НАТАЛЬЯ НЕСТЕРОВА

САМОИДЕНТИФИКАЦИЯ ПРОИСХОДИТ В ПУТИ

 

            От выставки «Наталья Нестерова. Отражения утраченного времени» не столько  веет утраченным временем, сколько обдаёт ощущением сути времени актуального, того, в котором мы продолжаем длиться.

            Все эти староватые дети, или, скорее, взрослые, втиснутые в нелепые матросские костюмчики по моде 100 летней давности, все эти морские дали с коричневым небом и иссиня-чёрно водной стихией, все эти жадные голуби и чайки, изобильные кушанья и цветы, заслоняющие лица, все эти игры с лестницами- всё это наши родные постперестроечные 90-е и начало 2000-х. Это всё  мы, упивающиеся морским воздухом открывшихся перспектив странствий, это мы, состарившиеся, но инфантильно играющие, в нелепых клоунско-детских одеяниях, это мы, у которых вместо лиц сентиментальное марево цветов, это мы в ретро-мечтах об аристократическом прошлом, которое потеряли, это мы, кормящие крошками то сирую нашу голубково-сизую, то белую, но жадную и неподдающуюся приручению свободу.

            К 60 летнему юбилею московская художница Наталья Нестерова пришла классиком русской живописи, художником с мировым именем, чьи работы хранятся в лучших музеях мира, мастером, пользующимся искренним уважением во всех лагерях современного искусства.     

            Метафизический реализм Натальи Нестеровой мало похож на метафизический реализм писателя -москвича  Юрия Мамлеева. Он носит характер более весёлый, тёплый и спокойный, несмотря на  потустороннее дыхание ветра и пронзительную голубизну и сочность небес в нестеровских просторах. В нестеровском метафизическом реализме жизнь комфортнее.

            В работе  «Крик»  у кричащего изо рта по-русски, по-хармсиански вылетают вороны. Кричащий мужчина при этом одет в полосатый пиджак, отдающий французским фатом времён Мопассана. Это странное действие героя можно расшифровать как «накаркал», или как вылетание у гражданина из рта слов- мертвоедов, или как освобождение наконец то через крик от этой черноты, но что-то в нём есть олицетворяющее нашу словоблудную революцию 1986 года, которую делали такие же лёгкие, почти мопассановские бонвиваны.

            «Летний сад» 1982 года с белыми гипсообразными советскими гражданами, гуляющими среди белых статуй, так же можно отнести к критике периода развитого закостеневшего социализма. Однако это  не единственное место дружественного соединения исторического человека и очеловеченной природы. «Весенний парк» (Нью-Йорк) 2003 года, где опять же имеют место  прогуливающиеся люди в белом, на этот раз  подле  фонтана,  показывают нам некий архетип в прочтении художницей метафизики сада.  Опять тёмная вечная природа и люди, написанные, почти вылепленные  белилами, как бы насыщенные то ли солью, то ли мелом, то ли цементом, как хрупкая, но тяжкая соль земли. Образ закручивается  в смысловую бесконечность, уводя в тупики постмодернистской нерасшифровываемости.

            Совсем по иному выглядят многочисленные парковые кулисы в работах художницы, на фоне которых прыгают и играют то в  серсо, то в золотой обруч, то в городки носатые то ли дети, то ли взрослые в матросских костюмчиках, отсылая нас к  страницам Набокова. Вспоминается  рассуждение Лиотара о современных реалистических изображениях, которые могут воссоздавать реальность лишь в ностальгической или пародийной форме. У Нестеровой и ностальгия, и пародия слились в экстазе, чтобы мы в этих детях увидели самих себя, совков, потерявших 20 век, и сопливо примеривающих на себя одежды дворянских отпрысков. Эти же дети-взрослые  в тех же матросках тупо смотрят вниз на картине «Балкон», но смотрят не на море ( «А ну-ка песню нам пропой весёлый ветер!»), как принято среди бывших пионеров, а на песок. Их одели для морского путешествия, но для этого надо сойти минимум с балкона.

             Название, концентрирующих внимание зрителей на «утраченном времени», заставляет особо присматриваться к теме часов. Если работа «В мастерской часовщика» показывает натуральный акт внедрения в часовой механизм, до боли напоминающий кадры из Отара Иоселиани («Жил певчий дрозд»), то картина «Le temps perdu» преподносит нам парадоксальный образ. 28 человек в жёлтом лежат на песке как циферблат, стрелками этих часов являются ещё двое лежащих.  Нестерова делает зримой метафору того, что время является человеческим, выложенным из людей, потраченным на людей, означаемым передвижением людей и никаким иным.  И всё это на песке. Художнице необычайно точно удаётся создать метафору человеческого времяисчисления, пришедшего на смену временам пятилеток.

             Нестерова любит фиксировать людей в момент передвижений. Её персонажи то зависают в «Гамаке», то на «Карусели», то  на лестницах в небо, то движутся на эскалаторах Нью-Йоркского метро.  В 90-е всё наше общество задвигалось, пришло в состояние готовности к морскому путешествию, к передвижению по социальным ступеням, к ловле птиц счастья, к упорному бегу,  всяческим ролевым и развлекательным играм. Оно покинуло парки сентиментального ностальгического отдыха, где скакало в детском неприличии, чтобы вступить на зыбучие сухие пески.

            В картинах Нестеровой много песка и пляжей- вязкой субстанции, на которой не построить замок. В работах «Велосипед», «Бегая с собакой», «Омар», «Бадминтон», «Скворец», «Игра на песке» художница создаёт метафоры всего того, что делают люди- девяностники и двухтысячники на песке- от бессмысленного сочного объедания, когда под тобой сухой песок, от освежающего бега с оскаленными зубами до трагической то ли ловли, то ли находки дохлого скворца. Даже от очаровательной феллиниевской  пары  в  «Дыхании моря» веет ощущением зыбкости и сиюминутности счастья, которое готово через миг развеяться как сюрреалистический сон. Но тем приятней этот состоявшийся миг, за которым, увы,  нет стабильной мощи долго существующей земли.

            Часто Нестерова прикрывает лица персонажей всякими предметами, среди них много порхающих голубей и чаек. Если «Кормление голубей» 1992 года выглядит пронзительно мрачным, и человек там  в сером пальто на фоне серого неба кормит голубей чем то типа советских копеечек, нищий делится кормом с неработающими, и  белый голубь вниз головой заменил ему лицо, указывая душе путь вниз, то «Женщина с птицами» 2000 года уже оптимистичнее, веселее. Кормящиеся голуби её всю облепили, только место для кормящих  рук оставили. Она похожа на добрую тётю Америку, кормящую разноцветных тварей, в результате чего её благотворительность обезличилась, лицо её замещено порхающими плодами дел её.

            Излюбленный приём Нестеровой- заместить лица масками, часто это маски из игральных карт. Как карта ляжет, таким и будет лицо. Или фигура собаки, птицы. Наталья Нестерова, кстати, коллекционирует карты и любит их. На полифоническом блоке картин «Лица 1» с названием «Я вас люблю» мы видим, как люди с карточными лицами на языке немых, при помощи определённым образом сложенных пальцев  говорят нам «Я вас люблю». Это приятно, это межнационально, и игра так сделала им лица, что они всё же нас любят. В противовес героям российского фильма 90-х «Страна глухих».

            В картине «Отражения» по каким-то ржавым мосткам над заливом идут люди, сваи вбиты в воду, центральный человечек смотрит в небо. В отражении в воде все одинаково размазаны. Самоидентификация происходит в пути.