Анвар Либабов
Анвар Либабов –знаменитый мим-клоун театра «Лицедеи» с фантастической внешностью, сочетающей в себе утрированного Телевичка, умного мальчика из детской литературы 50-х, ставшего зэком и побывавшего в блокаде, обритого на лысо доктора Чехова и доброго инопланетянина. Но при этом он ещё и актёр театра и кино, и каждая его роль врезается в память как гвоздь. Да и фильмы, в которых он снимался- всегда яркие, знаковые в нашей обедневшей культуре. «Про уродов и людей», «Замок», «Трудно быть Богом», «Не думайте про белых обезьян» (два последних фильма ещё в работе). На новый виток творчество Либабова поднялось благодаря питерскому театральному режиссёру Андрею Могучему, давшему Анвару главные роли в спектаклях «Кракатук» и «Не Гамлет».
ЛУННЫЙ КЛОУН В ФАСТ-ФУДЕ ИСКУССТВА
-Кем вы себя больше считаете- актёром, клоуном, просто творческой многофункциональной личностью?
-Да ни кем я себя не считаю. Прежде всего-дитя божье. А по предназначению наверное – лицедей. Это наверное больше подходит.
-И в каком возрасте вы себя почувствовали именно лицедеем?
-Традиционный вопрос. Певцы обычно говорят- вот как родился так и пою.
-По всякому бывает. Одна моя знакомая обнаружила, что обладает музыкальным меццо-сопрано во время родов.
-Ну да, бывают ключевые моменты. Всё же мы все родом из детства. И в тот период когда ребёнок начинает понимать, что взрослым что-то нравится, существует одобрительная оценка с их стороны, с тех пор начинается игра. С одной стороны – от нежелания быть похожим на всех. С другой стороны -из желания быть обласканным близкими, от дефицита любви. Отсюда- первые публичные детские выступления, когда говорят: «Молодец!», по головке гладят.
-Но у некоторых этот детский молодец заканчивает как никому не интересный огурец.
-Как таковой чёткой грани я не помню.
-Может быть всё началось позже- когда вы стали гельминтологом?
-Гельминтологией я занимался в ветеринарном техникуме, и тогда меня припахал преподаватель по гельминтологии. Он заглянул в мои конспекты и увидел, как я замечательно рисую всяких паразитов. И тогда он заставил меня рисовать большие плакаты с паразитами – я рисовал странглантидов, клещей, фасциолы, раскрашивал их цветными красками. Но с детства я тяготел к другому- выступал на семейных праздниках, папа играл на гармошке, а я плясал, чего-нибудь там отчебучивал. Потом всевозможные пионерские лагеря, меня иногда родители на все лето туда отправляли- там были пышные закрытия смены. Потом школьные КВНы, новогодние вечеринки, студенческий театр, агитбригада, студенческий театр эстрадных миниатюр, хореографические и музыкальные кружки. Но у меня была дилемма- мне нравились технические радиодетальки всякие, детекторные радиоприёмнички, диоды-триоды, поэтому, когда я ходил на занятия по баяну в родном Нижнем Тагиле, я брал нотные тетради, а внутрь вкладывал радиосхемы. Кроме баяна я ещё занимался в радиокружке. Но главное- всегда хотел вырваться из серости и обыденности в разноцветный, карнавальный мир. И этому помогали первые школьные опыты подмостков, театра.
-Но больше всего, наверное, помог театр «Лицедеи»?
-Я благодарен судьбе, что попал в этот театр. Я приехал в Ленинград учиться в Ветеринарном институте, я занимался во многих коллективах, и влюбился в жанр пантомимы. Он мне казался непостижимым, недосягаемым.
-Все помнят пантомимы Ингибарова!
-Ингибаров оказал колоссально влияние на моих учителей. До моего поколения дошли книги и телевизионные материалы, а также рассказы о нём. Когда я увидел Лицедеев- то для меня они были небожителями, недосягаемыми, элитарными. Я их увидел впервые в спектакле «Фантазёры» театра «Эксперимент».В ДК Капранова я подрабатывал в гардеробе, и вот тогда то их увидел и влюбился.
-А когда они вас увидели?
-А я туда поступал- с первого раза поступил. Узнал, что идёт туда приём. В то время я был на практике в пригородном совхозе, и прочитал объявление о приёме в газете «Смена». Всё бросил и поехал поступать. Тогда уже экзамены кончились, списки вывесили, но я упросил отсмотреть меня, и вечером мне позвонили, сказали, что Слава Полунин меня принял.
-В вашем творчестве можно узреть какой-то сплав радиотехники и гельминтологии, чёткий технический расчёт и экстравагантные проявления форм жизни…
-Опосредованно- да. Анатомически мне дадено такое тело, которое напоминает что-то из инсектологии, или паразитологии даже, но из мира нечеловеческого. А в голове – неотмирасевотина и абстрактное мышление. Наверное, что то нарушено в радиосхеме головного мозга. Поэтому опосредованно – да, повлияло.
-Какой была ваша первая роль у «Лицедеев»?
-Первая роль была на раусе. Первые телята выбегают весной из загона и прыгают, бегают, есть такое понятие- телячий восторг. И вот нас выпустили на сцене ЛДМ, во Дворце молодёжи. В то время там такой градус творческий был, такое средоточие культуры! В начале и середине 80-х это был творческий мегаполис, продвинутое место.
-Это было не только самое продвинутое место в питерской культуре, но, пожалуй, и в культуре всей России того времени. Тогда Питер реально был культурной столицей. В Москве такого средоточия творческих людей тогда не было.
-Да, там были театр «Дерево», «Колибри», рок-группы, «Алиса», школа диск-жокеев, джаз клуб- был прорыв. На многих площадках было разноплановое искусство. Где-то шло «Кино не для всех», новые мультики Хржановского, Норштейна, Татарского, тут же была выставка карикатуристов очень смелая, дискотеки были с диск-жокеями. Мы работали в фойе, импровизировали на раусе. И мы это делали с телячьим восторгом. Это была открытая импровизационная работа.
-А ветеринаром вы когда-нибудь работали?
-Конечно, я отработал отпущенное и положенное время. Работал с удовольствием и интересом, занимался практической и научной деятельностью. Работал с микробами и вирусами- на родильном отделении и в профилактории для коров. Проще говоря, работал с молочным стадом на родилке. Моей специализацией были пневмоэнтериты, потому что по весне это были и профузные поносы, и послеродовые осложнения. Работал я с отдачей.
-Много приняли телят?
-В период зимнее-весеннего отёла у меня было по 2-3 ночных вызова за неделю. У меня худая и длинная рука, поэтому мне хорошо удавалось родовспоможение при аномальных и трудных родах у коров.
-Когда-нибудь потом, когда вы уже стали актёром, вам приходилось играть роль врача-ветеринара?
-В одном эпизодике- да. Но опыт полновесный, полноценно накопленный- нет. Я знаю всю подноготную этой профессии. Для меня работа в колхозе имени Мичурина в Торжокском районе Калининской области, при всей прозе сельской жизни была романтической. Параллельно я занимался клубной деятельностью. Это было совсем не то, что сейчас понимается под сочетанием «клубная деятельность». В сельском клубе мы подремонтировали полы, протопили печь, привезли ёлку, цветомузыкальную установку, сделали новогодние гуляния. Я уже имел диплом ветеринара, учился на последнем курсе театр «Эксперимент», в любое свободное время вырывался в Ленинград. Потом обетовал в Лавриках, чтобы чаще бывать на репетициях. Театр постигал тайны уличных форм, и всё это было мне по душе.
-Ностальгия по той деревне осталась?
-Тогда одна половина населения колхоза была пенсионерами, другая- нетрудоспособной по причине пьянства. Я не знаю, какова судьба этих людей, но я их всех вспоминаю с теплотой. Это были колоритные, цельные и самобытные личности.
-Но когда же всё таки произошёл полный и окончательный разрыв с коровами, гельминтами и профессией ветеринара?
-31 декабря позвонил Полунин, и дал мне новогоднюю ночь на раздумие. Я подумал и решился, дал согласие стать профессиональным актёром. Через три месяца мы уже поехали на гастроли. 1 апреля мы были в Одессе на «Юморине», играли уличный спектакль «Катастрофа».Первый канал снимал, и мои родственники увидели меня по ТВ, для моей мамы это был тяжёлый момент. 10 лет я отдал другой профессии и вдруг так резко повернул оглобли в другую сторону. Мои эмоции опережали разум.
-А роды у людей вам доводилось принимать?
-Нет. Каждый должен делать своё дело. Я могу дать простые консультации на базе знания о физиологии, могу оказать первичную помощь. Могу потереть по ушам.
-Вы самому Полунину уши тёрли? Это от мигрени, да?
-Да нет, тереть по ушам- это значит давать консультации по телефону.
-О, это любимое русское занятие! У американцев это дорогостоящий культпоход на кушетку к психотерапевту, у нас же всё бесплатно и комфортно, лёжа и вздыхая на диване…
-Да! У нас ведь как нигде в мире все знают, как играть в футбол и чем от чего лечиться. Мне часто по собачкам звонят. Я вообще противник вот этого всего, этого метода. Это схоластика невежественная.
-Какова ваша любимая роль всё-таки?
-Не так то и много у меня ролей в послужном списке. Потому что мы театр не репертуарный.
-К тому же ещё и бездомный.
-Слава богу, дом для нас строится на Петроградской стороне. Вите Соловьёву(это бабка с сетками) надо памятник поставить. У нас ведь все в театре – и жнец, и швец и на дуде игрец. Соловьёв- отлично умеет строить дома. Я занимался административной деятельностью. А -из ролей – лучшие-у Андрея Могучего в спектаклях «Кракатук» и «Не Гамлет». Я благодарен, что судьба меня свела с Могучим.
-Кто из духовных глистов самый опасный для человека?
-Наверное, это гордыня, равнодушие, уныние.
-Какие лекарства есть от этих хворей, как вы считаете- как врач и как актёр.
-Заглядывать почаще в себя. Гляжусь в себя как в зеркало.
-И какие технологии можно применить, чтобы заглянуть в самого себя?
-Молиться.
-Вы молитесь?
-Да.
-Перед спектаклями?
-Я не суеверен. Я просто молюсь.
-В вашей профессии, наверное, были опасные моменты?
-Мы снимали сериал «Железные бабки» для ОРТ- это такие комиксы. Возле Кузнечного рынка реставрировался фасад здания. Там на крыше были лебёдки, которые поднимают и опускают железные бочки. И у меня возникла такая сумасшедшая идея. Бабка с вёдрами бежит- и её к электромагнитному крану притягивает, она заходит по пояс в воду и там набирает в бочки, лебёдки поднимают бабку наверх и т.д.- такую линию с вёдрами я придумал. И мы соорудили обвязку вокруг туловища, сверху одели пальто, подцепили за шиворот лебёдку и подключили её. Махнули строителям наверху: «Поехали! Камера! Мотор!», -и когда лебёдка дёрнулась, выяснилось, что мы плохо сделали обмотку вокруг тела, верёвки всё сильнее и сильнее впивались в мою грудную клетку, петля начала стягиваться и меня душить. Впервые я так потерял сознание, что ничего не помнил. Потом мне рассказывали, что когда меня дотянули до середины здания- у меня сначала одна рука повисла как плеть, потом другая. А в руках были вёдра с цементным раствором. Это всё падает на асфальт, разлетается. В кадре это было смешно. Но когда меня подняли наверх, обнаружили, что я без сознания. Такой вот эпизодик был.
-У вас есть какие-нибудь кумиры, герои?
-Да, я очень уважительно отношусь к Юрию Владимировичу Никулину, я восхищаюсь Петром Мамоновым. Петр Мамонов- искра божия неповторимая. Играть с ним- это как когда рядом с тобой кошка. Не переиграть ни кошку, ни ребёнка, ни Петра Мамонова. Чем больше будешь стараться играть, тем это больше будет заметно. Удивительная у него харизма! Неподдающиеся логике сочетания движения, стиха, каких-то иррациональных форм. Человек на сцене движется горизонтально- но какая там школа театрального движения, когда Петя Мамонов это так делает в музыке, стихе, психофизическом посыле без всяких школ- каких-нибудь современных движенческих, или актёрских, то есть он сам уже школа.
-Сейчас вы в Америку уезжаете?
-Да, у нас там будет турне. Мы едем своей труппой с двумя спектаклями в 16 городов. Один из спектаклей «Семеняки»- его мы показывали в Эдинбурге в прошлом году, в позапрошлом- в Авиньоне, он там имел колоссальный успех, очень хорошие отзывы прессы. Второй спектакль-программа «Русская рулетка», составленная из эпизодов от старого до нового, это будут избранные эссе, сцены.
-Но Полунин в это время выступает в Москве!
-Как в любом театре актёры имеют право на самореализацию. Я еду в Америку со своей программой, своими пробами в драме, в цирке.
-Вы впервые едете в Америку?
-Нет, в девятый или десятый раз. Сейчас новое-это поездка в Канаду, в штат Квебек мы поедем. Был период, когда мы большую часть проводили в турне за рубежом. Мы объездили 55-56 стран.
-Что общего в реакции публики разных стран и есть ли этнические особенности восприятия ваших спектаклей?
-Один из спектаклей «Семеняки» находится сейчас на Гаити. Есть некие различия этногеографические или природно-климатические или ментально-геополитические. Но они небольшие, зависят от темперамента. Отличается Европа от Америки. Отличаются азиатские народы- в них детскость какая-то, искренность, наивность- в Корее, Китае, Японии, учтивость такая, когда они всё внимательно сначала отсмотрят, а в конце щедро отхлопают. Поначалу, кажется, что они не смеются, недооценивают, не всё понимают, но в конце оказывается, что это восточная тщательность воззрения, подробное и внимательное к конкретным деталям изучение. Но в целом искусство понятно всем. Оно о простых истинах- одиночество, любовь, если есть лирико-поэтическая нотка, с грустью и печалью- то это всё эмоции, всем понятные.
-Вот каждая сценка у вас рождается всё-таки как реакция на время, в котором мы живём. Или же вы ищете темы в психологии человека, в вечном…
-Социальной сатиры у нас нет. Мы стараемся быть понятными всем, брать вечные, извечные темы. Чем больше пластов человеческих чувств мы вскрываем, чем глубиннее, тем больше мы понятны всем. Временные качества театру мало присущи.
-Неужели ничего из того, что присуще именно 21 веку, который на дворе, вас не трогает?
-Ну, наверно трогает технократичность этого века. Меня волнует больше всего то, что меньше чувственности становится. Это связанно с компьютерной виртуальностью, наверное.
-Человек теряет своё тело…
-Исконность теряется. Зрелищности, эффектности требуют всё больше. При всей мультимединости утрачивается камерность момента, нарастает пластилиновость. Много обёртки, мишуры, рекламы. Мы - -театр не толстокожий, который обут во все эти современные достижения, а театр с оголённым нервом. И такого театра не становится меньше, но он становится более камерным, запирается в камерные формы. Как кино не для всех. Мне нравится кино не для всех, избранное кино, документалистика. Лирико-поэтическая, грустно-печальная нота больше присуща мне, лунному клоуну. Я за позитив двумя руками. Но ныне здравствующий экспрессивно-позитивный идиотизм –он меня пугает. Всё меньше взаправдошности, органичности. Много конвейерного масс-медийного продукта. Столько телевизионных каналов, столько глянца! Но качество не догоняет. Настоящих исконных вещей, где идёт раскрытие – этого мало. В нашем жанре много конвейера, подражателей. Комиков много развелось, работников жанра смешного, и в этом легко потерять самое важное- чистый образ, свою индивидуальность. Правдивости, искренности и чувственности всё меньше. Искусственности много, а органики мало. Фаст-фуд коснулся и искусства. Но это, наверное, всё временное.
-У вас осталась страсть к животным от профессии ветеринара?
-Конечно. Один мой друг даже пошутил: «Ты иногда животных любишь больше чем людей». Я оттаиваю и теплею с животными. У меня лысый сфинкс кошка Яся, и водная черепаха Биби. У меня сестру в детстве звали Бибинуль. Черепаха у меня ручная, с ней можно играть, показывать игрушки. Когда я её пугаю, она от меня убегает и прыгает в воду. Ещё у нас дворняга собака. До этого были боксёрша и боксёр.
-Вы животных подбираете всё гладкошёрстных, в соответствии с вашим артистическим имиджем, вашей причёской!
-Да, всегда есть портретное сходство!
