватает такой сложной, возвышающей, фантастической музыки, ну почему импровизатора слышит так мало ушей, почему композиторы далеки от своего народа…

 

           

Юрий родился в Ленинграде, родители  его были очень известными спортсменами, не только в Ленинграде, но и в СССР. Они были гимнастами, они увидели друг друга на помосте и  влюбились  тут же друг в друга с первого взгляда. От этой любви  родился Юра Касьяник.

            -И почему ты не стал спортсменом?

-Я стал спортсменом! Потом это наложило отпечаток на всё моё искусство. Я занимался самыми разными видами спорта- и  дзю-до, и шахматами, и плаванием, и гимнастикой, и боксом.  С 4 лет  я начал играть на пианино, оно почему то не сгорело в блокаду, была у нас в семье такая реликвия. Потом учился музыке у замечательного педагога- у Елены Андреевны Аплаксиной. Он была профессором 2 консерваторий,  редактором музыкальных программ на нашем радио, она была аристократка, жила на Гатчинской улице,  я брал у неё уроки по фортепьяно, композиции, контрапункту и т.д. Потом как-то  к моим 13 годам она меня образовала для поступления в консерваторию. Но туда я не поступил.

-Почему?

 -Елену Аплаксину немножко так репрессировали коммунисты, она им не нравилась, не по-коммунистически она учила музыке. И я стал боксёром. Молодость была у меня  мощная, боксу я отдал 3 года. Спорт до сих пор меня держит. Я бы всем сказал –занимайтесь спортом.  

-А что было твоими университетами?

-«Голос Америки», «Бибиси», радио «Свобода».  Мы тут с Колей Васиным поспорили, кто раньше стал слушать «Биттлз» по «Голосу Америки». Конечно он раньше. Ну так меня и понесли три волны  вперёд- рок-н-ролл, джаз и классическая музыка. Потом всё это стало переходить к авангарду.

-А когда началось композиторство?

            -Сочинял я с лет 8. Одна пьеса войдёт в мой юбилейный альбом. А  композитором себя я почувствовал после написания своей первой сонаты для фортепьяно, которую успешно потерял. Зато недавно вспомнил полностью, пальцы вспомнили всё- от ноты до ноты. Были гастроли по всей стране – я изъездил с Ленконцертом СССР вдоль и поперёк. Играл на  гитаре, контрабасе, саксофоне, в ансамбле «Белые ночи» играл, руководил ансамблем «Невский». А так сочинял музыку, самое яркое впечатление- это моя первая симфония. Она прозвучала в 1994 году в исполнении оркестра «Эрмитаж» под руководством Лео Корхина. Второе яркое  впечатление – исполнение моего концерта для фортепьяно с оркестром на 25  фестивале «Музыкальная весна» в 1989 году. Это была моя официальная премьера как композитора, дирижировал оркестром Равиль Мартынов, за роялем была аспирантка нашего великого пианиста  Григория Соколова Надежда Кибардина, сейчас она в Америке.

-Ты часто на своих вторниках вспоминаешь Сергея Курёхина.

-Я познакомился с ним  16 мая 1987 года. Мы  очень дружили с ним, он  мне был очень дорог. Последняя встреча была  16 мая 1996 года- тогда я  узнал, что Сергей  почти при смерти и очень болен мой друг Гуницкий. Я рванул тогда с гастролей  из Италии в Питер…

-Юра, а то, что ты делаешь в музыке- к какому направлению это можно отнести?

-К самому  себе. Мне посчастливилось открыть новое направление в музыке- оно называется импрофония. Признаки его это  крупная музыкальная форма, абсолютная спонтанная импровизационность при создании. Я сочиняю симфонии- но метод их создания- это  «КАСТ-импровизация», тотальная импровизация, позволяющая сочинять музыку «набело»..

-И сам себе оркестр?

-У него даже есть название- невероятный оркестр. Сейчас  у меня новая рабочая станция- полнофункциональный  KORG M 3, он заменяет все другие синтезаторы. Старые машины тоже со мной, и они работают.

-А вот можно провести между тобой и Курёхиным параллель- он играл с Поп-механикой, а ты с синтезатором, тут и там игры с чем-то механическим, искусственным, пусть у Курёхина это были самые разные элементы из людей и вещей, а у тебя просто записанные звуки…  

-Нет-нет,  просто слово случайное похоже на слово со смыслом.  Это как параллель между Курёхиным и Филиппом Гласом, мной и Кейджем, мы все произрастаем на одном кусте, питаемся соками прошлого. И если способны предвидеть будущее- то нам честь и хвала.

-А многое тебе удалось в музыке предвосхитить?

-Есть вещи, которые сделаны много лет назад мною, и сейчас они входят в силу.

Всё развивается по спирали, идеи летают в мире. Но дело в том, что с этими идеями делать дальше. Облагородить наш мир и обрести себя?  Курёхину это удавалось, жаль, что его наследие не работает. У него много первоклассной музыки…

            -Ты имеешь в виду, что творчество Курёхина не записано на диски, осталось в нотных записях?

-Ноты он редко писал. Помню,  мы с ним выходим на Литейный из магазина «Книги». Сергей вдруг кричит: «Стой, Юра! Тема, Юра!». Я  достаю блокнот, он напевает, я записываю. Как говорил Кортасар:  «Музыканты- это единственные люди, которые напрямую разговаривают с Богом, а остальные тоже разговаривают- но только через музыкантов». Это так, мы медиумы. Мы способны подключиться к этим энергиям и выразить их в звуках.

-Где твою музыку можно услышать?

-Мою музыку можно услышать в Париже,  в Бордо, в Лондоне, в Стокгольме. Там продаются мои диски. А здесь нельзя, здесь мало было издано и всё продано.. В Сайгоне диски мои лежали несколько лет, отношение было плёвое к ним.

-А кто тебя издал первым?

-О, это была целая история. Меня издала компания «Аполлон», она выпустила мой первый компакт-диск- первый сольный диск живого композитора, изданный в США. Даже Саша Журбин, живущий в США, не мог этим похвастаться. Мне повезло –Михаил Шемякин обратил внимание на мою музыку, нарисовал картинку для моего альбома, это был рисунок из серии «Силуэты Петербурга», альбом назывался  «Красные канарейки», он вышел в 1990 году. «Голос Америки» делал передачу обо мне.

-Ну это аллегория какая-то!

            -Да, сначала я слушал «Голос Америки», потом он меня.  Несколько передач сделал обо мне Уиллис Коновер.  Потом я встретился с Марией Силиберти, мною боготворимой, которая первая стала вести передачи на русском языке о мировом джазе, и вот в Вашингтоне она делает обо мне передачу. Была сделана 40-ка минутная программа с интервью, с фрагментами моего большое хепенинга в Нью-Йорке.

            -А что за хепенинг?

-У меня была идея повторить сезоны Дягилева в Париже. Мне хотелось  сделать русские хепенинги в Америке. 20 июля 1990 года – день в день с началом Игр доброй воли в Сиэтле эта идея осуществилась. Мы были на коне, мы импровизировали с музыкантами из разных стран мира 5,5 часов. Программа называлась «Ленинград вызывает». Тогда же я встретился с Андреем Хлобыстиным, и он мазал на грузовике холст. Миша Барышников дал мне людей из балета, мэр дал сцену в Баттери- парке на берегу Гудзона, откуда теплоходики шли к статуе Свободы.  Мне прислали перкуссионистку японку и барабанщика гениального из Израиля, его звали Ювал Габай. Играл Фред Хопкинс, один из лучших контрабасистов в мире, многие знаменитые музыканты. Играла московская группа «Одер-манекен». Теперь у нас в городе есть фестиваль SKIF, на котором делается что-то похожее. Кстати, я должен об этом сказать!

-О чём?

 -Я должен назвать имя человека, который придумал «SKIF». Это Боря Райскин! Мне не нравится. когда Борю забывают. Часто говорят о SKIFе , а о нём ни слова. Волею судьбы я познакомился с ним  в Амстердаме в клубе Бим Хаусе. Хууб Ван Рил, директор, запаздывал, у него за столом  сидел кто-то.  Это оказался Боря Райскин. Он  участвовал в моих хепенингах конца 80-х,   потом он  встретил меня  в аэропорту в Нью-Йорке, я у него жил первую неделю в Бруклине. С ним дружны были все – он играл у Курёхина на блок-флейтах, на виолончели. В Амстердаме жил его брат Даня. Это был декабрь 1996 года, и  тогда возникла  идея сделать фестиваль в Нью-Йорке, посвящённый памяти Сергея Курёхина. Райскин попросил у меня телефоны самых ярких музыкантов Питера и Европы, я ему дал. Первый SKIF  был в Америке. Совершенно безумно- но он это сделал, через два месяца его не стало. Это кощунство не помнить Борю.

 -А мюзиклы ты не пишешь?

-Нет. Я когда-то написал рок-кантату на стихи Пабло Неруды, она исполнялась в Дагестане, её слушал Расул Гамзатов и сочувственно ко мне отнёсся. Я развиваю импровизационные жанры. Эксперименты мои касаются музыкальной формы. С ритмами, тембрами я уже давно не работаю, то бишь специально не экспериментирую с ними. Эксперименты мои в области формы и интонации. Мне тесно в полутоновом  темперированном строе, в Америке я  микротональной музыкой занимался.

-А как возникли твои касьяниковские вторники на Тележной?

-Вторники возникли не на Тележной, а на Пушкинской -10.  Кстати, я был одним из первых, кто Пушкинскую основал. Люди потом стали забирать власть в свои руки, выкинули основателей. Главные основатели это был кооператив «Охрана» с Валерием Асташкиным, с Лёвой Зиминым и его матерью Ниной. С Юрой Гуровым, Вадиком Овчинниковым, Яном Крижевским мы были первыми. Серёжу Ковальского на пост лиректора Пушкинской  я сам рекомендовал в гуманитарном фонде имени Пушкина, я тогда был директором по международным проектам. Потом всё пошло по другому.

-А как?

            -13 апреля на Пушкинской-10 вторники мои родились, а потом они были изгнаны вместе со мной. Я стал последним из тех первопроходцев,  кто её покинул. Уже крыши не было  на здании, и я сделал свой последний хепенинг. Кирилл Миллер сказал что только Касьяник на такое способен. Рояль был в воздухе, я хотел на вертолётах летать, чтобы меня каскадёры притягивали к роялю. Но вертолётчики потребовали полторы тысячи долларов на штрафы. Девочка крановщица подняла рояль в небо, поставила его на л ифтовую шахту. Серёжа Шолохов там был снимало всё это ТВ. Дождик пошёл, я стал импровизировать на рояле. В меня из-за новой трубы Пушкинской-10  стрелял убийца, олицетворявший Ковальского, из меня вырывалась кровь при помощи взрыв пакетов и бутафории, которую мне дали друзья с Ленфильма, потом рояль спустили у «Арт-клиники», и я, «погибший», начал играть последнюю импровизацию.

            -Это круто!

-Потом вторники мои были  в Чаплин-клубе, «Борее», Доме актёра, Доме архитектора, потом на Тележной улице. Новый век открылся в новом помещении. Но капитализм не смотрит, кто работает пианистом, кто  водкой торгует.  В 2006 году нас выгоняли с Тележной. НТВ приехало, Давид Голощёкин, Александр  Белинский- многие подписывали прошение о том,  чтобы меня оставили на Тележной. Андрей Петров в больнице увидел сюжет, позвонил Валентине Матвиенко. В Берлине это решалось бы за 2 дня, у нас вопрос решался полтора года. Сейчас помещение мне подарили, там идёт ремонт, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, но у поклонников моих импровизаций скоро будет праздник…..