Антанас Суткус

ЛЕВЕЕ САРТРА

В галерее «Рахманинов дворик» на Казанской- 5  на этот раз проходила встреча с литовским фотографом Антанасом Суткусом. Оксана Куренбина поймала меня за воротник и сказала: «Знаешь, что про Суткуса сказал режиссёр Зинченок? Что в русской литературе есть Достоевский, в американской- Селинджер, а в литовской фотографии- Суткус!». «О!!!»,- изумилась я, ещё не увидев работы мэтра.

Мэтр литовской фотографии Антанас Суткус склонился над пачкой чёрно-белых бром-серебрянных фотографий. Одет он был в элегантное чёрное пальто, чёрный шарф и чёрную шляпу. «Он должен курить трубку!», - подумала я, но Суткус курил сигарету за сигаретой. «Пить я больше не могу! У вас в Петербурге каждый день алкоголь! Моя печень этого не выдерживает!»,- говорил мэтр. Меня сразу привлекла фотография, на которой был изображён со спины бредущий по пляжу  некий нервный, удручённый жизнью интеллектуал. У многих моих питерских знакомых такие спины.

-Это Сартр!,- сказал Суткус.

-Сартр? Вы снимали Сартра! Где? Когда?

-В Литве, в июле 1965 года.

-В социалистической Литве? Как такое было возможным? Хотя он же был левым, почему бы и нет.

 -Ну, не очень то и левым. Он был сложным человеком. Я вот сейчас тоже левый.

-Вы только сейчас полевели?

-Я сейчас полевел так, что для меня даже и партии никакой подходящей нет- социал-демократы слишком буржуазны, а коммунисты мне чужды. Сартр был левый человек. Наш Межелайтис был председателем союза писателей, лауреатом ленинской премии. Но при этом довольно свободным человеком. Он его и пригласил.

-Межелайтис! Все мы знаем это имя! Но не помним ни одного его стиха.

-Я тоже не помню, но я с ним дружил. В Литве было больше свободы, чем в РСФСР.

Сартр приехал со своей женой  Симоной де  Бовуар и со своей любовницей Лениной.  Ленина была роскошно одета, а Симона как советская домохозяйка.

-А Сартр был как одет, он был похож на советского мужчину?

-Нет, в костюмчике таком, несоветском.

-Как вы снимали Сартра? Он же был одноглазым! То есть он родился слепым на один глаз, может, поэтому компенсацией для него стали его выдающиеся философские и литературные способности…

-Он косил заметно, поэтому он и не подпускал к себе фотографов. Но ему очень понравились мои снимки. Он говорил в Париже про меня, когда у него спрашивали, кто его снимал: «Я знаю этого фотографа! Но у него есть один недостаток- он слишком молод».

-Это тогда реально было вашим недостатком?

-Мне тогда было 26 лет. Получилось, что мои снимки Сартра- одни  из лучших в его жизни. Меня потом часто спрашивали,  какое влияние оказал на вас Сартр?

Да никакого. Он был очень интересный собеседник. Общались мы через его любовницу Ленину Зорину, которая в совершенстве владела французским. Но я тогда только что женился, у меня родился ребёнок, я был счастлив, и моя любовь меня больше всего волновала. Сартр был на втором плане.

-А разница в возрасте не мешала контактам?

-Он был энергичным, он много говорил, но и  умел выслушать собеседника. Я хорошо знал литературу,  экзистенциализм. Тогда у нас в Литве уже кое-что было из Сартра на польском, я на польском кое-что читал. Моей первой женой была переводчица, она первой получала доступ к лучшей американской литературе. Кафку, Камю, Джойса мы  нашли в «Интернациональной литературе»- журнале, хранившемся в спецфондах. А в нём была напечатана первоклассная  литература до 1934 года. Сартр был тогда отказавшимся от нобелевской премии. Он сказал, что она содержит политическую конъюнктуру. Сартр был человеком, полным противоречий. Каждый литератор, художник находится в оппозиции к любой власти.

-На ваших фотографиях Жана Поля Сартра- всюду дюны, песок.

-Это местечко Нида на Куршской косе. Я очень люблю это место, я  там встретил в 1960 году свою первую жену, я там 5 дней был с Сартром, сделал там  4 цветных фотоальбома. Как-то я ощутил, что Литва представлена плохой цветной фотографией. Мы с коллегами захотели показать красивую Литву.

-На ваших фотографиях Сартр в пальто.

-Хотя тогда был июль, дули холодные ветры. Сартру очень понравились дюны. Мы пошли на самую большую дюну, и Сартр сказал: «Здесь холодно, как  в преддверье чистилища!». Потом, когда мы поднялись на вершину, он сказал: «Впервые вижу небеса под моими ногами». Ветры, песок, сосны, море. Есть снимок, где Сартр песок вытряхивает из ботинок. Симона де Бовуар вообще ходила босиком.

-У вас в Литве вообще потрясающий берег моря. Я помню, как как-то случайно забрела в Паланге на нудистский пляж, это было библейское зрелище!

-Я сделал книжку фотографий- Литва с птичьего полёта. Я летал над Палангой и нудистский пляж снимал с вертолёта. И цензура не увидела этого, а снимок женского пляжа в альбом попал. Один функционер взял лупу и увидел это, и сказал: «Если я там найду свою жену, то тебе не посчастливится!». Но всё обошлось, жену не разглядел!

-На ваших снимках не встречается эротика. Ваша тема- люди, простые люди. Это такие потрясающие кадры. Человек смотрит в объектив, за ним- его среда обитания, двор, улица, автоматы с газированной водой. И возникает ощущение, что ты не фотографию видишь, а читаешь книгу, или рассказ, или смотришь хороший фильм. Целый пласт пронзительной жизни вскрывается. Такая драматургия, конфликт, характеры, судьбы!

 -Подготовка у меня была литературная, я учился в Вильнюсском университете на филолого-историческом факультете, я изучал старославянский, литературу, историю. А потом, когда пошла политика и  экономика, и экзамены мы сдавали в горкоме партии, мне это надоело, я плюнул и ушёл. Меня исключили из университета. Правда, тогда я  уже много фотографировал.

-На ваших фотографиях в основном снимки  простых людей в их среде обитания.  Как вы нашли эту тему?

-Я всё делал интуитивно. А то, что я снимал простых людей- я сам из очень бедной семьи.

-И все эти облезлые дома, многодетные семьи- это всё для вас не экзотика, а реальность?

-Да. Мой отец был левым. И однажды большевики потребовали от него подписывать списки людей для ссылки, и на революционном митинге, вместо того, чтобы произнести пламенную призывную речь, он застрелился. Я горжусь отцом, хотя был в обиде на него, что он не любил меня и ушёл из жизни. Но потом я узнал, что у него не было выхода. Если бы он подписал списки, то был бы негодяем, если бы не подписал- то тогда  бы расстреляли бы нас, его семью. Мама скрывалась, я жил у деда с бабкой в деревне до 16 лет, я ходил в костёл, был верующий. Я верю в бога. Мои люди- которых я снимал- это верующие.

-Меня изумила одна ваша фотография- деревянная фигура Христа и женщина как бы раскрыла ему навстречу свои объятия. Возникает ряд смыслов- интимная  духовная связь девушки с богом, с возлюбленным, с Возлюбленным.

-Да! Сюрреализм! На самом деле она- реставратор. Я так думаю, что вера- это очень важно для человека. Не важно какая вера. Когда человек без веры- то для  нет ничего святого. Сейчас в Литве веру потеряли ещё больше, чем в советское время. Говорят- я в бога не верю, я верю в доллар.  У меня сын покончил самоубийством в 90-е годы, он был коллекционерам, собирал старинные медали, и он задолжал бандитам, они его запугали. Потом бандиты на меня наезжали, требовали купить машину. Я нахамил им. Но потом подумал, и вынужден был перед ними извиняться.

-Как всё это ужасно! И эти истории- типичные для  90-х! Многие  с этим сталкивались…  

- И сейчас  всё сложно. Мы думали, что с запада идёт свобода. И мы проглотили рынок, потребленческое общество и упадок морали. По сравнению с европейцами я считаю себя большим  европейцем,  так как ношу в себе старые христианские гуманные ценности Европы. А Европу сейчас наводнила  массовая  культура. Мы переживаем переходный период. Не всегда свобода даёт человеку хорошее, часто она открывает в нём плохие стороны. Сталин и Ленин со своим террором скомпрометировали идею коммунизма. Я не могу сказать, что я левый, мне не по пути ни с левыми, ни с правыми. Я не сторонник дикого капитализма, я скорее на стороне бедных людей.

 В конце прошлого века я перестал снимать. Как-то на базаре поношенных вещей я увидел женщину с тремя дочерьми. Девочки были такие худые, истощённые. И они все подошли  к куче тряпья самого дешёвого, где всё по 1 литу. Я был с фотокамерой, хотел снимать, но остановился.  Я подумал-  если я не могу помочь этим людям, то я не имею право  их снимать. Я боюсь, что сделаю им духовный урон. Я не модернист, я гуманист старой школы.

- Но всё же у вас много снимков, где люди пойманы в момент их  каких-то глубинных чувств, трагедий, раздумий. Как вам они разрешали себя снимать? Мне кажется это так трудно- снимать  простых людей не в лучшую пору их жизни.

-Во-первых, я тогда с ними был во внутреннем духовном контакте. После войны я недоедал, у меня был туберкулёз, я заразился им от учителя, у которого книги брал. Этот контакт с тем, кого снимаешь- он  как контакт с женщиной. Посмотришь, улыбнёшься, и, если контакт есть, то  я уже  никогда не спрашивал, можно ли снимать. Улыбнулся- внутренне чувствую, что мне ответили взглядом. И часик поработаю, потом начинаем говорить.

-Ничего себе! Целый часик они давали себя снимать! А как вам удавалось сделать так, что на снимке отчётливо получалась и среда обитания, и сам человек крупным планом?

-Это не хитрости и не тонкости. Вся моя фотография- это люди Литвы. Я однажды понял, что одно лицо снимать- это немного классично, не очень интересно. Я понял, что  надо брать среду, чтобы в кадр попали одежда, ботинки, это очень ценно- всё, что вокруг.

- Да, именно эти пальтишки, сапожки. Вы как Андерсен- на ваших снимках часто о многом говорят вещи, детали. Они рождают метафору, философию. Может быть поэтому вы с Сартром так легко и общались. Вас сближало это пронзительное умение видеть, в том числе красноречивые детали, говорящие о человеке. Кстати, а много кадров с Сартром в итоге у вас получилось?

-Нет, около 120 кадров. Много не вышло чисто технически. Я тогда снимал на самом плохом «Зените», может поэтому он меня за фотографа не считал. И поэтому он  мне в глаза смотрел, общался со мной, не позировал.

-Какая гениальная находка! То есть не находка, а так удачно всё вышло.

 -Все привыкли  сегодня, что профессиональные  фотографы выглядят как омоновцы. С огромными аппаратами, вспышками, треножниками, баулами за спиной. Мне всё это не нравится. Я перешёл на маленькую военную плёночную  камеру, мне её подарил друг. Она в нагрудный карман входит.

-А если ещё  дырочку в кармане сделать! Можно такую потайную жизнь снять!

-Это дело разведки и папарацци. Ты не имеешь права без разрешения человека снимать. Я снимал одну женщину после гибели её мужа,  мы ездили с ней ночью на кладбище. Но она попросила, чтобы я не показывал эти кадры в Литве, и я в монографию эти кадры не вставил. Если слово дал- должен держать! Хотя это очень пронзительные кадры.

Бывает, что снимаешь- и ничего не выходит, а бывает что в один день -и масса снимков за час. Это как подарок от бога. И ты вошёл в классику. Пионера и руку его отца  я снял в нашем районе 1 сентября. В альбоме есть несколько очень хороших снимков- все они сняты на  деревенской улице.

-А на цифру вы снимаете?

-Нет. Людям надоедят модернистические пластиковые полотна, которые через 5 лет пожелтеют. Я держу дома плёночные аппараты. Они ещё вернутся, это настоящая вещь. Пластик хорош только для интерьера и рекламы.

-Работы молодых фотографов  вам нравятся? Продолжают ли они линию гуманистической литовской фотографии?

-Молодёжь разное снимает. Они себя ищут, ездят по всему миру. Есть те, кто продолжают традицию. В Литве изобилие фотографий, перформансов. Наш союз фотохудожников, который я возглавляю, много делает. Популярны молодёжные выставки. Недавно столько народу пришло, что зрители  в зале не поместились, проспект Гедеминоса перекрыли. Да, много сил ушло на то, чтобы у нас был там свой зал. В течение 18 лет я возглавлял единственную организацию в СССР –«Общество литовских фотохудожников». У нас было своё помещение, имущество- 1961 по 1989 год. Мы, фотографы, объединились, дружили как мушкетёры, один за всех и все за одного. Фотография нас объединяла как мать. Всякое бывало. В туалете горкома партии я сделал себе фотолабораторию.

-Как такое могло произойти?

-Это было, когда я работал в газете «Литература и искусство», редакция располагалась в горкоме. Нашли свободный туалет, поставили на унитаз увеличитель и ванночки с закрепителем и фиксажем. Я там получил аллергию. Я к тому времени уже подсознательно был разочарован фотографированием только  известных людей, они поставленные и с маской. И мне предложили новую работу, связанную с командировками по всей Литве. Я обрадовался. 3-4 дня командировки, а там можно снимать, что хочу. То, что я тогда снимал, я не показывал. Это было очернение советской действительности. За «Пионера» потом я получил золотого Микеланджело в 70-х. Этого «Пионера» напечатали в газете. В ЦК начался переполох, меня прозвали «фотографическим Солженицыным», вызвали главного редактора. Она была порядочная женщина. «Что плохого ты видишь на этой фотографии»,- спросили у редактора. Она ответила: «Если бы видела  плохое, я бы не печатала!». Глава горкома сказал: «И я ничего не вижу плохого!», и тут же  кипу доносов запустил в машинку для уничтожения документов. Так я избежал участи диссидентов.

-А как развивалась ваша деятельность в Обществе фотохудожников?

 -Потом, в 1989 году решили, что левые проиграли, и меня выгнали, как сочувствующего левым. В 1996 опять пригласили. Новая власть не понимает значения фотографии. В Москве есть Дом фотографии, у вас в Петербурге есть Центр фотографии, они содержатся на государственном бюджете. А мы должны делать Дни  литовской фотографии как общественная организация. Я приеду в Литву и буду иметь разговор с нашей властью об этом.

-У нас в Петербурге тоже не всё просто, не всё на бюджет. Многое для привлечения внимания к прибалтийской фотографии делают частные предприниматели,  Оксана Куренбина  и её галерея.

-Она- филантроп, наследница Саввы Морозова, она пригласила меня в Питер, оплатила  поездку. Все западные галереи берут себе 50 процентов от продажи работ, Оксана, чтобы снизить цены и сделать их доступными для любителей искусства, не берёт эти 50 процентов.

-Она делает важное дело- надо научить новый класс имущих людей приобретать предметы искусства.

-Вчера женщина из магазина отбирала мои фотографии. У неё хороший вкус! Она отбирала самое лучшее!

-Да, в Петербурге зарождается очень тонкий слой просвещённых, образованных людей с деньгами.

- Если человек интеллигентный- это самое главное.

-Но всё же, почему именно фотография стала главным из всех видов искусств в Прибалтике?

-Помню, Сартр меня спрашивал: «Сколько талантливых фотографов в вашем поколении?». Я подумал и ответил- 6 человек вместе со мной. Сартр сказал: «И это 6 человек на 3, 5 миллиона населения. А у нас 1 талантливый фотограф, а населения в 15 раз больше!».

-Может быть, у вас фотоаппараты были лучше?

 -Нет, не это. У нас было видение мира. Меня воспитали импрессионисты, шедевры итальянского искусства Эрмитажа, кинематограф итальянский, Бергман, русская и американская литература. Бунина,  Платонова, Солженицына люблю, поэзию Евтушенко,  

Я первым  читал западную литературу- Керуака, Фолкнера, Буковского, Селинджера, Хемингуея. Тогда ходила такая шутка: «25 рублей за ночь с Хемингуэем!». Студенты брали за 25 рублей книгу на ночь, читали. У нас была такая жажда познания!

 Селинджера я уважаю больше Хемингуэя. Хемингуэй испортил наше поколение, он приучил нас вино пить и любить чужих женщин.

-А Сартр не испортил?

-Сартр- нет, хотя он говорил, что левые против бога. Недавно я поехал в Египет, взял его книжки почитать- 35 лет спустя, и читал взапой.

-А из поэтов кого ещё любите, кроме Евтушенко?

-У меня много поэтических сборников. Но в Евтушенко я был влюблён. Он был настоящий бард, как Высоцкий и Окуджава. Он выражал то, что народ думал. Мы с ним спорили. Я ему говорил, что свободы нет. «Она  есть для тебя, а для меня нет- меня тронуть можно, никто не заступится за меня. А за тебя заступятся, ты знаменит!». Он думал, что все свободны как он. Я делал выставку Евтушенко в Литве как фотографа. И имел конфликт с госбезопасностью. Я не знал, что он приезжает с полковником американской разведки в отставке, который спас его на Украине, когда националисты хотели его убить. Полковник спас его тогда. Мы с Евгением Евтушенко перезваниваемся, но давно не встречались. Два года назад слушал по телевизору какого-то человека с интересом. Одел очки- увидел, что это Евтушенко!