Пименов Револьт

            БУНТ В КВАДРАТЕ

В Петербурге, во всей России есть единственный человек с уникальным именем Револьт. Это Револьт Пименов. Более того, его зовут Револьтом Револьтовичем. Отцом    Револьта Пименова–младшего был Револьт Пименов-старший,  известный диссидент, математик, друг академика Сахарова, член Верховного Совета России, написавший основы той Конституции, по которой мы сейчас живём.

 

-Во-первых, не совсем той, в 93 году была принята Конституция, дающая гораздо больше прав президенту, нежели народу. Мой отец не любил, когда его называли диссидентом. Слово «диссиденты» имеет неясное происхождение. В Средние века, во времена реформации, диссидентами называли то ли религиозные меньшинства, то ли несогласных с господствующей в данной местности религией,- говорит Револьт младший, когда мы проходим мимо дома 70 на линии 15 Васильевского острова.

-Знаешь, как мой отец запоминал числа? Например, линия 15, дом 70, квартира 58.  58 статья, бывшая 70-я, больше 15 лет не дадут.

-Хм… А откуда такое уникальное имя у твоего отца? Ты говорил, что твой дед был анархистом, и придумал имя, означающее по-французски «бунт»,  а большой бунт- это уже не «револьт», а  «революсьон», революция…

-Ну, там была сложная история. Дед Иван Гаврилович Щербаков был родом из казачьей станицы, откуда-то из шолоховских мест. В годы революции он был праведным бедняком, искренним большевиком, пошёл работать в ЧК. Однажды, во время очередного ареста врага народа, некоего анархиста, мой дед Иван вступил с ним в идеологический спор, доказывая правду марксизма. А тот ему сказал: «А вы Кропоткина читали?».  Деду запало это в голову, и он почитал Кропоткина, и стал анархистом толстовского толка. Он вышел из ЧК и понял, что карьеру коммуниста ему не сделать, надо приобретать человеческую специальность. Он выучился на ветеринара, женился на моей бабушке  Пименовой, которая имела педагогическое образование. Какого происхождения была бабушка- неясно, она была из разночинцев, но почему-то великолепно знала французский язык. Бабушка и дедушка то сходились, то расходились, и поэтому отец получил  фамилию матери, а не отца. Зато отец дал сыну странное имя Револьт. В Париже в 20-х годах выходила газета анархического толка  «Револьт». Похоже, что отца назвали  в честь газеты. Имя, очевидно, повлияло на взрывной бунтарский характер моего отца. У дедушки и бабушки была отличная библиотека, ещё до войны отец прочитал Мережковского, Толстого, Достоевского. Потом в конце 30-х годов бабушка и дедушка сами по личной инициативе перебрались в Магадан. Там дед работал ветеринаром, бабушка- завучем школы. Отец был мальчиком и учился в школе. Однажды он увидел, как на барже в город привозили заключённых и как их укладывали штабелями, перевязывали канатом, и как брёвна перетаскивали на берег подъёмным краном. Он был в шоке от этого зрелища. Тогда в нём проснулось  осознание того, что окружающий мир не так прекрасен, как его малюют.

Я вообще не верю в то, что кто-то там не знал об ужасах сталинизма. Отец мне рассказывал, что все всё тогда видели и знали, что все привыкли жить в состоянии двойной морали, привыкли видеть и знать одно, а говорить другое.

- А как твой отец стал математиком?

-Отец был филологически одарённым  человеком, очень начитанным. Поэтому все удивились, когда он решил поступать в Ленинградский университет на матмех. Он сказал, что при всех режимах дважды два это четыре, поэтому только математика даст ему возможность говорить объективную истину, а после филфака ему придётся постоянно врать, думать одно, а говорить другое. И вот  в 48 году моего отца отправили в дурдом за то, что он попытался выйти из комсомола. Дедушка, перепуганный, приехал  к сыну, и психиатры показали ему некие рукописные бумажки, найденные у сына в кармане. Дедушка расхохотался- это была переписанный от руки сыном рассказ Горького «Человек». Медики были столь невежественны, что не смогли опознать текст зачинателя пролетарской литературы. Потом Револьта Ивановича пытались выгнать из университета с формулировкой «За крайний индивидуализм, выразившийся в изучении китайского языка на лекциях по марксизму-ленинизму». Он действительно имел большие способности к изучению иностранных языков и даром времени не терял.

-Я слышала, что он знал 50 языков…

-Точно не могу  сказать сколько, но сам он говорил, что знает все европейские языки кроме венгерского, плюс арабский, китайский и т.д. Когда он работал в немецком математическом журнале, то рецензировал статьи, выходившие на многих европейских языках.

-Ну и из университета выгнали?

 -Нет. Ректор Александров отстоял  талантливого математика, и отец получил диплом, потом защитил кандидатскую диссертацию. А  вскоре в 56 году был приговорён к 10 годам лагерей за то, что проявил активную гражданскую позицию и требовал вывода советских войск из Венгрии во время венгерских событий.

-То есть только за это?

-Он был человек-мотор, вокруг него сформировалась группа его единомышленников, это были интеллектуалы-учёные, студенты библиотечного института, филологи, даже военные были. Среди людей, которые сплотились вокруг отца, был знаменитый марксист Шейнис.  Револьт Иванович издавал бюллетень, печатал его на пишущей машинке, там излагал свои взгляды на происходящее… Суд над ним проходил в Тюмени, за отца вступились многие литераторы, даже Твардовский. Тогда он был женат на филологе Вербловской.

-И он отсидел все 10 лет?

-Нет, только 6.

-А как складывалась его научная карьера? С ней было покончено?

-Наоборот. Револьта Ивановича воспринимали как героя, когда он вернулся из лагерей, всячески ему старались во всём помочь, устроили его на работу в очень престижный институт ЛОМИ, где он написал докторскую по математике. Правда, степень доктора он получил  уже в 90-х, 30 лет спустя…

-А как твой отец познакомился с твоей матерью?

-Он с ней был знаком ещё до лагерей, и они поженились, когда он оттуда вышел. Тогда у отца вообще был период жизни как во французском бульварном романе, хотя мне не очень хочется об этом говорить. С моей мамой Виленой Анатольевной они прожили вместе до самой его кончины в 1996 году. Но кроме меня у отца были дети от других женщин- дочь Таня и сын Виктор, который тоже стал математиком. Нравы в оппозиционной среде царили свободные… Мама Вилена Анатольевна работала корректором, обладала литературными способностями и написала несколько пьес. Ни одна из них не была поставлена, но они были напечатаны в толстых журналах. Я помню одну её пьесу, которая называлась «5 дней из жизни Нины Максаковой».  Близкой подругой мамы была Елена Бонер, она была детским врачом и спасла мне жизнь. Врачи мне в младенчестве ставили диагноз «порок сердца» и хотели делать сложную операцию,  лишь в 30 процентах заканчивавшуюся успешно. А Елена Георгиевна осмотрела меня и сказала, что операцию делать не надо, что диагноз поставлен неправильно. Я помню, как  Андрей Дмитриевич Сахаров играл со мной в шахматы. Мне было лет 7, он поразил меня своей замедленной речью, мягкостью манер. Он меня обыграл, конечно, но потом очень подробно разобрал всю партию. Вообще все его помнили как человека, который очень уважительно разговаривал с самыми разнообразными по статусу и возрасту людьми…  

-Я видела американский художественный фильм про жизнь Андрея Дмитриевича, и там были персонажи- твой папа и твоя мама,  друзья Сахарова, их играли американские актёры. А как ваша семья  оказалась в Сыктывкаре?

-Отца сослали туда, пытались собрать доказательства, чтобы устроить второй арест, но всё ограничилось ссылкой. Я помню, как в нашей коммуналке на Шпалерной проходил обыск. Мне было лет 5, я гулял во дворе, и вдруг некий незнакомый дядя стал звать меня домой из нашего окна. На моих глазах незнакомые люди из отцовской библиотеки выгребали книги, машинописные листы, рукописи. «Что они делают?», -спрашивал я. «Они не хотят, чтобы о них плохо писали!». «А зачем им библия? Там тоже про них плохо написано?»,- спрашивал я. «Бога они боятся, вот и забирают», - так ответил отец.

-Твой отец был религиозным?

-Он был верующим, но он был крещён заочно в лагере. Похоронили его по православному обряду. А тогда отца сослали в село Красный Затон, там он работал электриком и лазал в кошках по телеграфным столбам в 30-градусный мороз. Мама там работала учителем в школе. Потом постепенно ссылка стала смягчаться, и в конце-концов мы выменяли нашу питерскую коммуналку на  отличную квартиру в сталинском доме в Сыктывкаре, отец устроился  научным сотрудником в филиал Академии Наук КомиАССР. Мы тогда жили в ссылке как в раю, это были самые счастливые годы. К нам приезжал Сахаров, он поддерживал отца во время выборов во время Перестройки. В нашей квартире собирались каждый день самые интересные люди Сыктывкара, отец проводил семинары, читал лекции. Он был блестящим эрудитом, им была собрана уникальная библиотека с большим количеством раритетных изданий. Там были и антикварные книги, и все писатели-шестидесятники, Ибсен, Гамсун, словари, энциклопедии, труды по философии и политике.

-Я помню, что когда твой отец умер, ты пытался отдать библиотеку в хорошие руки…

-Я предлагал её государственным музеям, библиотекам. Её так никто и не захотел принять в дар.

-Жаль! Это была бы материализованная в виде книг страница жизни советского интеллектуала-диссидента. Она могла бы будоражить воображение потомков, как сейчас это делает вид библиотеки Пушкина. Отец твой писал не только труды по математике?

-Он  написал двухтомный труд «Происхождение современной власти». Он выпустил его сначала в самиздате под псевдонимом Спекторский, по  названию поэмы Пастернака. Ещё Револьт Иванович  написал книгу  «Один политический процесс»- о суде над ним в 56 году. Им написаны  «Мемуары», в которых рассказывается история нашей семьи на фоне эпохи. Всё это издано крошечными тиражами. Что-то можно прочитать в Интернете, или попытаться заказать книгу через Интернет…

-А потом ты, Револьт в квадрате, прошёл через те же испытания- психушку и исключение с матмеха…

-Да, многие пункты биографии отца повторились. Я попал в Ленинградский 45 физико-математический лицей для особо одарённых детей. Там мы занимались не только математикой, но и политикой. Мы создали 13 партий, я предложил конституцию, главной статьёй которой было создание безвоспитательного общества. У нас была газета «Зелёный вестник». Потом я поступил на матмех. Летом мы снимали с друзьями дачу в Петергофе, и это был настоящий политический клуб.

- И ты попал в  сумасшедший дом Скворцова-Степанова. За что?

-За то, что я отправился в Горький к академику Сахарову. Шёл 1984 год, он тогда объявил голодовку, я считал своим долгом выразить ему сочувствие и потребовать от властей гуманного отношения к нему. Я отправил письмо с этими требованиями к советским властям,  и меня отправили в дурку, где продержали два месяца. После этого меня исключили из университета, придумали формулировку «за пропущенные занятия». Тогда по всем факультетам прошла волна возмущения, за меня пытался вступиться даже комитет комсомола, хотя я не был членом ВЛКСМ. Как только меня выгнали с матмеха, так тут же отправили в армию, в стройбат. Армия поразила меня своим маразмом. Вместо обучения военному делу мы и наши командиры маялись, кто-то красил зелёной краской траву, кто-то чистил зубной щёткой унитазы. Я отказался принимать присягу, и меня отправили в дурдом Белые Столбы под Москвой.    

- И после всего перенесённого ты обратил взоры к религии…

-Я стал писать стихи, изучать религии мира, у меня появилось своё понимание учения Христова. Я тогда сотрудничал с радио «Мария», писал статьи для «Посева», потом познакомился с диссидентом Александром Огородниковым, который создал христианско-демократическую партию и приют для детей в Москве. Я там работал несколько лет. Могу похвастаться  тем, что выиграл несколько дел  против Лужкова. Лужков пытался отобрать здание у приюта, и я в качестве юриста отстоял это здание.

-А сейчас ты занимаешься математикой?

-Тут тоже мистика. Я одно время жил в Закарпатье в городке Берегово, и мне попалась книжка немецкого математика 20 века, которая меня увлекла. Потом я посмотрел и увидел, что эту книгу переводил мой отец! Я увлёкся геометрией окружности, и открыл математические законы эстетики. Оказывается у всех эстетических стилей есть математические формулы и закономерности, то есть по ним можно построить фрактальные рисунки, и они удивительно похожи на разные стили живописи. Статьи о моих открытиях вышли в журналах «Математическое просвещение» и «Компьютер и образование». Я обращался со своими разработками к ювелирам, дизайнерам, галеристам, так как мои открытия могут найти практическое применение. Но пока никто не откликнулся.    

В 20 веке открытия математики служили для дела войны и разрушения, может быть, открытия 21 века будут служить красоте и эстетике…