Вспышкин в деревне
Вот и добрались мы до Питерской квартиры, отряхнули с плеч помёт мышиный, с ног- помёт аистиный, чунечки на сандалии сменили, с сандалий отскоблили глину, топтаную кабанами, из волос сенных микробов повытряхивали. Такая экзотика, что никакого африканского сафари не надо.
А началось всё с того, что как-то я призналась ди-джею Вспышкину, что испытываю нежные чувства к деревенькам и сельской тишине. И М.С.Вспышкин воскликнул: «Так приезжай в мою деревеньку. Ох, такая деревенька! Как раз, какую и любишь- тишина полная. Деревня мёртвая, ни души. В одном домике я летом живу с семьёй, ещё в одном домике – сосед. Больше никого. И река. И луга. И лес густой. Выйдешь на берег и крикнешь громко: «Эхо!!!». А оно тебе отвечает многократно: «Эхо! Эхо! Эхо!». «Ой, я хочу в такую деревеньку! Ох, как я хочу в такую деревеньку!». «Коли хочешь, так завтра едем! Встречаемся в 6.30 на вокзале».
Ехали мы сначала на электричке,
потом в поезде, потом на дизеле, потом на тряском деревенском антикварном
автобусе округлых форм. По полям и лугам вокруг плясали аисты. В одном месте я
насчитала 5 штук- мама аист, папа аист и трое детей
размером с родителей. Потом нужно было идти
Перелезли через одну ограду, опасливо глядя на коров- нет ли среди них быка, потом перелезли через вторую ограду. Дальше пучился в гору бесконечный луг, Вспышкин прокладывал тропу среди вековых трав, мы старались идти за ним, но колдобины мешали, то и дело ноги по колено уходили в какие то рытвины, то ли от копыт коров, то ли от кабаньих игрищ. Луг спускался к ручью. Какой-то добрый человек, впоследствии оказалось- Валерий, сосед Вспышкина по деревеньке, сделал сходни- набил на доску маленьких брусков в шаг человека, положил доски вниз и вверх от ручья. Иначе мы скатились бы по жидкой глине в воду, по пути пару раз стукнувшись о гигантские стволы осин, заваленных бурей поперёк тропинки. Ручей оказался широкой рекой, из которой торчали стволы мёртвых деревьев. Мост представлял собой длинные шаткие мостки в три доски шириной. Зато кончился дождь, и выглянуло солнце.
Когда мы вылезли из зарослей наверх, то опять попали в некошеные луга с вековыми травами выше пояса. Великая радость- на вершине холма виднелись крыши деревенских домов. Вспышкин опять пошёл вперёд тяжёлым протаптывателем, мы за ним как бригада асфальтоукладчиков. Когда вошли в деревню, то ничего не изменилось- те же великие травы, и из трав и кустов торчат крыши крепких изб, в основном дырявые крыши. И верхушки окошечек торчат, с занавесочками. Некрофильский сюжет для Юфита. После пройденных шести хаток ждала радость- обжитой дом Валерия с выкошенной вокруг зелёной лужайкой. Валерий лежал на бревне и качал пресс при помощи современной хайтековской штанги. Его сынишка в модных шортах лазал по канату, подвешенному к берёзе. Мы радостно пообщались.
Двери домика Вспышкина были напрочь укутаны злым репьём и ужасной крапивой. Половицы за зиму повело набок, в печи проступила трещина. Древние буфеты и вспученные оттоманки носили следы мышиных радостей. Вечерело и темнело, мы вымокли до плеч от мокрых трав, продрогли и осовели, потеряли волю и обмякли. Вспышкин распалил печь и пошёл на родник за водой. Долго не возвращался- родник за зиму занесло песком и воды было мало. Сварили склизкие макароны в древней оловянной кастрюльке с помятыми боками, нажарили их с сыром в дряхлой сковороде. Слава святым, в доме был баллон с остатками газа, и исправно работало электричество. В изнеможении прилегли на древние железные кровати с шашечками, изъеденными кружавчиками понизу и какими-то гигантскими нагромождениями на пружинах сверху. Это были то ли перины 19 века, то ли ватные одеяла, впитавшие в себя трудовой пот и раздумья нескольких ушедших под землю поколений сельских сидельцев. Брезгливый Саша замертво упал на древнее покрывало, а потом рефлекторно влез под ватное одеяло в сером пододеяльнике. При его зарывающихся движениях с одеял посыпались брызги мышиных катышков, а на подушке вдруг явственно стала видна огромная птичья пометка. Такой большой белый плевок не могла сделать случайно залетевшая синичка. Мы присмотрелись. На лампах, столе и кроватях явно зимовала большая сова, может и с совятами. Всюду был совиный помёт и пёрышки. Мы обыскали всю избу, сову не нашли, решили, что она прилетала в трубу и в трубу и вылетела.
Так зверски хотелось спать в тепле, что мышиные катышки повсюду не вызывали ни малейших эмоций. Скорее глубокие эмоции вызывала изысканно пахнущая пыль позапрошлого века, которая источалась от дряхлых крестьянских постелей и шкафов, кружавчиков и занавесочек. Мы с Сашей легкомысленно приехали в шортах, босоножках и футболках, других вещей с собой не взяли. Несмотря на печь, хотелось укутаться. Вспышкин торжественно выдал нам амуницию- проковыренные треники 1950-х годов, секонд-хэндовский добротный нерусский свитер, растянутые чьими то выросшими ногами чулочного цвета х-б носки. Всё это с радостью было надето на наши городские зябнущие тушки. Вероника тёрлась у печки, котик от ужаса залез в невидимую щель, и никакой китикет не мог его оттуда выманить. Мы погрузились в глубокий и тяжкий сон. Перед сном Саша заметил на потолке здоровенный крюк и свисавшую с него цепь. Я тут же догадалась, для чего это- вовсе не для садомазохистских игрищ. Тут висела люлька. Какая-нибудь дебелая сталинская колхозница лежала на пышной горбатой кровати у коврика с розами и оленями и покачивала белой толстой рукой люлечку, свисавшую тут же под боком у неё… Ребёночек из той люлечки уже вырос, состарился и, возможно, умер от последствий беспробудного деревенского алкоголизма. В лучшем случае он живёт сейчас в городе и ездит летом на Мшинскую, выращивать в парничке помидорчики и укроп.
За полуистлевшими ковриками, на которых были изображены грубые и безумно мечтательные розы, а также в изобилии любовные семейные трио оленей в разных позах, вдруг обнаружилась всё более возраставшая жизнь. Мыши бегали между брёвнами и облезлыми искусанными обоями как кони. Очевидно, прямо надо мной пролегал какой-то мышиный Бродвей. Мыши выскакивали в невидимых тоннелях над дверью и резво проносились у меня над боком, выныривая где-то прямо над головой. В какой-то момент мне надоело прятать голову от мышиных прыжков под одеяло, я окончательно проснулась и стала нежно и призывно вызывать котика Кешу. Кеша где-то под кроватью трусливо поджав хвост тихо сходил с ума. На вторую ночь к его чести инстинкты в нём всё ж проснулись. В какой-то миг, когда особо наглая жирная мышь прыгнула прямо мне на плечо, а оттуда на стул, где лежал мой фотоаппарат, кот не выдержал и тоже прыгнул на стул. После этого всю ночь мыши выпрыгивали из щели на моё одеяло а оттуда на стул, а кот прыгал за ними и что-то с ними делал. Я не думаю, что он их ел.
Утром первого дня, после простого завтрака из овсянки, Вспышкин надел порты с заплатами, подпоясался бечевой, взял косу и пошёл выкашивать растительное безобразие вокруг избы. Потом он прокосил дорогу к реке, мы с Вероникой протоптали в камышах путь к глубокой воде, и стали плавать. К нам в воды вошёл Вспышкин в стрингах и тоже долго плавал. Иногда над головой как птеродактили проносились чудовищных размеров аисты.
Окрепнув духом и телом, мы совершили тяжкую прогулку по деревне, прокладывая во травах дорожки и тропы. Правда, кроме нас дорожки иногда уже кто-то проложил- в некоторых яблочных местах это были кабаны, в иных- лисы. Среди зимних срубов попадались дома, в которых можно ещё было жить- с крепкими крышами, сараями, с утварью. Всюду умиляли кружевные занавесочки в окнах, которые лет 10-20 назад отдёргивала последний раз ныне уже давно истлевшая на местном кладбище рука.
Ночью в избе я наблюдала желтовато-беловатое свечение, Саша и Вероника- тоже. В один из вечеров, когда на пахучие луга после жаркого дня пал молочный туман, и Саша смачно стал рассказывать о призраках и оборотнях, которые обожают в туманах материализовываться, Вспышкин вдруг признался, что не раз среди ночи в своей избе слышал голоса обедающей семьи. К тому же и кладбище рядом, похоронена семья, расстрелянная немцами во время Великой Отечественной войны. Когда немцы пришли, они все местные луга засадили тмином для своих булочек, и требовали от местных жителей, чтобы те этот тмин собирали. Началась партизанщина…
Над туманом взошла толстая долька красной луны. В полной тишине почудился всхрюк… Нам как-то быстро расхотелось гулять по травам, и мы пошли в избу, смотреть на моём ноутбуке фильмы на дисках. Особенно на ура пошёл фильм Джармуша «Кофе и сигареты». Именно кофе и сигарет здесь, всяких прикольных псевдоинтеллектуальных городских чувачков на этих древних землях со следами пребывания Ивана Грозного явно не хватало. Фильмы же Киры Муратовой показались отвратительно скучными, затянутыми, натянутыми и перетянутыми, смотреть их на природе в здравом уме и памяти не рекомендуется. Природа требует какой-то иной степени художественной правды.
Вспышкин рассказал о зверушках, которые в этих местах в изобилии водятся. В прошлом году он пошёл по ягоды в лес, заблудился на извилистом ручье и увидел в кустах коричневую толстую харю. Он решил, что это медведь, но у хари был пятачок. Это был кабан с полосатыми детками. Вспышкину повезло, он умеет быстро бегать и почему сразу вспомнил путь домой.
Днём мы купались, косили травы и ели яблоки. Яблони в этих краях были настоящие, как из русских народных сказок, с ветвями вниз, как у ив, только сплошь покрытые румяными яблочками. Именно под такой яблоней можно укрыться от гусей-лебедей.
Через пару дней народонаселение полуострова увеличилось- из города приехали жена ди-джея Надя и его сын Юлиан. В один из вечеров семейство Вспышкиных устроило банный день. Жуткая покосившаяся банька Вспышкина, более похожая на лачугу Бабы-Яги, была хозяином жарко протоплена. Это была банька, топившаяся по чёрному. Внутри неё была железная печурка без трубы, на которую была навалена груда камней, на камнях стоял жбан с водой. Дым уходил из лачужки сквозь щели в потолке и сквозь дверь, из-за чего потолок, стены и верх двери были жирно покрыты угольным бархатом. Я была в шоке. Вспышкин подбадривал: «Банька по чёрному, а выйдешь вся белая да чистая!». Так оно и вышло. В жаркой лачужке оказались скамьи, на которых можно было париться берёзовым веничком, волосы семейство Вспышкиных любит обмывать лопуховым отваром. После него волос становится пышным и прекрасным…
Ну что ж, кто как любит отдыхать.
Свой первый домик в деревне Вспышкин приобрёл лет 20 назад, когда он ещё не был Вспышкиным, не имел пышного седого волоса на всех местах и работал простым советским инженером в НИИ. Но вскоре началась перестройка, древнюю деревню времён Ивана Грозного сначала едва не затопили строители гидроэлектростанции, потом воду откачали, но в результате деревенька оказалась на острове, без электричества и дорог. Понятно, что её все нормальные жители тут же покинули. Вспышкин с семьёй покинул свою избёнку самым последним, долго терпя отсутствие электричества. Ему нравилось, что нет ни телевизора, ни радио. И ещё один бонус. Будущий Вспышкин привык бриться электробритвой. Проводя лето без электроэнергии, он стал обрастать бородой. На Ленфильме, где Вспышкин любил подрабатывать в эпизодах, его густую бороду и пышную гриву воспринимали со всё возрастающим энтузиазмом, облик у инженера становился всё более колоритным. В результате, благодаря этой усиливающейся летней гриве, Вспышкин и стал Вспышкиным. Вспышка судьбы вспыхнула, звезда зажглась, и бывшего инженера, основателя фитнесс-клубов и создателя самой древней отечественной рок-группы «Кочевники», поющей тексты под гитары на русском языке, однажды пригласили для участия в рекламном ролике радио «Рекорд».
Из той первой своей деревни Вспышкин перебрался в другую, такую же дикую и глухую, которая стояла уже не на острове, а на полуострове. Среди 7 пустующих изб он выбрал себе ту, что на краю и под большой ивой. Завёз в деревеньку свою любимую ржавую гирю весом в 32 килограмма, сделал турничок и волейбольное поле для домочадцев. Основатель одного из первых фитнесс-клубов Ленинграда никак не мог позволить себе проводить лето без физических упражнений. Так как к тому времени он уже стал Вспышкиным, и у него возникла необходимость иметь безукоризненный загар на всей поверхности тела, то новая деревенька в этом плане оказалась очень подходящей. В ней лет 7 уже никто не живёт. Правда, года 3 назад на другом краю заброшенного села поселился молодой петербуржец-интеллектуал, которому так понравилась местная природа, что он стал жить в своей избе круглогодично в абсолютном одиночестве. На лето к нему привозят его 10-летнего сына, зимой он общается с котом и приручённым лисёнком. В августе обычно наведывается Вспышкин с женой и внучкой. Вспышкин в зарослях на берегу реки любит загорать голым. Лучший костюм человека- это его тело, в этом Вспышкин абсолютно согласен с Маяковским, и хорошо, когда у этого костюма цвет приятно-смуглявый, без белых полосок и треугольничков.
В городской суете, бегая из фитнесс-клуба в студию загара, оттуда- на студию звукозаписи или на выступления, Вспышкин вдруг вспомнил о древней советской традиции – загорать на элитарном нудистском пляже в местечке Курорт. И полезно, и приятно, и интеллектуально можно пообщаться. Но из этой затеи у него ничего не вышло. Нудисткий пляж ныне не тот. В один из жарких летних деньков Вспышкин отправился в Солнечное, чтобы дойти до Курорта. Сначала на пляже «Солнышко» его обступили поклонники из числа традиционных отдыхающих. Вспышкину пришлось раздавать автографы 6 часов, солнце сначала светило ему в левый бок, потом в правый, когда, наконец, он оторвался от толпы и дошёл до нудистов. Но и там ему не было покоя. Сначала к нему подошла зрелая нудистка и всего его обсмотрела. Потом из кустов с жарким щебетом «Вспышкин! Вспышкин!» выскочила молодая нудистка и стала трогать его седой волос на всём теле, наверное, ей хотелось убедиться, что всё натуральное… Натуральным у него оказалось всё-всё, так что в результате ему пришлось одеться и уйти с пляжа.
В-общем, ничего нет лучше, чем отдых в глухом безлюдном месте, куда не проведено шоссе, нет моста и вертолётной площадки. Всё пешком, всё по бездорожью.
Местные жители, знавшие Вспышкина ещё до того, как он стал ди-джеем, относятся к нему дружелюбно. «Однако, зарос!», - говорят ему, увидев в местном сельпо. Этим летом Вспышкину подарили толстую книгу стихов местного поэта, который прожил тяжёлую жизнь, с хулиганствами, пьянками и отсидками в тюрьме. При этом этот человек по кличке Поэт и умер поэтически- замёрз в сугробах, оставив после себя сундук, набитый исписанными листками. Стихи были народные, гладкие, но искренние и тёплые. Дальний родственник Поэта продал свинок и на вырученные деньги издал книжку. На обложке он написал дарственную надпись Вспышкину, где обращался к нему по его исконному имени отчеству и фамилии…
Пора было уезжать из этого изумительного уголка. На автобусной остановке сидело человек 5 местных жителей, мужчин и женщин. Женщины были в очках, но явно не от чтения книг. Скорее всего от плохой жизни. Почему-то одеты они были очень плохо, будто только что в навозах копошились, вид имели спившийся и опущенный, но при этом вели мудрую беседу о пользе подшивания. Подошьёшься- и пить не хочется, да и водка то ноне не целебная, палёная какая-то, вызывающая желтуху. К ожидающим автобуса аборигенам подошёл рослый охотник в болотных сапогах, с ружьишком и с яркими голубыми глазами среди морщинок. Над ним стали пошучивать: «Эх ты, охотничек! Плохо стреляешь! Тут кабанов невидимо развелось! Девки на дискотэку бояцца ходить! Кабан такой здоровый с клыками вокруг клуба бегает! Отродясь такого не было в наших краях!». В автобусике меня изумил один местный мужичок. Правда, перед этим я начиталась Ивана Бунина, который тоже любил путешествовать по разным дырам и захолустьям любимой родины. Мужичок это был выпимши и хорохорился. От него плохо пахло, почти как от бомжа- вековой грязью одежд и немытой жопой. Он громко острил и хотел развеселить пассажиров. Но получалось у него это как-то грубо, во всём его облике было что-то старомодное, шукшинское. У меня аж слёзы на глаза навернулись. Я подумала, сколько поколений его предков должны были вырасти и сойти в могиле в состоянии глубокого рабства и унижения, чтобы потом вот получился такой вот мужичок лет шестидесяти, с рабским нахальным смешком, с ярко голубыми выцветшими глазами, на дне которых просвечивала неуверенность в себе и вековая тоска, и невозможность жить смело и натурально, без взбадриваний, опиумов и дурашливой петушистости. А ведь у него есть свой дом, есть клок земли-кормилицы, и неужели этого мало…