Андрей Родионов

ПЕРВЫЙ ПОЭТ ОКОНЧАТЕЛЬНО ЗАБЕТОНИРОВАННОЙ ЗЕМЛИ

«Фабрики нынче опять заработали

на бетонном заборе теперь колючая проволока

снова тоскливыми дождливыми субботами

таксисты у переезда торгуют водкой»…

…«здесь делают мебель, шурупы кряхтят

кровати детские, кресла-качалки

железные колючки на заборе блестят

и ездит хозяин на катафалке»…

 

Со мной любит общаться один большой знаток и любитель поэзии. Он наизусть читает Жданова, Бродского, Цветкова, однажды даже прочитал наизусть Евтушенко и стихи философа Эпштейна. Из современных поэтов больше всего он ценит Всеволода Емелина, а вот Андрея Родионова не признаёт, вопреки литературной официальной общественности, которая Родионова наконец-то признала, а вот Емелина держит в загоне. Мне все эти разборки иногда напоминают соревнование в любви между лемешистами и козловистами. Правда, и Лемешев и Козловский имели  примерно одинаковый статус в государстве, по части отдела культуры. Сейчас Родионов по статусу Емелина обошёл, оба когда-то были в махровом андеграунде, обоих пригрел у своей груди по Интернету тюменско-московский поэт Мирослав Немиров, обоих впервые издал наш питерский Михаил Сапега в митьковском издательстве «Красный матрос».

Но вот теперь пути поэтов резко разошлись. В 2005 книга Родионова  «Устрицы и пельмени» вошла в шорт-лист премии Андрея Белого, в 2006 Андрей Родионов получил премию «Триумф». Его зовут, приглашают, оплачивают, анализируют, переводят, немного показывают по каналу «Культура», в отличие от Емелина, которого не зовут, не переводят, не анализируют, и издаёт то его  в маленьком андеграундном издательстве «Ракета»  собутыльник поэт Нескажу.

Изменился ли Андрей Родионов? Не начал ли обронзевать? Не мешает ли признание творчеству? Главным корнем творчества Родионова я считаю правду, абсолютный слух на правду. Когда мне тот «любитель поэзии» начинает читать свои любимые стихи, я часто морщусь, как от зубной боли, от лжи поэтов. Там штамп, там привычное, пошлое, давно потерявшее свежесть словосочетание, здесь набившая оскомину лживая пафосность, тут  краснобайство и кружевные занавесочки, здесь просто мусор из слов, за которым  ничего не стоит. Стихи- это когда отжато всё лишнее, когда ни одного слова лишнего. Такими являются лучшие стихи Родионова.

Ещё меня бесит «тот любитель поэзии», когда читает, закатывая глазки от восторга, стихи людей, которые жили и любили лет 30-50 назад. А людям, которые живут, любят и пишут о своей жизни сегодня, он отказывает во внимании. Но вот пришёл Андрей Родионов, и пишет только правду, описывает только ту внутреннюю и внешнюю среду обитания, в которой больно жить, жить жутко, жить не хочется, но другой то нет. Любая другая- это эскапизм, это бегство в розовые сопли, в мыльные оперы, в то, чего хочется, но чего нет, это  страусинная поза, это преступное нежелание смотреть правде в глаза.

В своих стихах Родионов пишет о том, о чём знает- о серых бетонных окраинах мегаполиса Москва. Своим пером он извлекает на свет жизнь сотен маленьких людей, которым отказано считаться существующими, ибо о них не пишут, не говорят, которых не показывают в кино и по ТВ (кроме разве что пронзительного фильма «Облако рай»), а стало быть, коли они не являются предметом описания- их и нет. И вот Родионов их делает живыми, всех этих продавщиц и алкоголиков, таксистов и проституток,  рабочих из оживших заводов  и старух с рынка, бомжей и нагероиненных грузин, едущих в «старинном джипике». Есть такой замечательный московский прозаик Дмитрий Данилов, тоже из кругов «Осумасшедшевших безумцев». Он тоже талантливо и прекрасно описывает бетонно-дощатые окраины жизни, но у него все эти панельные джунгли практически безлюдны, люди в городских пейзажах у него как куклы. У Родионова в несколько строк вмещаются люди чувствующие, действующие, пусть отпугивающе простые, но они у него- это люди, хотя всё больше и больше они у него похожи на инопланетян каких-то, так убога и странна их жизнь, так она насыщена странными происшествиями, мистического и космического, сверхчеловеческого свойства.

Поэт Родионов, также как и питерская поэтесса Наташа Романова, взяли на себя функцию быть новеллистами нашего времени. Жанр рассказа начисто убит нашей капиталистической реальностью, и  поэты стали писать эти маленькие истории о людях, и даже очень здорово, что стали о них писать поэты, и из завитков людских столкновений и сочетаний они создают глубокие метафоры и образы нашей жизни, жизни, где отсутствует всякий разум, прогресс и воля, но царит беспощадный хаос и абсурд. У Романовой это абсурд распада и жестокости последних времён, у Родионова же потрясает гуманизм и доброта. Его стихи о каких-то странных тётках-синяках, алкашах и наркоманах- это стихи доброго и сильного человека. Убогая невыносимая реальность у Родионова выносима и опоэтизирована, воробьи у него как в ушах серёжки, а полумесяц на скорой помощи- сын небесной луны…    

Ещё мне такие странные мысли в голову приходят- об образах девушек в стихах Родионова, об этом племени Евьем «в еле натянутых джинсах», гуляющем «под яблонями севера Москвы корявыми», которые «тебе могут и запретный плод дать». Деревенская жизнь уничтожена повсеместно во всём мире, ослабшее людское племя отдало отцовские земли и традиционную мораль ради более лёгкого городского труда, унитаза и цементной ячейки в многоэтажной хате с обогревом. Вместо ритуалов человеческого общения, когда под яблонями стоял большой стол, за которым собирались вместе люди- жизнь одиночек в чаду изменённого сознания, затуманенного алкоголем, табакокурением, наркотиками и быстрым сексом. Думаешь- неужели так всё убого, и ничего другого нет нигде? Вместо Трагедий и Героев- жизнь рождающихся на Яузе «сверхчеловечков» и ругающихся матом мужичков, которым «мерещатся других национальностей лица»? И вдруг понимаешь- да, другого нет нигде, и Андрей Родионов описывает как норму и ежедневность то, против чего всё внутри восстаёт, но другого у человечества в ближайшее время ничего не будет- ни во Франции, ни в Италии, ни в России, ни в Америке. Пока бетонные коробки не смоет потоп от потепления климата, или же человечьи муравьи из них не переберутся в космос, к инопланетянам. И если ты не можешь эту реальность переделать, то тебе остаётся, чтобы в ней жить, её опоэтизировать, вырвать из неё островки образов, очеловечить расчленёнку её хаоса.  

  Недавно в издательстве «НЛО» («Новое литературное обозрение») вышла новая книжка стихов Андрея Родионова «Игрушки для окраин». Начало книги вызывает священный трепет в жилах от того, что вот она- чистой воды поэзия, когда стих крепко сбит, когда обжигают точные образы, подсмотренная реальность, которую сто раз видел, но именно этого не замечал, потому что «для этого» у неё еще нет слов, а Родионов это высмотрел, и ты соглашаешься- да-да, именно так, и Родионов никому не подражает, он первый на этой сегодняшней земле, глаз его не замутнён никакими предшественниками, он первооткрыватель этого мира, он учит видеть. Самые лучшие стихи разворачиваются как древнерусская миниатюра, всегда удивляя неожиданным поворотом стиховидения. Правда, на мой взгляд, в книге многовато сырых стихов, это несколько ломает кайф. Сейчас вообще какое-то странное время подуставших людей и ослабшей культуры, когда фильм, спектакль, книга начинаются многообещающе и с претензией на гениальность, но потом ломаются и разочаровывают. Людям трудно держать образ, дыхания не хватает.    

            С Андреем мы встретились на детской площадке возле Музыкального театра Немировича-Данченко, где он работает уже много лет красильщиком тканей для декораций и костюмов.

-За последнее время ты перестал быть поэтом андеграунда и стал поэтом истеблишмента. Получил премию Триумф, съездил в Америку… Повлияло ли это как то на тебя и твоё творчество?

-Нет, поэтом истеблишмента я не стал. Истеблишмент- это Кушнер, Кублановский и иже с ними. Никакой я не истеблишмент. А насчёт того  повлияло ли… Всё  влияет. Но влияет что-то ещё. Я, в общем-то, человек очень легкомысленный, и повлиять на меня очень трудно.

-Но ты получил премию Триумф! Это же огромные деньги, ты стал богатым!

-Я получил молодёжный «Триумф». Это 5000 долларов. Это небольшие деньги. Большую премию 50000 получили Шевчук, Губайдуллина… Кроме меня молодёжную премию получили человек 20.

-Да, не густо, квартиру не купишь. Вы  с женой Светой и тремя сыновьями так и живёте  в однокомнатной квартире?

-Недавно перебрались в трёхкомнатную, нам все помогли- и мой театр, и родственники, и премия пошла на оплату одного квадратного метра.

-Ну, это великое событие в твоей жизни, за которое можно только порадоваться! А как было обставлено вручение премии?

-Всё было торжественно, ритуал происходил  в музее А.С.Пушкина, фуршетище был огромный, прямо под статуей Давида столы стояли.

-Вот это аллегория! Ты стихи не написал об этом?

-Нет, я напился ужасно и потерял в ту ночь мобилу. Такая ночь весёлая выдалась с приключениями.

-А потом у тебя было другое приключение – съездить в Америку…

-Большая страна, интересная. 19 дней мы там были. 4 раза выступали- три раза в университетах, один раз в Вашингтоне- перед членами фонда искусств- у них это что-то вроде  министерства культуры.

-Там тоже действо под Давидом происходило?

-Нет, всё было гораздо скромнее, чем в России.

-Публика была русскоязычная?

-Нет, одни американцы. Русскоговорящих мы встретили 5 человек в Северной Каролине. Переводы там читал профессор кафедры русского языка Кристофер Батни, а в Вашингтоне - переводчица –диссидентка, из русских, живущая в Америке.

-Трудно было найти контакт с публикой, которая не знает русского языка?

-Найти контакт была не проблема. Я читал несколько стихов, которые заранее перевёл Янкилевич, человек весьма космополитичный, человек мира, я даже не знаю, в какой стране он живёт. Но переводы он сделал отличные. А потом я читал без перевода старые вещицы, я бы сказал слэмовые вещицы, и публика их воспринимала очень тепло. После выступления, как правило, меня окружала куча какого-то народу, и мы шли куда-то пить и развлекаться.

-Что значит развлекаться? Какие развлечения предлагали американские любители поэзии?

-Ну, тусоваться, болтать. Довольно много людей знают русский язык. Человек 6-7 из них бывали в Москве. Почему-то второй город, который они знают, это был Луганск. Видимо это как-то  связано с прекрасными луганскими девушками. Недавно я тоже был в Луганске и выступал там.

-После поездки в Америку ты не написал какой-нибудь цикл типа «Страна жёлтого дьявола»?

-Я написал один стих, его можно прочитать в моём жж- о девушке Элизабет, с которой я имел некоторое приключение.

-Ты проводишь разницу между слэмовыми стихами и неслэмовыми?

-Я провожу разницу между этапами в своей жизни. Слэм для меня закончился года два назад. И поэтому если я хочу как-то завести аудиторию, я читаю старые свои стихи.

-Но ты до сих пор работаешь в театре красильщиком тканей… Нет ли у тебя желания стать профессиональным поэтом, типа Кушнера. В одном интервью он рассказывал, как каждое утро идёт к письменному столу и пишет золотым пером один стих непременно…

- Я считаю что то, что пишет Кушнер- это мертво, особенно то, что он пишет последние лет 20. Это бессмысленно обсуждать. Старушкам он нравится. Это старость, беззубая, тихая, импотентная. Поэтому это и приемлется…

-И хорошо оплачивается.. На работе знают, что ты поэт? Или у тебя две параллельные несоприкасающиеся жизни- рабочая и поэтическая?

-Некоторые знают. Мой непосредственный начальник мастерских читает книжки, он к ним относится с интересом. А так нет. Иногда меня увидят по телевизору, встречают, говорят- видели тебя, видимо случайно…

-Но вот раньше поэзия вызывала в простых людях более живой интерес, Высоцкого  от руки переписывали в рабочих коллективах….

-Она бы и сейчас вызывала бы интерес, если бы её более живенько представляли бы в прессе и других медиа. Сейчас в связи с не то что всеобщей тягой к политкорректности, а скорее   к максимальной  осторожности, люди просто боятся что-то такое показать, они просто боятся.

-Может, они боятся правды, чего-то по-настоящему живого, острого… Может просто люди стали совсем трусами…

-Нет- основное связано с деньгами. На поэзии не заработаешь денег. Скорее в силу воспитания или амбиций человек продвигает или показывает стихи в прессе или на ТВ, а поскольку с деньгами это мало связано, поэтому поэзия сейчас в загоне. К тому же и какие-то политические моменты, которые страшно выставлять напоказ. Можно места лишиться.

-Твоя работа в театре красильщиком тканей тебе нравится?

-Нет. Работать мне с детства не нравится. Просто эта работа меня устраивает по ряду параметров. Это работа, где я могу писать, она в центре Москвы, это не худшая работа на свете. Театр есть театр, мне в нём попроще существовать.

-Ты человек с атомной энергетикой. Ты мог бы в этом театре выходить на сцену и взрывать аудиторию, многотысячный зал. Нет у тебя злобы, что ты за кулисами, а не на сцене?

-Я участвовал в одном проекте, он давно уже длится- с лета. На музыку авангардных композиторов- 9 поэтов плюс покойный Пригов в записи- читают свои стихи о животных. Я читаю про дельфинарий. Я с ужасом узнал, что в нашем театре на Малой сцене это действо будет происходить. И что ж, придётся выступить. В книжном магазине «Москва», где я когда то работал, теперь продаются мои книжечки.

-Вот у Евтушенко была недавно рок-опера в гигантском зале, типа спорт-комплекса. Он читал свои стихи, зал был полон, как в 60-е. Почему современные поэты трагически оторваны от больших аудиторий?

-Дело то не в аудитории, у Хармса вообще не было аудитории.

-И что в этом хорошего?

-Безусловно, хорошего в этом ничего нет. На бытовом уровне это тяжко- не иметь больших аудиторий.

-И попытки шевелиться унизительны?

-Что значит шевелиться?

-Ну, пойти в СКК, сказать- хочу у вас сделать свой концерт. Они пошлют далеко и надолго. Ещё раз к ним прийти. И так раз 20, пока не надоест той или иной стороне…

-Зачем? Это бессмысленная трата времени по большому счёту. Если бы у меня совсем не было бы средств к существованию, я тогда может как-то и поактивней шевелился. Но так как худо-бедно могу жить, то и не очень активен. Хотя нельзя сказать, что я живу затворником.

-Когда лучше всего  у тебя пишутся стихи?

-Тебе фазу луны назвать?

-Ну может давление извне или изнутри активизирует…

-Хрен его знает.

-Ты поэт Москвы, или  тебе безразлично это, без разницы, где жить?

-Мне это абсолютно безразлично, я мог бы жить и писать где угодно.

-Раньше ты писал стихи про инопланетян. А теперь перестал.

-Я раньше чувствовал себя инопланетянином, а сейчас перестал, вот что удивительно. Теперь, наоборот, мне кажутся инопланетянами большинство людей вокруг.

-Семья помогает тебе быть поэтом?

-Да.

-Вот поэт Воденников- такой нарцисс, а ты поэт- отец большой семьи, поэт- патриарх.

-Воденников прекрасен в своём нарциссизме.

-У тебя была маргинальная юность, ты был панком и т.д. Но всё же диплом ты получил. Вразнос не пошёл, как это часто принято у русских поэтов?

-Диплом получил. Я очень трудно схожусь с людьми. В студенческие годы мне не с кем было идти вразнос. У меня не те друзья были. Тусовщики какие-то, с которыми углубляться во что-то было неинтересно. Попойки какие-то были, но так, чтобы по человечески, как Шариков говорил… Сейчас, за полутусовочную пятнадцатилетнюю жизнь, я оброс новыми друзьями. Кто-то отсеялся, вокруг меня сейчас есть такие, с которыми можно уйти вразнос.

-У тебя была панк-группа «Братья-короли».

-Я больше придумал эту группу. У нас было несколько концертов. Репетировали мы довольно долго, лет 5, но это скорее была тусовка, а не группа.

- Почему тебя музыка всерьёз не засосала? У тебя такие отличные артистичные данные, мощный голос, сценический образ интересный, ты мог бы составить серьёзную конкуренцию Шнуру или Гарику Сукачёву..

-Я не могу один и тот же текст больше 3 раз исполнять, меня это начинает смешить. Мне это кажется эстрадой какой-то.

- У тебя уже 6 книг стихов вышло. Ты чувствуешь, как возрастает твоя известность?

-Чувствую. Я объездил с гастролями пол страны.