СЕРГЕЙ ПАРАДЖАНОВ

Параджанов, торгующий глазами

 

            Для моего смутного сознания Параджанов выглядел полумифическим основателем поэтического кинематографа и занимал почётное передовое место где-то рядом с Эйзенштейном.  Поэзия «Теней забытых предков» и «Цвета граната» некогда потрясла, как соприкосновение с  чистейшим, без примесей, киноязыком, и, казалось, что Параджанов- это давно умерший классик, оставшийся навсегда на вершинах бурной молодости кинематографа, куда никогда  более усталым и многознающим идущим следом уже не вознестись.

             Книга, изданная в 2005 году в Нижнем Новгороде и прошедшая весной в  Этнографическом музее выставка  Параджанова-художника изменила угол зрения. Параджанов потерял свою стройную киноазбучную классичность, как то весь разросся, раздробился, его лакуны наполнились глиной, грязью, лоскутками, бриллиантами, неожиданным соцартом и свежим постмодернизмом. В конце концов он весь переструктурировался, приблизился во времени и предстал более  человечным.

            Первое впечатление от «Коллажа» было неприятное. Ну зачем все эти повторяющиеся воспоминания о старом, больном, разведённом, нищем, гонимом властями, отсиживающем в  тюрьме, подобно Оскару Уайльду, «за мужеложество»- и это последняя треть 20 века, по-дурацки блефующем и по-восточному грезящем о бриллиантах, наконец, умирающем Параджанове! Что общего у этого неустроенного  человека из разваливающегося дома с той полной бессмертия жизнью, которую он соткал в кино? И нужно ли это знать, и вообще, какое отношение убогий быт автора  имеет к его искусству, уж точно не из этого сора растут цветы, а из какого-то другого, который преодолен и подлежит забвению... Даже бесконечные праздники и восточные застолья, встречи с Марчелло Мастроянни, Ив-Сен Лораном, дружба с Лилей Брик, постперестроечные поездки за славой в Турцию и Нью-Йорк- это всё же не тот сор...

             Двойное название книги «Коллаж на фоне автопортрета. Жизнь-игра.»  дробит  внимание читателя на некие осколки. «Автопортрет» выдающегося кинорежиссёра составлен из его устных рассказов, фотографий, картинок. Коллаж на фоне этого «автопортрета» представлен в  виде многочисленных текстов  людей, окружавших кинорежиссёра. Среди них- Белла Ахмадулина,  Владимир Наумов, Алла Демидова, Софико Чиаурели, Тонино Гуэрра... «Великий шоумен» (И.Квирикадзе»), «Директор

театра жизни» (И.Уварова-Даниэль), «Гений. Обыкновенный»(Леонид Осыка), «Великий тифлисский врун» (А.и С. Мартиросовы),мизинца которого не стоил Мюнхгаузен (А.Абдулов)- вот только некоторые ярлыки и характеристики, которыми обклеен автопортрет маэстро. Весь этот материал выстроен киноведом Корой Церетели в виде 5 игр, одного антракта и «Игры последней», носящей название «Третий глаз». Насколько удачно это разделение образа Параджанова- homo ludens- человека играющего- именно на эти игры, - судить трудно. Трудно найти чёткую грань между  «человеком-праздником» и «королём шутов», тем более последнее отличить от Параджанова «прекрасного, но невыносимого». Хотя в этом что-то есть- некая восточная изобильная  запутанность, некое постмодернистское перетекание коллажа в лабиринт...

            Из воспоминаний наиболее характерным показался текст Левона Григоряна о «курдских пятках», о том, как для «Цвета граната» режиссёр требовал настоящих курдских пяток, топающих по персидским коврам, из-за чего пришлось тревожить интеллигентных мусульманских девушек... В этой непременной опоре на островки предельной достоверности суть Параджанова- великого декоратора, чей художественный гений стремился воплотиться через соединение готовых вещей. Вспоминается сцена из «Сталкера»- когда актёр Кайдановский ложится головой на островки среди луж. В зыбком, утонувшем мире, мире после красного потопа, размывшего все ценности, человек искал твердых основ. Уважительные к чужой жизни игры Параджанова с готовыми, не им созданными  материалами и частицами, в кино возвращали слившимся в единый безликий советский народ их разнородные истоки. По сути, Параджанов из всего  делал инсталляцию и перформанс, не используя эти термины, но высекая новый смысл из столкновения ранее не соприкасавшихся вещей. В наше время он нашёл бы себя не только в режиссуре кино, но и в дизайне,  мог бы стать преуспевающим антикварщиком, модельером. В своё время в нашей стране он трижды становился зэком. Одно из сильных мест книги-  текст Евгения Макашова. «Народ не знает такого режиссёра», - считает следователь Макашов, занимавшийся делом Параджанова в 1974 году. Художник с мировым именем для представителя карающей государственной машины- всего лишь жалкий эгоист с одной буквой в алфавите- «Я», преступающий грани допустимого в обществе, распущенный и погрязший в болоте пьянок, укравший славу у своего коллеги Юрия Ильенко...

             В «автопортрете», в главке «Я умираю в детстве», Параджанов, в стиле философа Николая Фёдорова, стремится «вернуться к корням, овладеть прошлым, оживить забытые тени предков», склеить образы детства «из осколков, обрывков и лоскутков прошлого, из улыбок предметов и лиц». «Нет, я не уйду с кладбища! Я не выдержу изгнания из детства! Я должен умереть в детстве. Мои призраки, я вас люблю больше, чем тех, кто любит меня!». 

            Герои своего поколения каждый раз по своему борются с забвением. Рисунки на полях, без гордыни и претензии, рисунки Феллини, Гуэрро, Пушкина, Достоевского- эти рисунки вынимаются из подполий, пускаются в художественную круговерть, делая интимное общезначимым. Книга издательства «Деком» даёт представления о Параджанове мыслящем, чувствующем, грезящем при помощи картинок.  Желание выражать сущность предмета «не как мы его видим, а как мы его знаем» (П.Пикасссо), - как мы его хотим, сближало Сергея Параджанова с современным ему художественным процессом, несмотря на железный занавес. Вспоминается ещё один великий отчечественный коллажист 80-х- Сергей Курёхин. Разваливалась страна, устоявшаяся система ценностей, всё это порождало лоскутное сознание. Коллажная отдушина Параджанова- соединения искусственных и натуральных деталей - из попытки  вернуть достоверное, но при бурном желании расширить эту убогую данность, утвердить новую систему ценностей- плюрализм (любимое словечко ешё одного- политического коллажиста М.Горбачёва). Разглядывая коллажи Параджанова, понимаешь, какой мощный соцарт у нас томился в застенках, и как жаль, что работы маэстро оказались разлученными со своим поколением и возвращаются к нам с  запозданием в десятилетия. Почему одни птицы рождаются в клетке, а другие- на воле, и одним поётся легко и радостно и обо всём, о чём их душенька желает, а для других пение превращается в неимоверный подвиг, совершённый в тонкой  щели внезапных поблажек... Наверное об этом фото, сделанное Ю.Мечитовым по задумке Параджанова- на нём он  с клеткой на голове и птичкой на клетке...

            Параджанов на обложке предстаёт в виде зеленобородого сатира, увешенного, подобно папуасу, какими-то кованными восточными побрякушками и символами. Ожерелье, судя по всему, сделано им самим и носит название «колье для Джульетты Мазины». После прочтения сборника понимаешь, насколько этот портрет точен.  За всеми  этими забавными увлечениями дарением,  «барокко для бедных»,  ношением натурального  халата Надир-шаха, сшитого на киностудии, торгом, драгоценностями и лжедрагоценностями стояло главное- умение излучать негасимый творческий свет в самых тяжёлых ситуациях. Нет возможности снимать кино- можно сделать театр из жизни, и для этого достаточно горстки хлама, пары рваных фотографий, нескольких принесённых друзьями фруктов и хоть немного зрителей и адресатов.

            Одна из сильных историй Параджанова о том, как он «торговал глазами»- имеются в виду искусственные глаза животных для мехов и чучел... Очень хочется переделки этой торговли глазами на современном ТВ, ведь действительно, для молодых поколений имя Параджанова мало известно, а замечательные его фильмы так и остались полузабытым лакомством для интеллектуальной элиты...