Елена Образцова

 

Есть несколько китов в русской культуре, несколько всемирно известных брэндов, способствующих прославлению отечества на мировой арене. Среди них- Елена Образцова. В последние годы, к счастью для многих  петербуржцев, особенно поющих, Елену Васильевну, родившуюся между прочим в Ленинграде, можно всё чаще увидеть в её родном городе. Бесконечные мастер-классы, подготовка учеников к Международному конкурсу вокалистов, создание собственных оперных театров, один из которых будет располагаться  на Петроградской.

 

-Елена Васильевна! Во всех странах, где вы выступали, вас воспринимали как квинтэссенцию русскости.  Что такое быть русской для вас?

-Для меня  это очень много. Когда мы жили в Советском Союзе, Россия была для нас гордостью. Мы гордились за свой народ. Когда я  выступала, я думала, что должна спеть лучше всех, потому что защищаю честь своей родины. Я должна принести славу своей родине. Не себе. О себе я  никогда не думала. То же самое, я знаю, говорит о себе Ирочка Роднина- она не думала о себе, она была счастлива за свою родину, что она могла  представлять её, иметь честь представлять её. Родина для меня- это люди, которых я люблю, которых я понимаю. Я могу  в России встретить любую старуху на дороге и, глядя на неё, могу сказать, как она живёт, о чём думает, какие у неё проблемы. Это то чего, я не могу сказать на западе.

-Для русских пение -это уже какая то черта национального характера. Этому способствовал Лев Толстой, когда создавал образ Наташи Ростовой. Наделив её божественным голосом, заставлявших слушателей трепетать и плакать, он внедрил тем  самым в сознание людей всего мира, что пение для русских –это выражение их русскости, их души, это неотъемлемая часть обаяния русской женщины, русской девушки.

-Ну, наверное. Как итальянцы все поют, так и на Руси все поют. Это издавна повелось.

-А это не миф?

-Я думаю, что это реальность. Когда люди в какой то компании поддадут, то все поют. Даже если не сильно поддадут, то хотят всё равно вместе петь.

-Да, и это, пожалуй, свойственно не многим народам. Вот вы признаны одной из лучших Кармен мира. Актуален ли этот образ сегодня? Новый русский капитализм формирует для себя послушных кошечек, которых приятно покупать. Дикие свободолюбивые маргиналки-цыганки уже не в моде.

-Кармен не была свободолюбивой. Она была как чёрная пантера, которую все хотят, и все хотят погладить, приручить, а она никогда никому не подчинялась. Она всегда жила по интуиции, и хороша была не потому, что она красила губки, а потому что она была настоящее животное. Красивое породистое животное- так я её всегда себе представляла. Поэтому она куда хотела, туда и шла, что хотела, то и делала. Это независимое красивое животное.

-Наверное, вам хотелось бы  пожелать женщинам, чтобы они такими и были!

-Да хорошо, наверное,  было бы. Главное, чтобы они были бы натуральными. Я очень не люблю, когда женщины кривляются и изображают из себя что-то. Это говорит о том, что человек не состоялся внутренне, что его там мало внутри. Поэтому ему надо ещё что-то изобразить, чтобы всех обмануть, чтобы про него подумали, что это что-то стильное, большое. А когда человек имеет всё внутри, ему не нужно кривляться и не нужно ничего изображать из себя.

-Наверное, вы много таких людей повстречали на своём пути. Вот вы снимались у самого Франко Дзеффирелли. Трудно ли было играть в фильме Дзеффирелли?

-Совсем не трудно. Это самый гениальный человек, с которым я встречалась в своей жизни. Хотя я встречалась со многими потрясающими людьми. Во- первых, он очень интеллектуально развит, потом он необычайный фантазёр, он гениальный режиссер, он потрясающий художник, он сам пишет декорации, он сам делает костюмы, он видит  и ставит свет, он всё делает сам. И он накидывает, накидывает, накидывает разные варианты решения роли, и потом, когда я выходила на сцену, он никогда не требовал от меня исполнения того, что он предложил. Он говорил, что из всего предложенного я должна выбрать своё, и вот таким количеством сравнений, которые он мне предоставил, он пытался добиться от меня того,  чтобы я пополнила свой образ тем, что во мне живёт. Мне с ним было очень легко. Очень многое он снял в Ла Скала, но очень многое -крупные планы - на выгородках каких-то снимали, а когда мы приехали в Сицилию, мы не спали три ночи. Два дня всего  у нас было на натурные съёмки. И я помню, что когда я вышла на горную дорогу среди скал, он сказал мне: «Вот это  твоя дорога и три твои камеры». Он снимал тремя камерами. И когда в этом ущелье зазвучала музыка, громадное количество  музыки, я почувствовала себя маленькой- вот как когда в фильме «Ночи Кабирии» после всех страстей идёт Джульетта Мазини, она идёт, и у неё на лице- и слёзы, и надежда, и улыбка, что жизнь когда-нибудь состоится… Но у Нунции она  так и не состоялась. У меня был  чёрный платок, и когда кричали: «Туриду убили, Туриду убили!», я одевала на голову этот платок, эту шаль, и понимала, что это конец всем надеждам, что счастья уже не будет.

-Но всё же- какая из ролей в опере наиболее близка вашей личности, какая из них полностью совпадает с вами?

-Ни одна не совпадает, потому что я разная, меня слишком много. Мне очень близка была Амнерис,  в ней, через неё выходили все мои страсти, которые во мне живут. А вот, например, Шарлоту я обожала, тому что вся нежность, которая во мне была, была вылита, воплощалась через неё. А вся чистота души моей и набожность- в Марфе из «Хованщины». После этой оперы я выходила как после исповеди.

-Недавно я была в Австрии. Меня изумили огромные костёлы, в которых расположены спортзалы, танц-холлы, выставки и т.д. Вспоминалась фраза Достоевского из его дневников о том, что  весь запад погряз в атеизме и материализме. Как вы относитесь к возрождению православной религиозности?

-Ну, у нас недавно тоже так было- в храмах всякое безобразие. А то, что возрождается религия, вера- это очень хорошо, это чисто, это прекрасно, это Достоевский, это вся русская литература, это растёт духовность людей, жажда чистоты. Знаете, я очень ругаю телевидение. Это люди, которые нанесли огромный вред нашей культуре. Они воспитывают то, что они показывают. У нас и раньше  были какие то перегибы,  у нас показывали, как всё хорошо и замечательно- колхозы всякие, доярки, рабочие  и т.д., но при этом, действительно,  чистота была в людях, люди стремились к труду, к красоте, к радости. Показывали оперы, концерты, дивные были, совершенно потрясающие советские фильмы, и они учили чистоте отношений. А сейчас кроме насилия, гадости и убийств ничего нет. Телевидение сейчас- это университет для бандитов. Правительство должно что-то сделать, чтобы этого не было.

-А вы сами пытались на ТВ что-то изменить. Ведь у вас имя! Пытались вы предложить, например, свои передачи об опере?

-Это уже есть, правда,  только на канале «Культура». Всё остальное забито всякой дребеденью.

-Опера –мощный синтетический вид искусства, которому нет замены. Даже кино с его возможностями- это не то, нет такого чувства живого единения, причастности к великим страстям, о которых нужно петь во всю мощь- в одиночку и хором.  Но всё же опера- дитя 19 века.  Куда сейчас движется оперное искусство?

- 20 век тоже много дал, хотя апофеозом конечно был 19 век. Вот сейчас начало следующего века. Даже в конце 20 века уже ничего практически не писалось после Прокофьева и Шостаковича. Каких то событийных написаний опер не было. Но я хочу сказать, что всё равно опера всегда будет жить. Она возникла как необходимость человечества. Сейчас много очень хороших певцов. Но я хочу сказать о болезни нашего времени:  начинающие артисты часто думают, что иметь хороший голос, этого достаточно, чтобы быть певцом. Но это не так. На сцене он должен что-то сказать людям. Я хотела бы, чтобы молодые артисты  это поняли. Если у человека нет образования, он не читал в должной мере книг, не видел живописи, он не успел прожить жизнь со страстями, горестями, плачем, смехом, если нет у него этой глубины души и глубины познания, то очень трудно удержать публику. Если певец поёт концерт, он интересен не тем, как он делает разные тюрлюлю, а глубиной мысли, глубиной ощущения жизни, которыми он делится с публикой. Этого не хватает. Не хватает индивидуальности. Молодые певцы сейчас поют лучше, чем мы в своё время пели. Техника пошла дальше, они больше знают по технике пения, больше общаются между собой. Мы вообще были за железным занавесом. Но глубины не хватает. И это меня волнует и тревожит. Я призываю учеников и книги почитать, и пойти в музей- посмотреть живопись.

Ведь когда я пою какую то партию, то я представляю себе живопись,  передо мной идут картины, Васнецов, Серов, Репин,  какие то краски мне яркие нужны- и перед глазами у меня всплывает живопись, и русская, и западная. Это надо знать. Знать историю костюма, историю живописи, историю музыки. Знать, почему композитор обратился к данной музыке в это время. Это всё помогает   созданию  образа.

-Вот ещё мне кажется, что пение- это одна из составляющих искусства любви. За любым романсом, арией, которые поются мощными профессионально поставленными голосами, должна лежать достойная красоты пения эмоция, любовная страсть, или страсть экзистенциальная. И то, что композиторы современные меньше создают музыки для оперных голосов- в этом видится какой-то  упадок искусства любви в обществе. Это только для попсы годятся бытовые страстишки и шалости, опере нужно что-то серьёзное, идущее от цельности личности.

-Да, может быть. Интимной лирики мало осталось. Всё упрощено. У нас были более глубокие чувства.

-Расскажите о своём знакомстве с Георгием Свиридовым. Ведь вы сыграли огромную роль в «раскрутке» его таланта…

-Мы жили и живём на даче по соседству с Александром Ведерниковым, который был его ближайшим другом. И вот видимо, через него я с ним и познакомилась. Он написал замечательный цикл на есенинские стихи. Он предложил мне его исполнить. Я пришла к нему домой и была удивлена простотой объяснения того, что он хочет в романсах.  Он так прекрасно пел сам  свои романсы!

-Сам пел?

-Да, это было потрясающе. Его музыка была  проста. И насколько она была проста, настолько сложна в исполнении. В музыке Свиридова совершенно нельзя сфальшивить.

-Она и народна, но  и элитарна.

-Совершенно верно. Это сочетание было очень сложным. Музыка Свиридова у меня вызвала совершенно другую технику пения, так бы я сказала. Это было и международным пением и классическим исполнением. Мы даже очень много ругались. Он на меня даже кричал: «Я этого не писал!». Я пела в русской манере, в манере русских народных песен. Он сначала со мной очень ругался, но потом я сказала ему: «Вы даже не знаете, что вы написали!». Но потом он согласился со мной. И был очень доволен. Он меня очень любил, и я его тоже очень любила беззаветно. Это была такая глыба человеческая мощная, что по вертикали, что по горизонтали, бескрайний человек! Свиридов мечтал написать оперу. Такие хоры, которые он писал- такого никто не мог написать. Он очень хотел создать оперу, но не получилось. Он всё время говорил, что нет материала, нет либретто…

-Мне всегда очень нравился ваш дуэт с вашим концертмейстером Важей Чачавой. Когда вы с ним выступаете, возникает ощущение какой-то драматургии, глубины взаимодействия.  И вы с ним божественно смотритесь, мне почему то вспоминается дуэт Жорж Санд и Шопена… Как складывается его биография? Где вы вообще его нашли?

-Важа Николавевич  родился в Грузии, учился в Грузии, в Тбилиси- в консерватории музыке и  драматическому искусству в театральном. Он очень много работал в оперном театре в Тбилиси. Мы с ним впервые встретились в Барселоне на конкурсе. Он приехал с Зурабом Соткилавой. Услышав его, я подумала, какой глубокий музыкант, какой пианист! Потом мы встречались с членами жюри. Была вечеринка, кто-то что-то пел, кто-то что-то играл, Важа тоже что-то играл, кажется, Листа он играл. Я совершенно в него влюбилась и сказала, что обязательно вытащу его из Тбилиси. Вытаскивание из Тбилиси продолжалось очень долго. Началось это ещё при Фурцевой, Фурцева когда меня встречала, говорила: «Чачава, Чачава! Я помню!». А потом  был Пётр Демичев, потом Тактакишвили был министром культуры Грузии, эти три человека всё-таки перетащили его в Москву. Дали ему квартиру. Он долго работал в консерватории, сейчас он там заведует кафедрой, мы продолжаем с ним работу. В этом году будет 30 лет, как мы с ним вместе работаем.

-Вы сейчас живете на два дома- в Петербурге и Москве?

-Я бы сказала, что живу скорее в самолёте. Потому что я даже не знаю, где мой дом. Больше всего я живу в Токио, как ни странно. Потому что всюду я приезжаю-уезжаю, а в Токио я живу каждый год два с половиной месяца обязательно.

-Насколько японцы восприимчивы к русской музыке?

-Они очень восприимчивы, потому что у них очень умные люди, которые дают деньги на искусство, у них  умные спонсоры. Потому что они приглашают в страну самые великолепные коллективы и самые лучшие театры мира, самых лучших исполнителей, на билеберду никогда денег не дают. Я просто преклоняюсь перед этими людьми, потому что они не только дают деньги, но и понимают, что воспитывают культуру в своей стране. Если бы наши спонсоры это понимали, то низкий поклон бы им был. К счастью, и у нас есть такие люди, я их встречаю. Чем больше я занимаюсь своими конкурсами, тем больше вижу людей, которые хотят помочь нашей культуре.

-И сколько лет вы занимаетесь конкурсами исполнителей?     

-Сейчас будет уже 6 конкурс. В жюри входят лучшие певцы мира, это столь престижно, что победители сразу получают зелёный свет  и путёвку в жизнь.            

-Как изменился Питер за последние годы?

-Он стал городом международного класса. Очень хороший фасад. И совершенно страшный изнутри, не говоря уже о дворах и лестницах.

-Это загадка, почему именно так. Вот даже в Москве лестницы чистые… Может, климат на людей влияет, и они не могут добежать до туалета….

-Очень жалко, что это так. Я думаю, нет, не думаю, а уверена, что Петербург- это самый прекрасный город на свете. Самый тонкий, самый изящный, самый архитектурно выдержанный, город высшего класса. Он даже тоньше Парижа для меня. Хотя Париж изумительной красоты город, у него нет этой обратной стороны, он весь чистый и элегантный. Но только Петербургу присуща та стройность архитектуры, стройность города, которая воспитывает в людях чувство прекрасного. Эти мосты потрясающие, эти набережные, дворцы…. Я думаю, что Петербург надо бы очистить и помочь ему.

-Сейчас вместо очистки часто просто рушат старинные здания с лепниной, прямо на Невском. В центре собираются строить башни-гиганты из другой оперы, что называется…

-Башня Газпрома, большие маркеты- это всё надо делать, но подальше от центра. Если рушить облик центр города, то это будет преступлением века.

-Очевидно, инвесторам и чиновникам не хватает культуры..

-Культуры не хватает повсюду. Меня бесит, когда я слышу неправильную речь, мы к этому не привыкли, у нас была культура речи, если мы не знали что и как сказать, то телевидение нас этому учило. А сейчас совершенно безграмотные люди сидят и вещают на весь мир.

-как  в «Доме-2»?     

-Это не только «Дом-2». Это по всем каналам. Делают неправильные склонения, ударения,

-Вот человек талантливый- он талантлив во всём. К чему вы ещё имеете дары?

-Если бы я не пела, я была бы дизайнером. Я очень люблю переставлять мебель, делать новые визуальные вещи, всё время менять что-то в интерьере. Я могла бы быть неплохим художником. После смерти мужа Альгиса Жюрайтиса, когда я вернулась из церкви, после похорон, я вдруг стала писать стихи. Было такое потрясение. До этого я никогда не писала. И есть очень хорошие стихи, которыми я горжусь. Хотя я до этого двух слов не могла написать в рифму. Потом вдруг открылся такой дар. Я пишу  набело, без исправлений. У меня такое ощущение, что кто-то мне  диктует стихи, а я их записываю.

-За современным искусством следите?

-За литературой- нет, не успеваю. А за музыкой слежу, за певцами, которые появляются. Для меня очень важно сделать свой театр. У нас есть договорённость с музеем Шаляпина, мы хотим сделать оперный театр  для молодых и очень талантливых оперных артистов. И уже Путин подписал приказ, чтобы два театра были созданы-  в Москве и Петербурге, я надеюсь что в  этом  нам помогут местные чиновники. Это будет подарок городу, тем более что на Петроградской почти ничего нет музыкального

.