Константин Звездочётов, художник

Константин Звездочётов, один из основателей легендарной московской андеграундной группы «Мухомор», организатор АПТАРТА, основатель Клуба Авангардистов КЛАВА, совершивший все эти великие дела ещё до начала перестройки, с конца 80-х – активный участник всех самых престижных выставок и громких международных и российских проектов, включая Кассельской  "Documenta IX" (Германия) и Венецианские Биеннале. Его весёлый художественный язык неповторим, хотя за ним не стоит  ничего личного и индивидуального- одни бесконечные игры с изобразительными штампами и клише, регистрирующие наше коллективное бессознательное. Попросту он -одна из  великих  глыб отечественного  постмодернизма. А постмодернисты ныне почивают на лаврах, обласканные, признанные, покупаемые, цитируемые и всеми возлюбленные. И пусть вокруг них, возможно, нарождается что-то новое, какие-то новые незнакомцы, выпучив глаза от недоедания и невостребованности, вырабатывают какие-то новые художественные идеологии и стратегии...

 

 

ИГРЫ В ЦИВИЛИЗАЦИИ КАРГО

 

            Мастерская Константина Звездочётова, известного российского художника, автора весёлых больших картин, похожих на комиксы, находится не на какой-нибудь мансарде, поближе к звёздам, а в хорошем, сухом, весёлом московском подвале, недалеко от Чистых прудов.

  

            -Ваш художественный язык  ни с чьим другим не спутаешь. Вы давно его выработали?

            - С 18 до 23 лет я не был художником, я был поэтом, как Артур Рембо. Потом меня назначили главным ответственным по живописи- таково было задание, хотя мне этого не хотелось. Я был членом группы «Мухомор», у нас был золотой диск, который был очень популярен не только в Москве. У меня были не только сборники, но даже переводы. «У тебя в аквариуме рыбки. Я не сплю все ночи напролёт. Не забыть мне ласковой улыбки, в золотых чешуйках алый рот!». Сейчас все устали от стёба, человек воспринимает всё за чистую монету. В нашем регионе две болезни- у нас работы художников воспринимаются либо в лоб, контекст не читается, или, когда нет контекста, глуповатая  вещь, а  в ней любят искать двойное дно. Как древнее искусство, которое зритель за века наградил глубокомыслием.

            Если говорить о последних картинах, о их художественном языке - то это часть проекта «Карьера».

            -Откровенное название.

            -В 90-х годах, когда случился дефолт и кризис в Персидском заливе, у нас, картинщиков и инсталляционистов, как-то плохо пошли дела. И в этот момент возникла  тенденция- устраивать перформансы.

            -Кулик тогда превознёсся...

            -Да, Олег Кулик, Толик Осмоловский...  Я к тому времени  занимался всем подряд – картинки рисовал, акции устраивал. Это был период  детства, когда  я  делал перформансы,  с 18 до 24 лет. Я решил, сколько можно- я уже не юнец. Я решил делать карьеру,  решил её спланировать- она должна выглядеть так-то и так-то. Я решил поставить культурологический эксперимент. Надо выработать не слишком новаторский, но и  не совсем консервативный метод, упорно работать, первые 5 лет, стиснув зубы, не ждать ничего от жизни. Эксперимент удался. Я выработал свой метод, пережил тяжёлые 5 лет. У меня сейчас хорошие продажи.

            Что я был тогда? Меня называли живым классиком в середине 90-х, я участвовал в  выставках, который во всём мире считается очень  престижными, - в «Документе», в «Венецианском биеннале»...

            -Но в  90-м это действительно для русских художников выглядело как сказка. Или вы отказываетесь от своих заслуг и всё списываете на повышенный интерес к постперестроечной России и русскому искусству, который тогда был?

            -Да, это было. Но всё делается по блату. Я долго жил в Италии в то время,  и я попал  в Венецию  как художник от Италии.  Мой коллекционер и мой галерист были соседями эмиссара Венецианского биеннале, они посоветовали меня ему, мои работы понравились. Так и с «Документом» произошло. Всё во всем мире делается так. Когда мы начинаем восторженно говорить о каком то фестивале, всё делается по блату. Как  при советской власти присуждалось звание «народный актёр», «заслуженный художник»- это такая же шелуха, чепуха и рутина. Если бы я этого не видел, я бы не говорил.

Я приехал в Россию- и никто не обращал на меня внимание, ничего не покупал.

У меня было много периодов взлётов и падения, периодов, когда я был в забвении, и периодов, когда меня все любили.

            -Наверное, трудно после взлёта оказаться в забвении? Когда вроде лез-лез, влез на вершину, но оказывается, что это всё ерунда...

            -Просто тогда начинаешь понимать механизм успеха. Начинаешь к успеху относиться очень спокойно. Понимаешь, что успех-  это совсем не главное.

            -А что главное?

            -Главное- удовольствие, которое получаешь от того, что ты делаешь. Главное- не навредить, тем, что ты делаешь, и «во спасение души» - это тоже главное.

            -А чем можно навредить?

            -Художник много чем может навредить. Искусство -это ремесло, никакой демиурговщины. Но, тем не менее, я заметил, что какие то элементы магии есть. Я заметил, что люди, которые в своих картинах насмехаются над смертью,- они очень быстро умирают. Ну, нарисовал смерть, чёрный юмор- ха-ха-ха, но это всё серьёзные вещи. В советское время было написано много утопий, антиутопий и прочего. В результате всё это, что было написано в шутку, как  интеллектуальная игра -почти всё постепенно сбывается. Или, скажем, мой друг Авдей Тер-Оганян рубил иконы. Мы должны дразнить богатых и утешать голодных, а не  наоборот. А тут получается наоборот. Когда рубишь иконы- это удар ниже пояса и, даже с точки зрения искусства, довольно тривиальный жест в стиле модернизма 20 века. Весь модернизм был построен на кощунстве, начиная с дадаистов и футуристов, ничего особенного здесь нет.

            -Американцы меня пугают своими кинострашилками о конце света, слишком реалистично и с размахом поставленными...

            -У них пафос такой. Пафос пионеров первооткрывателей. Они как начали в своих фортах сражаться с индейцами, так  и не могут остановится  до сих пор, ни в политике, ни в искусстве. Они продолжают изображать героев, которые сражаются с дикими племенами. Это сказки их народа. Они не понимают, что должны быть  сказки других народов. Когда они всех своих индейцев покорили, индейцами для них стал весь земной шар, и они теперь к своим ценностям пытаются приобщить весь земной шар, и везде пытаются строить свои форты и устраивать культурные резервации. Например, французская культурная резервация, где можно попить вина, поесть сыра  и провести время с француженкой. Итальянская культурная резервация- где можно приобщиться к классическому искусству, а женщинам отведать латинского любовника, и т.д. Но всё это часть «Пакс Америка»- только и всего. Нас это раздражает, потому что это не наши сказки. Мы привыкли к другому пафосу в сказках. Нас привлекает технический прогресс, когда не надо работать. Доброта и безделие- вот что основное есть в наших сказках. Емеля, Конёк-горбунок, когда человек пребывает в безделии, чудесах и добродушном отношении к миру.

            - Какие то наркоманы вырисовываются....

            -Как художник  Котельников говорит: «Главное- недеяние». Но главное- всё же не навредить, это точно.

            - И кто покупает это невредное искусство? Новый класс имущих?

            -«Класс людей»- нет, это громко сказано. Несколько имён- но очень хорошо, что это наши люди. Это не то, как  когда-то, когда была ужасная фарца, все бегали за иностранцами, зазывали их...

            -Наши русские  сами разбогатели и сами пришли к жизни такой, чтобы захотеть покупать наше искусство... Принадлежность к имущим  порождает искомые доброту  и безделие!

            -Этот процесс, когда появился российский капитал, привёл к тому, что богатые стали  покупать не только устоявшиеся предметы роскоши, но и странные предметы роскоши- к которым относится современное искусство. У нас пока нет вторичного рынка искусства, он в зачатке. Но я уже знаю, что мои работы перепродаются. За те же 10 лет, что существует мой личный проект «Карьера», галеристы и их друзья создавали этот рынок. В нашей современной России  деньги стали основой всего. Даже я говорю, что деньги -это кровь искусства

            -Раньше вы так не говорили?

            -Раньше я был нонмеркантилист и коллективист. Сейчас я меркантилист и сторонник крайнего индивидуализма. Могу объяснить, почему.

            -То есть художники благославляют капитализм!

            -Нет, просто мы живём в таких обстоятельствах. Капитализм – это чудовищная гадость конечно. Но мы живём в предлагаемых условиях, продолжаем жить и творить в них. Мой лозунг- «Больше двух не скопляться!». Когда  куратор собирает под свой проект человек 40, получается что он куратор, творец, а мы статисты.

            -Типа куры  при кураторе.

            -Хороший оборот. Куры в курятнике искусства. Я видел некоторые пригласительные- там имена 2-3 кураторов, далее написано: «...а также художники, фотографы, поэты и т.д.»- без фамилий. Поэтому я говорю об индивидуализме,  это для уважения к нашей профессии необходимо. Во-вторых, почему меркантилист? Деньги дают независимость. При этом это не прост деньги, а деньги, заработанные с товарищем галеристом. Раньше  я говорил: «Я работаю только с музеями». Сейчас я работаю только со своим галеристом. Он единственный человек, который  в тебе заинтересован как в авторе. Он получает столько же, сколько и ты. Слава богу, мне не надо искать  клиентуру. Галерист занимается моим благосостоянием. Он мой товарищ, у нас сходство во вкусах, во взглядах на искусство. Это как брак. Его надо подыскать. Мне очень повезло с моей галереей «XL».

            -А с браком настоящим вам также повезло? Или это было не везение, а волеположение, как в проекте «Карьера»?    

            -«Карьера»- это был эксперимент, культорологическое моделирование, объектом стала моя жизнь. Из простого умения рисовать надо сделать карьеру. Я состоялся как личность, хотя не достиг заоблачных вершин. А с женой мне тоже повезло. Она-

-жена - кинорежиссёр документалист Ирина Колесниченко.

            -Она снимает про вас фильмы?

            -Она снимает фильмы про то, что думает. Ей надо реализовываться как-то.  У нас довольно поздно появилась дочка Надя. Это шарахнуло по голове и жену и меня.

            -Шарахнуло или поставило на ноги?

            -С появлением ребёнка я понял окончательно, что искусство- это не главное. Я понял, что жизнь умнее, честнее. Наверное, это то, что понимает любой человек  рано или поздно. Я вообще сторонник повторения банальных истин. За 20 век мы наговорили столько оригинальностей, что забыли о нормальном. С малых ногтей я попал в богему, что сопровождалось всяческими маргинальными увлечениями, но я всю  жизнь стремился к нормальности. Когда нечего делать, человек любит наслаждаться своими пороками. К

старости эта нормальность и банальность- это самое радостное.

            -Тема «нормы» похоже, остро осознаётся москвичами. Вот и В.Сорокин роман «Норма» написал.

            -Тимур Новиков утверждал,  что роман «Норма» состоялся под влиянием панка Свиньи. У нас тут в мастерской проходили  вечера его, и Андрюша Панов ел свои экскременты и пил свою мочу. Но это не так – к тому времени «Норма» уже была написана. Володя Сорокин тогда очень боялся КГБ, отпечатал свой роман в одном экземпляре  и давал его  читать на 24 часа. Я тогда работал бутафором по тканям и читал. Тимур совершенно не прав, что это роман про дерьмо.

 

            -Он про норму!

            -И не про норму. Вот чем хорош Сорокин?  Про дерьмо у нас много писателей писало, Арцыбашев такой писатель был, который про экскременты знал всё и утопился в сортире. На самом деле впервые у нас  так ярко появился литературный текст как орнамент.

            -Леонид Десятников считает, что «Норма»- это музыка.

            -Нет, это орнамент, это декоративный текст, который  стилизует порно роман, советский роман, общеевропейский психологический роман, то есть все эти стили он декоративно оформляет, а потом происходит метафизический сюрреалистисческий слом. Хотя, безусловно в этом есть любование,  что ты можешь и так и сяк. Я не знаю, есть ли это в других литературах, когда  происходит не непосредственное написание текста, когда слова означают именно то, что ты сказал,  а когда  текст становится скульптурным, становится объектом. У Кортасара был «Объект сборки», но это немножко другое. Гавно, порнография у Сорокина- это брызги шампанского. Достижение именно в орнаментальности.  Последний раз я Сорокина читал 20 лет назад. Но я его хорошо знаю, он мой приятель, смею так назвать его. Сейчас я коплю книжки Акунина, чтобы читать их в старости. Я не буду читать «Норму», а, скорее, про Эраста, Эрастика, как его там, Фандорина.

            -Один мой знакомый купил собрание сочинений Диккенса. Сказал, что будет его читать на пенсии.

            -Кстати, об удовольствии от работы. Оно передаётся тому, у кого находится эта работа, сделанная с удовольствием. Это всё правда – про магию искусства, про энергию вещи. Но изучением этого я не занимаюсь. Я занимаюсь культурологической эквилибристикой. Я ставлю какие-то эксперименты, как алхимик, как эмпирик соединяю какие-то жидкости – смотрите что получается. Я типичный постмодернист, и ничего нового. То, что мы имеем- это компиляцию.

            -О, да это вы Трахтенберга с гадкой бородкой нарисовали!

            -Нет,  это дядюшка Сэм. Это компиляция, цитата из журнала «Крокодил» 50-60 годов. Подозреваю, что Трахтенберг украл этот образ из «Крокодила». Никого из этих персонажей я не придумала, сам не нарисовал- я их скомпоновал «а ля Брейгель». Я собираю журналы по всей России, мне из Ростова их привозят. Столица всегда питается провинцией!

            -Это заказ или внутренняя потребность?

            -Одному  какому то человеку понравилось,  меня попросили повторить. Вот Сесенин, похожий на Есенина. Это увеличенная цитата из «Крокодила», там было такое изображение. Я из этого сделал натюрморт. Получилась странная новая картина.

            -Ваши работы можно рассматривать часами... Похихикивая сначала от вашего остроумия и весёлости красок,  а потом пытаясь что-то понять важное.

            -Это очень важное слово: «рассматривать». Я считаю себя не живописцем, а картинщиком. 10 лет я занимаюсь тем, что доделываю картины. Не живописую, а просто делаю картины. Как в детстве.  За что мы картинки любили? За то, что их можно рассматривать.  Это как игра в куклы. Вот тут я столкнул  Палех, Головина, будочника из «Ревизора», фэнтези и «Крокодил». Этим столкновением несоединимого  я занимаюсь довольно долго и нудно. Вот «Кэмел», «виола». Девушка налепляется- получается «Виола в Египте».

            -Вы используете Сорокинские приёмы.

            -Мы люди одного поколения, одного котла, одного детства. Мы как бы играем, переставляем детали, что-то другое получается

            -Кто чаще покупает ваши работы- тоже представители сорокинского поколения, или те, кто помоложе?

            -Те кто помладше лет на 10. Они мобильны, им под 40, чуть помладше

            -Вы развлекаете младшего брата...

            -На самом деле я делаю то, что проще и доходчивей, никакой эзотерики. Хотя у меня масса закодированных вещей, которые я специально не расшифровываю. Это мои игрушки внутренние, я их кодирую, потому что мне приятно. Я человек играющий.

            -В рекламу не тянет?

            -Всё моё поколение ушло в рекламу. Я остался единственным. Есть ещё 2- 3 человека, которые остались зарабатывать деньги вот этим промыслом.

            -Существует тонкая грань меду высоким искусством и рекламой...

            -Высокое искусство- это лаборатория,  а реклама -это завод. Какие то приёмы начинаются в лаборатории, а потом они тиражируются. В принципе это  не я придумал, с 20 годов 20 века, с  Энди Уорхолла, с поп-арта всё начиналось. Берётся машинарное, но делается оно руками. Ты производишь руками машинарное...

            -Желание «утеплить» машину...

            -Ну, не «утеплить»... Скорее- это цивилизация «Карго». На острове как-то потерпел аварию самолёт, на котором было написано «Карго»- «Перевозка».  В нём было много консервов. И был там лётчик. Он подарил дикарям эти консервы и многому научил их. Потом он вызвал по рации товарищей и улетел. У дикарей тогда вот появилась религия «карго». Они сделали модель самолёта  из корзин. Можно насмехаться над  бедными островитянами, но в этом есть и своя прелесть. Вспоминается Энди Уорхолл. Делать вещи, которых рука не касалась- этим занимался 20 век. Плюс двойное сознание советского человека, бесконечная ирония над иронией и самоирония над  самоиронией, любование кичем, кэмп и сеттера.  Эта поколенческая связь с Сорокиным- хорошо что вы это заметили. Да, я делаю то же самое, только другими средствами. Все так работали. Пригов так делал. Он работает  с архетипами и повторяет клише. У меня тоже работа с клише, с архетипами, с цитированием.

            -А была ли потеря интереса ко всему  этому?

            -По большому счёту- нет. Это будет очень долго. Это как долго эклектика была между искусством 19 и искусством 20 века. Очень долго повторялся псевдорусский  стиль. Пока не появится что-то радикально новое, это будет, ещё прокашляет пяток или десяток лет. Это мне надоело. Я надеюсь на каких-нибудь молоденьких, которые что-нибудь изобретут. Но меркантелизм! Подходят, говорят: «Как сделать карьеру?».

Я им говорю: «Очень просто- заведите идеалы». Когда мы начинали- был какой-то пафос. Пафос независимого существования от тоталитарной системы, некоторая борьба с царством безбожия, было это. И при этом мы были очень весёлыми, в этом было юродство. Серия юродивых при злобном царе-узурпаторе. Потом как -то всё  рассыпалось, но  80-е годы были плодотворными...Особенно у вас, в Питере.

            -У нас было больше музыки

            -У нас были «Звуки Му», «ДК», - но они не задержались, не выдержали проверку временем. У нас была рок-лаборатория, место довольно заорганизованное- там стали выяснять, кто агент КГБ, кто не агент, и всё развалилось. А у вас был рок-клуб. Многие группы  на протестной волне создались и рассыпались. Ираклий Андроников говорил что Питер это музыкально- драматический город, а Москва- литературно-драматический.

Моё поколение, которое занималось визуальным искусством, оно как то подкисло, особенно после смерти Тимура Новикова.

            -У вас такая замечательная фамилия- Звездочётов. Или это псевдоним?       

            -Фамилия. Я специально даже занимался этим вопросом. Звездочётов впервые появился в Пскове  в 15 веке. Был потом Звездочётов – актёр, национальный герой Белоруссии почему то, потом  был Звездочётов-  комендант Курил, в начале 18 века. Есть клоун Юрий Звездочётов- но он, кажется, уехал. Это настоящая русская фамилия.

            -Вы, наверное, звёзды любите считать?

            -А чего их считать, они уже все пересчитаны. Их количество известно.

            -Не может быть!

            -Небо- видимая часть космоса, видимых на небе звёзд в нашем полушарии около 5 тысяч, в южном 6 тысяч.

            - Прямо иллюстрация к постмодернизму. Количество деталей ограничено, но с вариантами их  связей можно играть бесконечно. Пока детали не поменяют.