ПАВЕЛ КРУСАНОВ

«УКУС  ПОЛИТКОРРЕКТНОСТИ.»

            - У Алексея Рыбина в тексте «Кино с самого начала» (Илья Стогoff «Бронзовый рок») я встретила фразу: «Всю весну я прорепетировал с Пашей Крусановым. Цой написал несколько новых песен».

Вы были рок-музыкантом?

 

            — Да, примерно до середины 80-х. Играл с Сергеем Даниловым, с Рыбой, с Андреем Заблудовским. Когда мне было двадцать, я жил в Московском районе, и тут же, относительно недалеко, жили другие забавные ребята — Майк, Свин, Цой, Рыба. Мы были знакомы, что неизбежно — окружение, враждебное или просто не желающее понимать, выталкивало нас из своей среды, и мы тыкались в новый круг, пока не обретали единомышленников. Ну, вот мы и обрелись. Компания, в общем, была шире, но по большей части с музыкальным креном. Мы шлялись по улицам, ходили друг к другу в гости, от полноты бытия, как птички, пели песенки.

            Свою свадьбу Майк отмечал у меня на квартире — стульев на всех не хватало, сидели на пустых ящиках. Пили портвейн, закусывали пловом по-ливерпульски. Могу дать рецепт: в кастрюлю отварного риса вывалить две банки кильки в томате и решительно перемешать.

 

            -Русский рок 80-х и русская литература конца 90-х — начала 2000-х – здесь столько связей и переплетений… От музыки к литературе, от звука к слову — это переход к зрелости или заполнение возникшей пустоты?

 

            — Переплетены не только музыка и литература. Художественная богема 80-х была еще менее дифференцирована, чем нынешняя. Художники, музыканты, поэты, прозаики, фотографы — все были как бы в одном котле, одно варево, и этот синтез прекрасно манифестировал Курехин в своей «Поп-механике».

            Что касается перехода от звука к слову, то литература, как и любое другое искусство, вплоть до рок-н-ролла, что только кажется парадоксальным, -это в первую очередь своеобразие взгляда. За него отвечает не столько собственно глаз, сколько некий внутренний хрусталик, наличие которого как раз и позволяет искусству быть. Что происходит? Выбирается объект, угол зрения на объект и… включается внутренний хрусталик. И неважно, какой облюбован ракурс — главное, чтобы автор говорил о том, на что смотрит. Только так мы сможем узнать, что он видит. И еще важно, чтобы автор не опускал выбранный объект до уровня предлога поговорить о самом себе.

            Другое дело, что музыка — в той или иной мере творчество коллективное, а стало быть, ответственность за конечный продукт несколько размыта. Литература же осуждает автора на высшую меру ответственности, хотя и существует мнение, которое я, кстати, порой разделяю, что писатель несет ответственность исключительно за порядок слов, а уж кто и какие в них найдет соблазны… Под высшей мерой ответственности я имею в виду то, что от начала и до конца здесь все сделано мной. И за то, что в конце концов получилось так, а не иначе, виновен только я, а не, скажем, непроспавшийся басист. Мне это по душе.

 

            -А что ещё было у вас в биографии до того, как вы стали писателем?

 

            — Школа, институт, страсть к жесткокрылым… В детстве год жил в Египте. Русская консульская школа и арабская располагались в одном здании, но на разных этажах. Да и входы были разные. Время от времени на уроке из-за доски на стену выскакивала фаланга, и нас срочно выгоняли из класса. Пока учитель, вооружившись шваброй, воевал со страшным зверем, ученики стояли в коридоре у окна и с любопытством наблюдали, как во дворе наставники секут розгами нерадивых арапчат. Что еще? Работал осветителем в театре, садовником, оператором звукозаписи, рекламщиком. Как положено: влюбленности, метания, масса лишних движений… А без них — куда же?

 

            -«Укус ангела» вознёс вас на литературную вершину Петербурга. Что вы испытывали, когда стали известным и признанным?

 

— Что испытывает человек, когда становится свидетелем торжества справедливости? Удовлетворение. Вот я его и испытал. Ну, и немного — удивление. Я никогда не претендовал на широкий читательский круг, а тут вдруг угодил в какие-то коллективные ожидания, разбередил общественное сладчайшее… Впрочем, в моем случае это все равно не массовая аудитория, что хорошо. В литературе тоже есть попса — у нее свои законы художественного, свой внутренний хрусталик и свой диапазон версий. Вот пусть она частой сетью и тралит.

 

            -«Хаос спал под покровом рассудка… Пора человеку постичь хаос». Роман кончается тем, что Иван приказывает выпустить псов Гекаты. Это мощно. Обида правит миром? У Бердяева главное чувство свободных — это чувство вины, чувство рабов — обида.

 

            — Из «Укуса…» вовсе не следует, что обида правит миром. Там правит непреклонная воля и страсть. Воля и страсть человека, расценивающего мир, как западню. Но западню не безнадежную — в случае, если успеешь найти из нее лазейку. А чтобы ее найти, надо страстно этого желать. Возможно, Господь вовсе не задумывал мир как западню для человека, но человеку следует расценивать Его творение именно так, потому что подобный взгляд позволяет обрести в жизни достоинство. Настоящее достоинство, основанное на собственной неуязвимости, а не то, которое как бы осеняет тебя через то или иное общественное признание. Последнее дает только иллюзию причастности к чему-то важному, только иллюзию и все — это такая маленькая ловушка внутри большой западни. Извините за прописи.

            -Прописи- это прекрасно. Иногда очень даже не хватает прописей…

            -Если жизнь — это постоянный вызов, на который тебе следует дать немедленный ответ, то она тут же наполняется массой смыслов, знамений и знаков. Разве не этого нам в действительности хочется?

            А по поводу чувств господ и рабов, и вообще Бердяева… Он, например, считал, что немцы — недостаточно цивилизованный народ, поскольку за добропорядочностью, любовью к дисциплине и строгой организации жизни у них скрывается первобытный страх перед хаосом. Поэтому многие гениальные немцы сходили с ума. Мысль, конечно, занимательная, но можно ли ее использовать как аргумент? Обида, если мы говорим о настоящей обиде, — это в первую очередь оскорбленное достоинство. Прошу прощения за хрестоматийный пример, но, бросая перчатку Дантесу, каким чувством руководствовался Александр Сергеевич? Чувством раба?

            -С точки зрения женщины- да! Лучше иметь оскорблённого и униженного, но живого мужа- отца твоих 4 детей, между прочим, чем всенародно любимую могилу. В вашем романе Клюква, она же  Надежда Мира боролась за «обретение витальной полноты» — и это привело к катастрофам и ужасным мировым войнам… Женщина, рабство и чувство обиды Что вы думаете о феминизме?

 

            — Честно говоря, я о нем ничего не думаю. Ни в ближнем, ни в дальнем кругу общения он меня никак не коснулся. Поэтому мне кажется, что феминизм на данный момент себя практически исчерпал — сейчас от него осталось только эхо. А чтобы не осталось и эха, на феминисток надо распространить закон об обязательной воинской повинности. Тут же начнут «косить» от суфражизма.

 

            - Восток и Запад, ваши идеи «нового фундаментализма»…

 

            — Позиция петербургских фундаменталистов, или как еще нас называют неофундаменталистов — это в первую очередь эстетическая позиция. Бомбизм тут не при чем. Исторический опыт показывает, что искусства цветут не в обществах торжествующего плебса, будь то альпийская Швейцария или народный Китай, а в обществах, исполненных духа имперского аристократизма. Это не обязательно аристократизм крови, это может быть аристократизм судьбы. Сейчас разговоры об империи ведутся на двух полюсах — возрождения отредактированной красной империи вожделеет экстремальный издатель Александр Иванов и издаваемый им в «Ad marginem» Александр Проханов, с другого полюса Анатолий Чубайс толкует о либеральной империи по модели Североамериканских Штатов. Ни та, ни другая версия петербургских фундаменталистов не устраивает. Мы ожидаем пришествия Незримого Императора, владеющего небесным мандатом на право быть тем, кто он есть.

            -У художника Феликса Волосенкова- пришествие бога Волоса в 2004 году…Распространённые надежды, которые у многих связаны с  вступлением России в Эру водолея. И что в его отсутствие?

            -А в его отсутствие стараемся хранить в целости его законное достояние, пренебрегая политической корректностью, обходительностью и жалостью.

            Между прочим, пренебрежение этими вещами изначально лежало и в основании русского рока. Что делать — страсть по сути своей жестока, поскольку жалость мешает уважать равных. Быть неполиткорректным и жестким — значит называть вещи своими именами, безо лжи, не боясь обидеть. Ведь в основе первой лжи всегда лежит боязнь обидеть другого, а в обходительности — низкое желание нравиться. Выражаясь культурными штампами, картина такая: чтобы красота спасла мир, надо сначала спасти красоту.

            -Мне кажется, певец апофеоза неполиткорректности- Шекспир. Из-за того, что Корделия не захотела быть мягкой на словах, не нашла адекватных слов для выражения своей дочерней почтительности, не захотела унижаться с политкорректными сёстрами- столько трупов, столько гробов! Неполиткорректны были Гамлет, Отелло со своей стратной жаждой восстановить  справедливость любой ценой. Какие ужасные последствия! Вы- новые фундаменталисты- защитники неполиткорректной западной цивилизации со своим культом рыцарства, борьбы за справедливость, истину любой ценой («…и нам нужна одна победа, мы за неё ценой не постоим…»). Благородно… И как вы собираетесь спасать эту ужасную и прекрасную красоту?

            -Если говорить о конкретных действиях, то сейчас мы занимаемся расщеплением атома души. Работы в этом направлении были приостановлены в 1996 году в связи с обстоятельствами, о которых я сейчас распространяться не буду. В настоящее время дело сдвинулось с мертвой точки. На очереди — создание духовной ядерной бомбы, а следом — духовного ядерного щита, чтобы никакая американская мечта безнаказанно к нам больше не залетала. Хватит нам уже колорадского жука, который, если присмотреться, между прочим красивый.

 

            -Себя вы с кем идентифицируете — с Иваном Некитаевым или Петром Легкоступовым? С могом или с теневым пиарщиком? Или кем хотели бы быть?

 

            — Вообще-то я хочу быть электрическим скатом, но обычно идентифицирую себя с главным действующим лицом собственных книг — с автором. Пока не надоело, хотел бы им и оставаться. Тем более что на это получена санкция Объединенного петербургского могущества.

 

            -Вы выбрали для романа рыночно успешную форму фэнтези и насытили её глубокими философскими идеями. Если бы не забота о массовом успехе — стали бы вы придерживаться выбранной формы? Зачем такие чудовищные описания пыток и жестокостей? Для массового потребителя или душа просит жёсткости?

 

            — По поводу жесткости я уже высказался. Добавлю только — порой так хочется произвола и беззакония, что это желание становится просто непреодолимым. А о массовом успехе я не заботился. Да его и нет. Вот вы, скажем, все время спрашиваете только об «Укусе ангела», стало быть, другие книги не читали. О каком же массовом успехе писателя Крусанова может идти речь, если его не читают рыжие девушки? Что касается фэнтези, я не совсем понимаю, какое это имеет отношение к делу. Так и о Гоголе можно сказать, что, мол, заботясь о включении своих произведений в школьную программу, он выбрал для «Вия» успешную форму детской страшилки.

 

            -«Укус ангела»-  сильная вещь. Кусает прямо в сердце. По поводу  массовости-  речь не идёт о соревновании с Донцовой и Гарри Поттером. Нельзя сравнивать массовый забег «За здоровый образ жизни» и соло балерины. Давайте вернёмся к главному.  Каков путь России, на ваш взгляд? Утопание в политкорректности или новая поляризация?

 

            — Навязывают политкорректность, поскольку она — узда, а стало быть, инструмент управления и манипуляции. Но политкорректной Россия не станет. Хотя бы уже потому, что у нее в закромах есть такие замечательные ребята, как петербургские фундаменталисты — рыцари бескорыстия. Другое дело, что у нас уже не первое десятилетие идет холодная гражданская война, которая высасывает наши силы, умы и фантазию. А нам бы бросить эту ерунду, осознать, что Россия — величайшая держава, у которой есть свои интересы, и их с улыбкой, непреклонностью и безо всякой политкорректности следует отстаивать. Курилы — японцам? Черта с два! Надо самим забрать у них Хоккайдо за то, что они ловят свои суши в наших территориальных водах. Или хотя бы это продекларировать. Если держава не имеет запредельных, то есть, возможно, заведомо недостижимых, устремлений, она никогда не сможет сделать обычного, вполне реального шага вперед и будет преть, как куча навоза на огороде, куда откладывают яйца ужи. Пока ее не раскидают вилами наехавшие дачники.

 

            -Что вы думаете о состоянии современной литературы? Какая литература нужна народу, какая пишется и какая издаётся?

 

            — В книжных магазинах сейчас можно найти все, что угодно. Разумеется, я имею в виду петербургские и московские магазины — в регионах ассортимент зависит от местных оптовиков. Представлены все, или почти все, жанры и направления, разница исключительно в тиражах. И это правильно. Я за цветущую сложность. Есть такой замысловатый термин. Другое дело, что издательства, даже такие славные, как «Амфора» и «Красный матрос», стараются в первую очередь преследовать коммерческий интерес — в той части книжного рынка, где они нашли свою нишу. И это понятно: издать можно все, что хочешь — проблема в том, чтобы это продать.

 

            -Нет ли тут трагизма рынка – ориентация на выдуманного низменного массового читателя порождает этого самого тупого низменного читателя? Что вы испытываете, работая в издательстве «Амфора», и будучи при этом писателем?

 

            — Читателя никто не воспитывает, он таков изначально. То есть семья и школа, наверное, все же что-то значат, но в книжный магазин читатель идет — если вообще туда идет — с уже вполне сформированным вкусом. Между прочим, книги в сериях «Наша марка» и «Поколение Y» издательство «Амфора» поначалу выпускало пятитысячным тиражом, но читатель голосует рублем, и в результате стартовые тиражи современных отечественных нежанровых авторов снизились и колеблются теперь от трех до одной тысячи экземпляров. «Олма-пресс» вообще закрыла свою серию «Оригинал», «Эксмо» покупает только раскрученные имена, вроде Пелевина, Липскерова и Стогова, «Вагриус» и вовсе в коме. Мне это не нравится. Но это данность. Впрочем, есть механизмы, способные повлиять на этот процесс. Они стары, как сама старость. Скажем, можно на государственном уровне запретить издавать стихи, которые и так практически никто не издает. Уверен, к поэзии тут же возникнет чудовищный интерес.

 

            - Литература Петербурга, Москвы (России) и современная зарубежная литература — мы где? В середке, либо в хвосте, либо в головке?

 

            — Если судить по вершинам, современная русская литература выглядит очень прилично. В этом плане мы доказали свою полную культурную состоятельность. Сами посмотрите: Мураками — лепет, Коэльо — шарлатан, Кен Кизи — вымирающий бизон, а всех современных французов выдумал переводчик Лапицкий. Что эти мастера пера против Иры Денежкиной, которая со словарным запасом в сорок семь слов смогла написать книгу толщиной в двенадцать миллиметров? Разве там кому-нибудь это по силам?

 

            -Петербургский стиль — каков он в литературе, как вы это ощущаете?

 

            — Он веселый и резкий. И при этом, несмотря на свою родовую веселость, очень серьезный. Живя здесь, люди невольно учатся действовать легко, играючи, перестают страшиться испытаний и ведут себя так, будто в их поступках есть смысл и цель. Художник — в широком смысле — здесь понимает, что жизнь — разновидность искусства, и если ему хорошо обучиться, то жизнь будет такой, какой ты ее сделаешь. А если при этом эстетика полностью поглощает этику, так что с того? Сравнима ли эта потеря с тем, что мы приобретаем? Идя к чему-то, мы неизменно от чего-то удаляемся. То есть, приобретая, мы теряем — таков незыблемый закон. Ну и что теперь, стоять на месте, замереть и найти в этом упоение?

 

            -Тусовка, круг «Борея» — это благо для петербургской культуры или тормоз для новых лиц, имён, тенденций?

 

            — «Борей» — место, где можно назначить рандеву, выпить чашку кофе, встретить приятелей, посмотреть разнообразную живопись, время от времени послушать живую музыку или махнуть рюмку на презентации чьей-то новой книги. Как он может быть тормозом? Круг «Борея» разомкнут — я часто вижу там новые лица, но «Борей» сам по себе никому не дает никакой «прописки» в культуре. Прописаться там — дело самого лица, имени или тенденции, и помешать им воссиять не в силах даже «Борей», а вот поспособствовать может. Другое дело, что всем не угодишь, у дирекции, поскольку это тоже люди, всегда есть какие-то личные предпочтения, но то, что атмосфера в «Борее» благожелательная — за это ручаюсь. Так что «Борей» для Петербурга, конечно, благо. Главное не бить там много посуды и не декламировать стихи без спроса.

 

            -Ваши творческие планы, над чем сейчас работаете?

 

            — Пишу свою самую лучшую книгу, а в свободное время пытаюсь осознать себя как мыслящую волну, чтобы затем усилием воли изменить частоту своего колебания и стать чем-нибудь другим. Например, электрическим скатом.